Исследователи акцентировали внимание на бегстве русской армии, в частности, дивизии Трубецкого. Разумеется, в условиях «антистрелецкой» историографической традиции чаще всего подчеркивалось, что гвардия и дивизия Вейде «оказали противнику самое ожесточенное сопротивление»[640], а стрельцы окончательно подтвердили свою бесполезность. Эта точка зрения в настоящее время может быть скорректирована.
«Редчайшее свидетельство из рядов русской армии «Летописец 1700 года» вместе с дневником генерала Алларта и историей Адлерфельда «позволили установить, что прорыв произошел на участке обороны дивизии Трубецкого. «Шведы же колонной («полком четвероугольным») атаковали белгородских стрельцов и обоз князя Трубецкого… Наперед идут солдаты с фузеи, потом роты с длинными копьи, а за ними конница: передние роты приступным боем стреляют, по них копья колют, конница рубит и грабит шатер государев, что в Трубецком обозе…»[641]. Источники отмечают, что русские солдаты не оказали сопротивления прорвавшимся шведам и обратились в бегство со своими командирами. Однако упрекать в отсутствии стойкости именно и только стрельцов нельзя, т. к. согласно тем же источникам, «сравнение боеспособности старых и новых полков на тот момент было не в пользу последних…»[642]. Бежали с поля в основном солдаты-новики, в то время как стрельцы в составе дивизии Трубецкого и в составе дивизии Вейде сражались упорно и отчаянно, в т. ч. врукопашную. Наибольшее сопротивление они оказали, укрепившись между бараками и домиками, служившими им для ночлега: пехота генерала Вейде забаррикадировала проходы повозками и рогатками и «с вопли и крики великими стреляхуся»[643]. Более того, Вейде предпринял удачную контратаку и оттеснил шведов до лагеря Трубецкого, т. е. фактически до места прорыва, но большого влияния этот несомненный успех на ход сражения не оказал[644]. Вопреки сложившемуся стереотипу, необходимо еще раз подчеркнуть, что после прорыва циркумвалационной линии шведы не столько преследовали убегавших в панике русских, а увязли в жестокой рукопашной среди бараков и лачуг осадного лагеря, в которой стрельцы и солдаты заставили каролинов заплатить за успех своего короля.
Нельзя забывать о том, что главнокомандующий де Кроа фактически самоустранился от руководства русской армией во время сражения. Отсутствие командования и четких приказов, ошибки в планировании боя, скученность частей в осадном лагере, атаки шведов по фронту и нарвского гарнизона в тылу, отступление кавалерии Шереметьева и снегопад вынудили стрельцов и солдат отступить с позиций. Отчаянное сопротивление и контратака преображенцев и семеновцев не смогли спасти судьбу сражения[645].
В любом случае тяжелое поражение русской армии под Нарвой не превратилось в катастрофу не только благодаря стойкости гвардии, но и стойкости стрельцов, в т. ч. бывших стрельцов – солдат дивизии Вейде.
В 1702 г. в Дорогобуже были сформированы три стрелецких полка стольников и полковников Ивана Нечаева, Михаила Протопопова и Василия Кошелева[646]. М.Д. Рабинович считал, что сам факт воссоздания этих подразделений можно рассматривать как окончательную амнистию стрельцов, т. к. полки были организованы «по прежнему обыкновению и выбрать к ним полковников, и подполковников, и капитанов из прежних, которые у стрельцов бывали. Пятисотым приставом, пятидесятником, десятником быть по прежнему, как было наперед сего»[647]. Рабинович особенно подчеркивал, что в указе «примечательна… деликатная ссылка на то, что стрельцы были распущены по домам якобы после Азовских походов, чем молчаливо предавались забвению их «шатости» 1698–1699 гг.»[648]. Очевидно, что полки формировались из бывших московских стрельцов, т. к. основную массу городовых приказов в нач. XVIII в. составляли бывшие московские стрельцы, переведенные или высланные из столицы в 1682–1689 гг.
Полк Кошелева был передислоцирован в Севск, а полки Нечаева и Протопопова направлены в состав вспомогательного русского корпуса, направленного в распоряжение генералов польского и саксонского короля Августа Сильного, союзника Петра I, где были включены в состав литовско-русского отряда под командованием князя Н. Огинского[649]. В феврале 1703 г. князь начал активные действия на коммуникациях шведов в Курляндии, разбил несколько отрядов фуражиров и занял г. Салаты, в котором были сосредоточены крупные запасы продовольствия и фуража[650]. Потеря Салат обеспокоила шведское командование, которое выделило сводный литовско-шведский отряд под общим командованием полковника А. Левенгаупта для возвращения контроля над городом.
