13 апреля польско-литовские войска вновь пошли на приступ. Сам штурм продлился недолго: «…и апреля ж в тринадцатый день, на первом часу дня был приступ до пятого часу, а на приступе были гусары и рейтары пехотою и пешие многие люди…», в отличие от кровопролитных февральского и мартовского ночных приступов[201]. Источники не отмечают случаев прорыва польских воинов за кольцо укреплений малого вала.
Воевода Воейков прекрасно осознавал, что силы противника на исходе, а новый штурм может оказаться последним перед отступлением. «Мая в первый день взорвало подкоп и был приступ, и… на приступех польских и литовских людей побито много, а нам подкопами и приступами ничего не учинили…»[202]. «Да как подкоп взорвало мая в первый день, и в то число землею помяло трех человек» приказа Логина Аничкова[203]. Приказ Аничкова занимал участок обороны непосредственно рядом с подкопом. После этой неудачи польско-литовские войска отступили от города.
2. Переформирование московского стрелецкого корпуса в 1655 г
В результате эпидемии чумы, начавшейся осенью 1654 г. и продолжавшейся до середины 1655 г., московские стрелецкие приказы понесли тяжелейшие потери в личном составе. Князь Михаил Пронский в своей отписке царю Алексею Михайловичу указывал, что от шести приказов стрельцов, остававшихся в Москве, не наберется людей даже на один приказ[204]. В каждом приказе, находившемся в Москве, было до эпидемии не менее 500 боеспособных стрельцов. Вполне вероятно, что население московских стрелецких слобод также значительно пострадало. Болезнь не затронула приказы, которые находились на театре военных действий или на годовой службе в Белоруссии и на Украине. Зима 1655 г. является точкой отсчета новой истории московского стрелецкого корпуса, т. к. он был, по сути, сформирован заново. Во главе новых приказов встали офицеры, многим из которых было суждено командовать московскими стрельцами до 1680 г. и принять участие во всех внутренних и внешних конфликтах России во второй половине XVII в.
Весной 1655 г. возвратившиеся в Москву приказы были разделены пополам, а из получившихся «половинок» развернуты полноценные приказы в 1000, 700 и 500 человек: «У голов московских стрельцов у Якова Соловцова да у Семена Полтева (помета рукой царя – «да у Ивана Нелидова». —А.П.) учинити в их приказах стрельцов по 1000 человек. И указали мы, Великий Государь, в Якова приказ Соловцова приверстать в московские стремянные стрельцы в новой в Яковлев жа приказ нижагороцких стрельцов и ис тех будет на дополнку и Якову велети добирать 1000 человек…»[205]. В приказ Семена Полтева было указано «приверстать из Зимина приказу Волкова колмогоринских стрельцов 200 человек» к уже имевшимся 320 бойцам[206]. Голове было разрешено набирать в службу всех добровольцев из стрелецкого сословия: «…добирать в 1000 человек на Москве и из детей, и из захребетников, и из вольных всяких людей»[207]. Приказ Тимофея Полтева получил пополнение – 780 переяславских и козельских городовых стрельцов, а также 178 человек из московского приказа головы Лаврентия Капустина[208]. Из этого же приказа в приказ Леонтия Азарьина были переведены 100 стрельцов[209]. Приказ Ивана Ендогурова был пополнен за счет новгородских стрельцов (в документе «ноугороцкие стрельцы» специально выделено рукой Алексея Михайловича)[210]. Пополнение из «новоприборных стрельцов» получили приказы Абрама Лопухина и Ивана Монастырева[211]. Приказ Петра Образцова был сформирован заново: «прибран внове»[212].
Весной 1655 г. в Москву на отдых и переформирование с театра военных действий вернулись: приказ полковника и головы Остафия Зыбина, который зимой 1654-55 гг. нес годовую службу в г. Яблонов, а ранее участвовал в походе русских войск на Смоленск; приказ полковника и головы Артамона Матвеева, участвовавший в походе 1654 г. и штурме Смоленска, в котором понес тяжелейшие потери; приказ головы Богдана Булгакова, который осенью 1654 г. нес годовую службу в Витебске и зимой 1655 г. оборонял город от «подъездов» Лукомского и Лисовского; приказ головы Тимофея Полтева, который зимой 1655 г. нес годовую службу в Ржеве; приказ головы Леонтия Азарьева, находившийся зимой 1655 г. «на службах» в Брянске; приказ полковника и головы Абрама Лопухина и приказ Логина Аничкова (Ивана Монастырева), зимой 1655 г. участвовавшие в обороне Могилева от армии Я. Радзивилла; сформированный «внове» приказ Петра Образцова[213]. Приказы получали пополнение, проводили обучение «новиков» и несли караульную службу в столице.
