контора, и в течение всего XVIII века здесь помещались различные подведомственные ей учреждения: архив, магазин, то есть склад, сукон и мундирных материалов, здесь хранились амуниция, провиант и другие адмиралтейские припасы, а также денежная казна конторы. В нижнем ярусе помещались караульные солдаты. Несколько помещений занимало судейское ведомство.
Название «Навигацкая школа», как именовали башню Сретенских ворот, потеряло смысл, и мало-помалу его вытеснило другое, данное местными жителями по старому названию местности, сохранившемуся в живой речи москвичей, несмотря ни на какие политические перемены, – «Сухарева башня». Это название окончательно закрепилось в 1730-е годы. С тех пор Сретенские ворота Земляного города и в документах именуются только Сухаревой башней. Возвышавшаяся над городом, запертая и охраняемая, Сухарева башня неизменно вызывала у москвичей и приезжих любопытство и различные толки. Все были уверены, что она хранит некую тайну, при этом многие вспоминали «колдуна Брюса», легенды утверждали, что его дух и после физической его смерти обитает в башне.
В 1785 году у Екатерины II зародилось подозрение, что московскими масонами готовится заговор с целью отрешить ее от трона и возвести на него ее сына цесаревича Павла.
Она полагала, что во главе заговора стоит известный книгоиздатель и просветитель Н.И. Новиков, и приказала московскому генерал-губернатору графу Я.А. Брюсу – внучатому племяннику Якова Вилимовича – произвести следствие.
Историк профессор Московского университета, друг Н.И. Новикова и масон Харитон Андреевич Чеботарев рассказывал (об этом пишет Снегирев, прекрасно знавший университетские предания), что все бумаги Новикова были взяты на Сухареву башню и там допрашивали членов новиковского кружка, в том числе и самого Чеботарева.
Не имея доказательств участия Новикова в заговоре, Екатерина распорядилась «освидетельствовать» изданные им книги и его взгляды – соответствуют ли они православной вере. Следователи не нашли никаких следов заговора и вообще противоправительственной деятельности Новикова, а архиепископ Платон, которому поручено было его «испытывать в вере», дал ему самую лучшую характеристику.
«Вследствие Высочайшего Вашего Императорского Величества повеления, последовавшего на имя мое от 23 сего декабря, – писал Платон, – поручик Новиков был мною призван и испытуем в догматах православной нашей греко-российской церкви, а представленные им, Новиковым, ко мне книги, напечатанные в типографии его, были мною рассмотрены.
Как пред престолом Божьим, так и пред престолом Твоим, всемилостивейшая Государыня Императрица, я одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, что молю всещедрого Бога, чтобы не только в словесной пастве Богом и Тобою, всемилостивейшая Государыня, мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков».
На этот раз Новиков и его друзья избежали наказания, а арестованные бумаги были возвращены из Сухаревой башни их владельцу.
Осенью 1812 года Московское ополчение формировалось в Спасских казармах возле Сухаревой башни.
В середине августа формирование Московского ополчения, которого так ожидал и о котором ежедневно запрашивал Кутузов, приняв решение дать бой наполеоновской армии под Москвой, завершилось. 15 августа ему был назначен смотр и проводы в действующую армию.
Отряды ополченцев с их командирами были построены на Земляном валу и Сухаревской площади. Прибыли главнокомандующий Москвы граф Ростопчин, высшие военные чины, престарелый московский митрополит Августин. На площади и улице уже стояли толпы народа, пришедшего проводить ополченцев. Многие провожали своих родных. Перед началом церемонии обнаружилось, что забыли сшить, или, как тогда говорили, «построить» знамена для ополчения. Тогда Августин вошел в ближайшую приходскую церковь Спаса Преображения на Спасской улице и вынес оттуда хоругви.
«Он возвратился к нам, – рассказывает об этом смотре в своих воспоминаниях ополченский прапорщик М.М. Евреинов, – отслужил молебствие с водоосвящением, обошел все ряды, окропил всех святою водою, произнося: “Благодать святого Духа да будет с вами”, вручил ополчению сию хоругвь и в напутствие сказал речь, каковые он говорить имел особенный дар. Народу было, нас провожавшего, несчетное множество, и мы, переменяясь, несли хоругвь сию через всю Москву до Драгомиловской заставы».
