Человек все равно, в любых условиях, как бы ни распылял себя в заботах о своих близких, все равно больше думает о себе. И жалеет себя. Как бы бескорыстны ни казались его жертвы, они бескорыстны до определенного предела, они питаются ответными жертвами. И изредка, словно бы опомнившись, человек задумывается о себе самом, оглядывается назад, видит огонек настоящей жизни. Где-то далеко-далеко, во временах полузабытой юности, некогда тягостного, казалось, невыносимого одиночества; и теперь то время становится для него утерянным, невосполнимо разрушенным счастьем. И человек ужасается, он хочет бросить сегодняшнее, освободиться, вернуться, раздуть огонек, хочет залатать изорванную пленку защиты на своем обессиленном, раздавленном «я».
И что значат в такие моменты для очнувшегося: давным-давно переродившаяся в нечто совсем иное любовь? Дети, которые, взрослея, становятся все дальше и дальше? Что такое обязанности перед семьей, бескорыстные жертвы, удобства, проблемы, компромиссы? Обиды, прощения? Три гвоздички на день рождения? В такие моменты – холод, усталость, опустошенность. Человек пытается прокрутить в памяти пробежавшие, точно в густом тумане мелькнувшие годы и догадывается об ошибке. Он понимает, что все не так, как бы должно было быть. В таких случаях принято говорить традиционно-успокаивающее: «Что ж, жизнь не сложилась». Но что делать? Надо же что-то делать, исправить как-нибудь… Нет, теперь уже поздно. Назад не вернешься. И человек закрывает глаза, обнимает посапывающую сладко супругу (у нее прозрение произойдет в другую похожую ночь), прижимается к ее теплому телу. Призывает сон; зовет черную легкость бесчувствия. До утра. Ведь необходимо отдохнуть перед следующим днем, близнецом вчерашнего, позавчерашнего… В семь утра ведь вскакивать под треск будильника, возвращаться к обязанностям, проблемам, удовольствиям, жертвам, ссорам и примирениям. И вечерней бесплодной усталости…»
– Алексей! – зовет жена. – Подойди на секунду.
Маркин встает и идет в комнату.
– Что случилось?
Дочка на горшочке. Приученно тужится:
– Как-ка-ка-ка…
– Представляешь, сама попросилась! – Елена радуется. – В кроватке заволновалась так…
– Молодец, – кивает Маркин, взглядом спрашивает: «И это все, зачем позвала?»
– Приготовь ей кефиру, пожалуйста. Уже пора кормить. Сделай в бутылке с соской, может, уснет.
– Угу…
Он возвращается на кухню, достает из холодильника двухсотграммовый пакет детского кефира, переливает в бутылочку. Ставит под горячую воду… Быстро он привык к такой трате воды. Конечно, теперь же не таскает ее ведрами от колонки, – течет вот она и течет из крана…
В туалет прошла жена с горшочком в руках.
– Покакала! – счастливо сообщает. – Вот, совсем уж взрослый человек!
– Классно. – Маркин тоже старается обрадоваться.
Подождав, когда кефир нагреется, он выключает воду, встряхивает бутылочку и несет ребенку.
Дарья стоит в кроватке. При виде еды начинает верещать, тянет к бутылочке руки.
– Проголодалась? Ложись на спинку… – Маркин замечает, что говорит сюсюкая, тут же меняет интонацию: – Давай, ложись, и будешь пить спокойно.
Кладет дочку на простыню, голова на подушке. Дает бутылку. Дарья жадно сосет, держа бутылку ручками; время от времени отрывается и смотрит, как будто отмечая, много ли еще осталось.
– Кушаем? – появляется жена. – Ах, какие мы молодцы! Скоро начнем девочку от соски отучать. Взрослые ведь не едят через сосочку. Да?
Маркин кивает, и Дарья издает звук, похожий на одобрение.
Минут пятнадцать Маркин бродит по квартире. Делать нечего. Зачем-то перебирает магнитофонные кассеты, хотя слушать ничего не хочется. И за стол больше не тянет.
– Может, в магазин сходить? – в конце концов спрашивает жену.
– А что хочешь купишь?
– Н-ну, картошку надо, еще чего-нибудь… – Маркин мнется в нерешительности. – Немного бы выпить тоже…
– Водки? – насторожилась Елена.
– Читушки мне хватит. Еще в холодильнике осталось что-то…
– Ладно, давай. – Жена достает из шкатулки полтинник. – Но учти, – считает нужным предупредить, – у нас осталось всего ничего. А жить еще неизвестно до какого.
– Угу…
– Значит, так – купи себе водку, мне два «Бадаевских», только не крепких, три яблока детям, «Дарницкого» буханку и полкило сосисок.
Маркин не соглашается:
– Селедку лучше.
– Саша ее ведь не ест.
– Для него котлеты с картошкой стоят.
– Хорошо, – кивает жена, – возьми селедку одну и сосисок, на сколько хватит. – Она считает в уме. – Должно хватить грамм на триста. Утром вам чтоб было что перекусить.
– Постараюсь уложиться.
Маркин идет в прихожую, одевается. Открывает дверь.
– Я пошел.
– Только не задерживайся, любимый, – отзывается Елена из комнаты. – Мы с Дарьюшкой тебя очень ждем!
– Угу…
– Про яблоки не забудь, а то дочка с тобой разберется.
– Ладно.
– Пакеты взял?