18-19 марта отряд Огинского, положившись на свое численное превосходство в кавалерии и артиллерии, дал бой шведам. Интересно, что само сражение, не оказавшее существенного влияния на общий ход боевых действий, стало образцом столкновения двух типов тактических моделей. Огинский, расположивший в центре своей позиции вагенбург и артиллерийские батареи, пехоту (русские стрелецкие полки) – за пушками, а кавалерию – по флангам, действовал в рамках восточноевропейской, главным образом польской тактики, сложившейся во второй половине XVII в. на полях сражений Тринадцатилетней и польско-шведской войн. К 1703 г. такая тактика уже устарела, т. к. уже в конце столетия европейские военные, под влиянием побед Р. Монтекукколи и Евгения Савойского над турками, сделали выбор в пользу пехоты, стреляющей кавалерии и линейной тактики. Именно таких взглядов придерживался Левенгаупт, расположивший свои пешие и конные батальоны в одну линию, с пушками в промежутках между формациями[651].
По данным А. Беспалова, атака литовской кавалерии захлебнулась, напоровшись на четкий залповый огонь шведской пехоты, которая, обратив литовцев в бегство и пользуясь удачной погодой (сильный снегопад, причем ветер нес снег в лицо русским и литовцам), пошла на штурм литовской батареи. Конница Огинского, потрепанная огнем пехоты, не выдержала атаки шведских кавалеристов и ударилась в бегство. С точки зрения восточноевропейской тактики ничего предосудительного литовские конники не совершили, тактическое отступление было разумным и допустимым шагом. Именно так поступили конники Ю. А. Долгорукого в битве при Верках и А. И. Хованского в битве на р. Суя: отступить, перегруппироваться и атаковать снова, пока противник пытается разбить находящуюся на стационарных позициях пехоту. Литовские хоругви, несмотря на численное превосходство, уступали шведам в самом главном. Шведские кавалеристы атаковали сомкнутым строем, а литовские хоругви «валахов», «татар» и «пятигорцев» сражались врассыпную. Гусар, способных атаковать в сомкнутом строю с длинными пиками, у Огинского не оказалось.
Шведы сумели захватить литовские пушки. Вся тяжесть боя легла на полки Нечаева и Протопопова. Стрельцы вели ответный огонь, но шансы были неравны. Шведы подтянули свою артиллерию и развернули захваченные литовские пушки. Под ружейно-пушечным огнем, окруженные с флангов, стрельцы отступили с поля боя. Беспалов указывал, что полки Нечаева и Протопопова обратились в бегство[652]. Возможно, в данном случае исследователь опирался на шведские источники. Бегство с поля боя предполагает разгром вплоть до уничтожения. Однако стрелецкие полки Нечаева и Протопопова продолжали службу и позднее, до 1711-13 гг. По данным М. Рабиновича, «полки эти затем оставались в составе русской действующей армии до 1711 г., когда полк Протопопова был расформирован, а полк Нечаева до 1713 г. оставался в качестве гарнизонного стрелецкого полка»[653]. В 1705 г. в Разрядном приказе прошли медицинский осмотр стрельцы, получившие ранения «за польским рубежом» и возвратившиеся в Россию в составе своих подразделений: «Влас Семенов… сказал… за польским рубежом на Солотые поле в тое ногу ранен дважды из фузей навылет… Кузьма Фомин по осмотру ранен пулькой в грудь и правой рукой не владеет, а сказал ранен де он за польским рубежом… из фузеи в грудь…»[654]. Таким образом, стрелецкие полки, хоть и потерпели поражение, причем в руки шведов попало даже 6 русских знамен и обоз[655], но, по-видимому, оставили поле боя после ожесточенного сопротивления и сумели отступить, сохранив хотя бы относительный порядок и строй. В противном случае эти полки никак не смогли бы продолжить свою службу. Немаловажно, что стрелецкие полки были набраны за неполный год до битвы под Салатами, личный состав более пяти лет не только не участвовал в боевых походах, но и не проходил регулярного воинского обучения. Тем не менее московские стрельцы проявили стойкость и оказались серьезными противниками для каролинов.
Самый героический эпизод истории стрельцов Петра Великого принадлежит стрелецким полкам В. Данилова и Д. Каховского, а также солдатским И. Канищева и И. Нелидова (в недавнем прошлом также стрелецким), участникам битвы при Фрауштадте 2/3 февраля 1706 г. «В июне 1703 г. 11 русских полков, в том числе два стрелецких, севский В. Данилова и смоленский Дмитрия Каховского, были собраны в Киеве и отправлены к саксонскому королю. До 1706 г. они действовали совместно с саксонцами под Варшавой и в Познани. В 1706 г. произошло неудачное сражение при Фрауерштадте, в котором русские полки действовали в составе союзной русско-саксонско-французской армии под командованием генерала Шуленбурга»