Мемуарист пишет об одной хоругви, но их было вручено Московскому ополчению две. Ополчение участвовало в Бородинском сражении, Тарутинском, при Малом Ярославце и других, и 1813 году частью влилось в регулярную армию, часть же ополченцев была возвращена в Москву. С ними вернулись хоругви и были поставлены на вечные времена в кремлевский Успенский собор. В Описной книге собора 1840-х годов имеется запись о них: «Две хоругви, из шелковой материи, которая давно уже обветшала, с изображениями на первой с одной стороны Воскресения Христова, с другой Успения Божьей Матери; на второй – с одной стороны Воскресения же Христова, а с другой Святителя Николая. Сии две хоругви в 1812 г. находились в ополчении, и первая из оных во многих местах прострелена».
Забегая хронологически вперед, уместно здесь рассказать об эпизоде, относящемся к этому же месту действия, но в годы другой войны – Великой Отечественной. О нем вспоминает живший в детстве в районе Спасских улиц журналист С. Устинов: «Непривычно тихо было в осеннем туманном воздухе. Не звенели трамваи, не шелестели шины автомобилей. А дойдя до угла, парень увидел такое, чему в первое мгновение глаза отказались поверить. Вся Большая Колхозная площадь, а за ней сколько хватит глаз, вся Садовая-Спасская улица были покрыты чем-то белым, серым, пушистым, лохматым.
Снег, что ли, завалил Садовое кольцо к утру 17 октября 1941 года? Нет, это ночью на Комсомольскую площадь прибыли эшелоны с сибирскими дивизиями. И теперь, одетые уже по-зимнему, в белые полушубки, спали сибиряки вповалку на улицах города, который завтра им предстояло защищать».
Но вернемся в 1812 год. Перед вступлением Наполеона в Москву многие москвичи уходили и уезжали, спасаясь от врага, на север, в Ярославль – по Ярославскому шоссе.
Таков же был путь и Ростовых, о чем пишет в «Войне и мире» Л.Н. Толстой:
«В Кудрине из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей-богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни».
Пьеру пришлось подойти к Ростовым. Он поцеловал протянутую Наташей руку. Пошел рядом с движущейся каретой. Наташа спросила:
«– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь.
Пьер рассеянно смотрел на Наташу, и что-то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение…»
В тот же день, когда Ростовы проезжали мимо Сухаревой башни, то есть накануне вступления французских войск, множество народа стало свидетелями события, в тогдашних обстоятельствах особенно знаменательного и обратившего на себя всеобщее внимание. Современники-очевидцы рассказывали о нем так: «За день до вступления наполеоновских войск в Москву, ястреб с путами на лапах запутался в крыльях двуглавого медного орла на шпиле Сухаревой башни, долго вырывался, наконец, обессиленный, повис и издох. Народ, собравшийся тогда смотреть на это, толковал: «Вот так-то, видно, и Бонапарт запутается в крыльях Русского орла!»
Это было последнее знаменитое пророчество, явленное народу с Сухаревой башни.
Легенды Сухаревой башни
Все, что творилось в Сухаревой башне, за ее толстыми стенами и всегда закрытыми дверьми, как в петровские времена, когда там собиралось «Нептуново общество», так и потом, когда ее занимали службы и склады Адмиралтейства, было тайной для любознательных окрестных обывателей. Это порождало различные слухи и легенды.
Отрывочные сведения о происходившем в башне все же просачивались в народ, подхватывались молвой, перетолковывались, дополнялись догадками и домыслами. Иногда рассказчик, уверовав в собственную фантазию, начинал утверждать, что сам был очевидцем этих странных и чудесных явлений.
Большинство легенд Сухаревой башни связано с именем Брюса и его чародейством. Но, естественно, в них фигурируют и другие действующие лица, его современники, в первую очередь царь Петр I.