– Взял, взял, всё взял…
Есть два варианта приятного посещения магазинов. Первый – если денег у тебя немеряно и можно спокойно прикупить все, что пожелаешь; второй – когда карманы совсем пусты, и тогда магазин – это нечто вроде музея, товары разглядываешь, как занятные экспонаты. При втором варианте просто-напросто говоришь себе: нет денег, нечего и губу раскатывать.
Но в кармане полтинник, а купить надо много чего, да еще вдобавок кое-что бы не помешало, и магазин превращается в комнату пыток. После августовского кризиса, правда, изобилие слегка потускнело, но все равно… Обычному человеку до сих пор (уж который год) до конца трудно привыкнуть к десятку сортов копченых, полукопченых, вареных колбас или пятнадцати видам кофе, сыру аж из Новой Зеландии, карбонатам, нарезкам… Глаза, короче говоря, разбегаются, а мокрые от пота пальцы теребят жалкие купюры мелкого достоинства.
– Так, – начинает Маркин с самого главного, – пожалуйста, ноль двадцать пять «Столичной» и две «Бадаевских» вот этих, три и шесть алкоголя.
Кладет бутылки в пакет, направляется дальше, в овощной отдел.
– Три некрупных яблока. Да, по девятнадцать.
Черт, три яблока потянули на шестьсот грамм! Маркин нехотя расплачивается. От полтинника остается теперь меньше двадцатки. Лихо!.. Теперь стоит в рыбном, разглядывает селедку. Сомневается. Килограмм – двадцать три рубля. Снова подорожала. Значит, самая маленькая обойдется рублей в семь-восемь. Мда… Но так хочется селедки под водочку…
– А, – решается, – селедку, будьте добры. Только поменьше какую-нибудь.
Продавщица выуживает из бочонка рыбу.
– Такая подойдет?
Вроде, большеватая.
– Поменьше бы…
Достает другую. Кажется, точно такую же. Продолжать выбирать неудобно, Маркин кивает.
– Четыреста тридцать граммов, – похимичив на новых, малопонятных покупателям весах, объявляет продавщица.
Маркин смотрит на табло. Девять рублей восемьдесят девять копеек. Влетел. Придется обойтись без сосисок.
– Десять рублей девять копеек в кассу.
– Почему десять рублей?..
Продавщица устало снимает рыбу с весов:
– Двадцать копеек – мешочек.
Выбив чек и забрав селедку, Маркин подсчитывает оставшиеся деньги. Вместе с мелочишкой, завалявшейся по карманам куртки, – восемь с копейками. Ну, как раз на «Дарницкий» и два кэгэ картошки.
Только вернулся домой, только снял куртку и сменил ботинки на тапочки, жена зовет к телефону.
– Опять твой Борька!
– Лё-ох? – писклявый голос в трубке.
– Слушаю.
– Ты созрел для героического похода?
– Да нет, – кисло отвечает Маркин.
– Почему? – Борис искренне удивлен. – Не хочешь быть свидетелем того, как великий озолотится? Даю тебе пять минут, чтоб решиться.
– Нет, не решусь. Устал. Не хочу.
Борис вздыхает:
– Гни-ило… – Затем спрашивает: – Признайся, ты окончательно трансформировался в мелкобуржуазное быдло, готовое жить при любом строе, при любых фашистских режимах, лишь бы не трогали его убогий мещанский мирок?
Борис специалист по подобным замороченным фразам. Откопает или придумает одну и ходит с ней пару месяцев, повторяя каждому встречному. Потом – новую.
– Почти что, – сознается Маркин; особенно дискутировать ему сейчас не хочется, тем более, когда рядом жена.
– Но это же гнило! – Борис явно не ожидал подобного ответа, несколько секунд он молчит, выдумывает, что бы еще сказать такого…
– При этом раскладе, Алексей, – слышится наконец его голос, – мы можем оказаться по разные стороны баррикад, когда я начну выплескивать свою революционную агрессию. Так что подумай…
– Хорошо.
Словесной революционности Бориса хватило бы на пяток Савинковых, но Маркин знает его шесть лет, и ему давно все понятно и давно надоело…
– Значит, – уточняет Борис, – не идешь в «Бинго»?
– Не иду.
– А вот я отправляюсь. Залился двумя девятками, по дороге еще одну. И – снимать башли с сытого быдла!
– Удачи, – усмехается Маркин. – Дэну-то звонил?
– Звонил, нет этого болвана.
– Пьет где-нибудь.
– Да уж наверняка. Воскресенье – грех не забухать!
– Я тоже собираюсь, – говорит Маркин, чтобы не совсем упасть в глазах приятеля.
Борис, слышно, усмехнулся:
– В кругу семьи?
– Ну, с женой…
– Давай, давай, с женой отвольно раскуражишься. – Это он издевается. – Завидую! Ладно, я еще тебе позвоню, когда сниму пару линий. Может, получится и само «Бинго» отхватить. Сегодня, стопроцентно, мне покатит!
– Куда он тебя все сманивает? – интересуется Елена.
– Да так… в «Бинго».
– Что это? Клуб?
– Вроде того. Там играют в такое… типа лото.
– Не вздумай! – жена мгновенно напряглась. – Привяжется… и так денег нет…
– Перестань, – морщится Маркин.
По каналу «31» идет «Афоня». Маркин знает фильм наизусть, но вот сидит и смотрит. Скучно, раз десятый за год, а что еще делать… Ничего не хочется.