Московские стрельцы получили пополнение из городовых приказов. Позднее появится практика зачисления в московские приказы заслуженных и опытных солдат «нового строя»[214]. В 1655 г. такие методы пополнения потерь не прослеживаются. Московские приказы в это время являются закрытой кастой внутри стрелецкого сословия. Связи с солдатами, несмотря на общее вооружение, обучение и тактические задачи, в это время были исключены. В этой связи напрашивается вывод о соперничестве и даже конфликте «старого» и «нового» строя русской пехоты, который сформулировал и отстаивал А. В. Чернов[215]. Думается, что такой вывод был бы слишком обобщающим и поверхностным.
3. Система старшинства московских стрелецких приказов
Во время переформирования 1655-56 гг. сложилась система старшинства московских стрелецких приказов.
Первым по своему статусу и значению был Стремянной приказ, который насчитывал большее, по сравнению с остальными, количество стрельцов – от тысячи двухсот до тысячи пятисот человек. «И из тех приказов один выборной, первой, словеть стремянной, потому что бывает всегда с царем и с царицею во всяких походех, для оберегания, а в иныя службы и в посылки не посылается никуды, кроме вахты…»[216]. Иногда название «стремянной» отождествляют с понятием «конный». Стремянным стрельцам иногда приходилось сопровождать царя в конном строю, но этимология их названия иная. Название «стремянной» переводится как «быть при стремени», т. е. «находиться в состоянии полной боевой готовности», «охранять днем и ночью». Что касается конных стрельцов, то таковые существовали в Казани и Астрахани. В силу специфики службы в этих городах и необходимости постоянного противодействия конным отрядам ногайских и крымских татар и казанские, и астраханские городовые стрельцы были обучены конной езде. Среди московских стрельцов также числился один конный приказ, который в 1654 г. был направлен вместе с другими приказами на театр военных действий Тринадцатилетней войны[217]. Иных данных о конных стрелецких подразделениях, дислоцированных в Москве, не обнаружено. Следует отметить, что в документах конные стрельцы названы именно «конными», а не как-либо иначе. Стремянные московские стрельцы периодически сопровождали верхом царский кортеж и были также обучены обращению с лошадьми, однако конский состав для таких случаев выдавался из казенных конюшен[218]. В Стремянной приказ в 1656 г. были зачислены наиболее достойные и заслуженные стрельцы. В дальнейшем в элитном приказе служили как их потомки, так и стрельцы, которых переводили из других подразделений на открывавшиеся вакансии. Стремянной приказ, вопреки данным Г. К. Котошихина, нес службу в боевых походах не только в качестве царских телохранителей. В 50-х гг. XVII в. Стремянной приказ под командованием головы Якова Соловцова участвовал в ряде штурмов, осад и полевых сражений первого этапа Тринадцатилетней и русско-шведской войн. Стремянные стрельцы практически ничем не отличались от других московских приказов, кроме почетных придворных обязанностей и парадной формы (бархатные шапки, кафтаны «черевчатого» цвета, дорогие сафьяновые сапоги).
Среди личного состава Стремянного приказа встречались как герои, так и преступники. Контингент стремянных стрельцов, вошедший в сводный приказ головы И. Лопатина, был уничтожен разницами, но присяге не изменил. В то же время одним из главных зачинщиков Медного бунта 1662 г. в Москве был Кузьма Нагаев, стрелец именно Стремянного приказа. Выше указывалось, что в 1671 г. под Арзамасом «взят Яковлева приказу Соловцова стрелец Ефремко Провоторхов», воевавший в отряде разинских повстанцев, который был за свою измену приговорен к четвертованию.
Остальные приказы разделялись по численности личного состава на «тысячные», «семисотые» и «пятисотые». Интересно, что официально никакого «старшинства приказов» не было, даже Стремянной, как было указано выше, нес боевую службу наравне со всеми. Но при изучении боевого пути московских приказов бросается в глаза интересная закономерность. Так, «тысячные» приказы входили в состав действующих армий и принимали участие в полевых сражениях, осадах, штурмах, оборонах и т. п. событиях внешних войн. «Семисотые» приказы использовались для несения гарнизонной службы в пограничных стратегических пунктах (Киев, Могилев, Витебск, Чигирин и т. п.) и также входили в состав воеводских «полков». «Пятисотые» приказы крайне редко выводились за пределы Российского государства. Их обязанности были сродни службе современных Внутренних войск МВД РФ. Так, именно «пятисотые» и «семисотые» приказы были задействованы для борьбы с мелкими группами разинских повстанцев в большем объеме, чем «тысячные», которые были привлечены для противодействия крупным отрядам мятежников. Среди «тысячных» приказов возможно проследить интересную «специализацию»: приказы, сражавшиеся и служившие в Литве и Белоруссии, не направлялись на Украину. Точно так же приказы, служившие в составе соединений, воевавших на южных направлениях, не перебрасывались на север.