В 1920-е годы московский краевед-фольклорист Е.З. Баранов записал бытовавшие среди московского простого люда легенды о Брюсе и Сухаревой башне. Особая ценность его записей заключается в том, что если все предыдущие литературные сведения об этих легендах ограничивались лишь сообщением об их темах и самым общим пересказом сюжета, то он записывал полный текст рассказа, слово за словом. При некоторых записях Баранова есть указание, от кого и где она была сделана: «рассказывал рабочий-штукатур Егор Степанович Пахомов», «рассказывал… маляр Василий, фамилия его мне неизвестна; рассказ происходил в чайной “Низок” на Арбатской площади, за общим столом», «рассказывал в чайной неизвестный мне старик-рабочий», «…уличный торговец яблоками Павел Иванович Кузнецов», «…старик-печник Егор Алексеевич, фамилии не знаю», «записано… от ломового извозчика Ивана Антоновича Калины».
С одной стороны, легенды о Брюсе, рассказывавшиеся в чайной на Арбате в 1924 году, сохранили сюжеты и воззрения двухвековой давности. Так, царь Петр I представлен в них, как правило, не в лучшем свете. Это лишнее свидетельство старинной народной основы легенд, потому что лишь позже, только в XIX веке, под влиянием официальной пропаганды появились псевдонародные истории о царе-преобразователе, изображающие его в героическом плане.
С другой стороны, легенды, как и свойственно произведениям фольклора, в разные времена своего существования обогащались деталями и представлениями этих времен. Как правило, позднейшие добавления служат более четкой и законченной обрисовке того образа героя, каким он живет в народном представлении.
Легенда правдива и достоверна по-своему, ее правда и достоверность по своей природе таковы же, как правдиво и достоверно художественное произведение. Легенда не дает фотографического воспроизведения действительности, но помогает понять ее суть и смысл.
Чтобы ввести читателя в художественный мир легенд о Брюсе, далее приводятся эти легенды, хотя и в сокращении и пересказе, но в достаточно полном виде и с сохранением их стилистического своеобразия.
Сухарев и Брюс
Был этот Брюс самый умный человек: весь свет исходи – умней не найдешь.
Жил он в Сухаревой башне. Положим, не вполне жил, а была у него там мастерская, и работал он в ней больше по ночам. Тут он держал свои книги и бумаги. И какого только инструмента не было в этой мастерской! И подзорные трубы, и циркуля разные. Снадобий всяких – пропасть: настойки, капли, мази в банках, в бутылках, в пузырьках. Это не то, что у докторов: несчастная хина да нашатырный спирт, а тут змеиный яд, спирты разные! Да всего и не перечесть! И хотел Брюс наукой постигнуть все на свете: что на земле, что под землей и что в небе – хотел узнать премудрость природы. А башню эту Сухарев построил. Вот по этому самому и называется она Сухарева башня. А Сухарев этот был купец богатый, мукой торговал. Ну, еще и другие лавки-магазины были, бакалея там, булочная, колониальные товары. Одно слово – богач, и тоже парень неглупый был, тоже по науке проходил. Ну, до Брюса ему далеко, и десятой части Брюсовой науки не знал. Он, может, и узнал бы, да торговля мешала.
– Ну, хорошо, – говорит, – положим, ударюсь я в науку, а кто же за делом смотреть станет? На приказчиков положиться нельзя: все растащат, разворуют. А тут еще баба-жена да ребятишки. А при бабе какая наука может быть? Ты, примерно, книгу раскрыл и хочешь узнать чего-нибудь по науке, а тут жена и застрекочет сорокой: то-се, пятое-десятое…
И вот Сухарев думал-думал, как быть? И по науке человеку лестно пойти, да и нищим остаться не хочется. Видит, не с руки ему наука, взял да и построил башню, а потом говорит Брюсу:
– Ты, Брюс, живи в этой башне, доходи до всего. А чего, – говорит, – понадобится, скажи – дам.
А чего Брюсу понадобится? Чего нет – сам сделает, на все руки мастер был.
Царь Брюсу говорит, сердится:
– И чего ты все мудришь? Чего выдумываешь? Забился в свою башню и сидишь, как филин. Вот прикажу подложить под башню двадцать бочонков пороху и взорву тебя. И полетишь ты к чертям.
– Если называешь меня филином, то и буду филином, – отвечает ему Брюс. Тут обернулся он филином да как закричит: – Пугу-у!
Царь испугался – и бежать.
– Здесь, – говорит, – и до греха недалеко.
Не любил царь Брюса, а тронуть боялся. А не любил вот почему: он хоть и царь был, а по науке ничего не знал. Ну, а народ все больше Брюса ободрял за его волшебство.
Вечные часы
Что Брюс наповыдумывал, всего и не запомнишь. Вот про вечные часы помню. Трудился над ними он долго, может, десять лет, а все-таки выдумал такие часы, что раз их завел – на вечные времена пошли без остановки.
Выдумал их, сделал, завел и ключ в Москву-реку забросил.
Как жив был Петр Первый, то часы шли в полной исправности. Из-за границы приезжали, осматривали. Хотели купить, только Петр не согласился.
– Я, – говорит, – не дурак, чтобы брюсовские часы продавать. Значит, при Петре часы были в полном порядке и ходили. А стала царицей Екатерина, и тут им пришел конец.
– Мне, – говорит царица, – желательно, чтобы ровно в двенадцать часов из нутра часов солдат с ружьем выбегал и кричал: «Здравия желаем, ваше величество!»
Конечно, затея глупая, женская. Это простые часы с кукушкой можно сделать, штука немудреная. А вечные часы для этого не годятся, они не для того сделаны, чтобы на птичьи голоса выкрикивать или чтоб солдаты с ружьем выбегали, они для вечности сделаны, чтобы шли и чтобы веку им не было. А Екатерина в этом деле ничего не смыслила. Министры ее – тоже ветер в головах погуливал: «Слушаем, – говорят, – все исполнено будет».
Разыскали самого лучшего мастера-немца, осмотрел он часы, взялся за работу. Разобрал часы, а сделать, что велено, не может. Мудрил-мудрил, у Екатерины терпение лопнуло. Немцу приказывают: «Собери часы, как они были», – а он и собрать не может: не соображает, куда какую пружину надо ставить.
После этого многие мастера приходили. Придут, посмотрят – и отказываются от работы, не по зубам кушанье.
Лежали, лежали брюсовские пружины и колеса кучкой, вроде как хлам, да и выбросили их, чтобы глаза не мозолили. После-то ученые кинулись искать их, да где найдешь! Вот только Сухарева башня осталась.
Служанка Брюса
Уж такие удивительные вещи мог Брюс делать по своей науке! Однажды он сделал себе служанку из цветов. Ну, прямо как настоящая девушка была: по дому, по двору ходила, комнаты убирала, кофей подавала, вот только говорить не могла.
Приходит раз к Брюсу Петр Великий, увидел ее и говорит:
– Хорошая у тебя служанка, только почему она молчит? Немая, что ли?
– Да ведь она не от матери рожденная, я сделал ее из цветов, – отвечает Брюс.
Не поверил царь:
– Полно тебе выдумывать, мыслимое ли это дело!
– Ну, смотри, – сказал Брюс, вынул из головы девушки булавку, и служанка рассыпалась цветами.
– Как же ты смог такую девку сделать? – спрашивает Петр Великий.
– По науке, – отвечает Брюс, – по книгам, вот посмотри книги мои.
Посмотрел царь книги, видит – книги ученые, но не поверил ему.
– Без волшебства, – говорит, – тут не обошлось.
С этой девушкой еще были разные случаи.
Жена Брюса приревновала к ней мужа, стала его попрекать, что он любовницу завел.
Другой раз увидел девушку граф и сразу в нее влюбился, настолько она была красавица, а что немая, решил, что можно и с немой жить.
– Выдай за меня замуж свою девицу, – просит граф Брюса.
– Она же ненастоящая, – говорит Брюс.
А граф не верит, пристал, как банный лист к спине:
– Отдай, – говорит, – не то жизни себя лишу и записку оставлю, что это ты меня до точки довел.
Вынул Брюс из головы девушки булавку, рассыпалась она цветами. Граф огорчился, обозвал Брюса обманщиком и после этого к нему ни ногой.
Люди, что жили по соседству с домом Брюса Якова Вилимовича, называли эту служанку «Яшкина девка».
Брюс и купцы
Московское купечество невзлюбило Брюса за то, что он устраивал на них испытания натуры.
Дело было так. Сидит купец в своей лавке, торгует, у него на уме покупателя общипать, и вдруг видит купец – лезет на него огромаднейший каркадил. Купец с испугу не своим голосом орет: «Караул, пропадаю!» Люди сбегутся, спрашивают: «Что случилось?» Он им про каркадила говорит, а люди смотрят – человек трезвый, а такую глупость говорит, видать, рассудка лишился. Ну, после этого покупатели его лавку стороной обходят.
Другому купцу другое что померещится, третьему – третье, испугает до полусмерти. Уж какая тут торговля!
Один знающий человек объяснил:
– Да ведь это, небось, Брюс производит испытание натуры и порчу на вас наслал.
Написали купцы жалобу на Брюса, выбрали из купечества несколько человек поразумнее и послали с этой жалобой к царю Петру Великому.
Петр Великий говорит:
– Надо посмотреть, что это за испытание натуры такое?
Приехал он, влез на Сухареву башню, ухватил Брюса за волосья и давай трепать. Не может Брюс понять, за что ему такое наказание от царской руки.
– Петр Великий! – кричит. – Ведь за мной никакой вины нет!
– Врешь! – говорит Петр. – Ты на купцов порчу напускаешь, московскую торговлю портишь, – и рассказал про купеческую жалобу.
Тут Брюс уразумел, в чем дело, и принялся объяснять царю свою практику насчет отвода глаз и испытания натуры. Только царь не верит ему, говорит:
– Сомнительно это, чтобы отводом глаз каркадила сделать.
– Пойдем на площадь, – предлагает Брюс, – покажу тебе отвод глаз.
Поехали они на Красную площадь, а народ, прослышав, что царь едет, собрался его смотреть. Приехали царь с Брюсом на площадь, Брюс нарисовал на земле коня с двумя крыльями и говорит:
– Смотри, сяду я на этого коня и вознесусь в поднебесье.
И видит Петр Великий: вдруг сделался нарисованный конь живой, сел Брюс на него верхом и вознесся в небо.
Петр голову задрал вверх, смотрит на Брюса и удивляется. Вдруг слышит за своей спиной Брюсов голос: «Петр Великий, а ведь я – вот он!» Обернулся царь, а за спиной у него Брюс стоит. Еще больше удивился царь: как это может быть два Брюса, один на коне в небесах, другой на земле пеший.
Тут Брюс, что на земле стоял, махнул рукой, и всадник пропал.
– Вот это и есть отвод глаз, – объяснил Брюс. – Что захочу, то и будет тебе представляться. Вот и на купцов я не порчу наслал, а отвод глаз сделал.
Царь порвал купеческую жалобу, сказав, что поскольку порчу на купцов и на торговлю Брюс не напускал, то жалоба их пустая.
Разобравшись с купцами, Петр Великий говорит Брюсу:
– Пойдем-ка, Брюс, в трактир, чайку попьем.
– Что ж, пойдем, – отвечает Брюс. Чего бы ему не пойти: чай пить – не дрова рубить, притом же приглашает не черт шелудивый, а сам Петр Великий.
Вот приходят они в трактир. Заказывает Петр чаю две пары, графинчик водочки. Выпили, закусили, за чай взялись. За чаем Петр Великий давай Брюса расхваливать.
– Это, – говорит, – ты умной штуки добился – глаза отводить. Это, – говорит, – для войны хорошо будет. – И стал объяснять, как следует действовать этим отводом. – Это, примерно, идет на нас неприятель, а тут такой отвод глаз надо сделать, будто бегут на него каркадилы, свиньи, медведи и всякое зверье, а по небу летают крылатые кони. От этого неприятель в большой испуг придет, кинется бежать, а тут наша антиллерия и начнет угощать его из пушек. И выйдет так, что неприятелю конец придет, а у нас ни одного солдата не убьют.
Вот Брюс слушал, слушал, да и говорит:
– Тут мошенство, а честности нет.
Петр спрашивает:
– Как так? Какое же тут мошенство?
Брюс разъясняет:
– А вот такое, – говорит, – на войне сила на силу идет, и ежели, – говорит, – у тебя войско хорошее и сам ты командир хороший, то и победишь, а так воевать, с отводом глаз, – одно жульничество. Вот я мог напустить на купцов каркадилов, а сам забрался бы в ящик и унес бы деньги – это будет жульничество.
Петр ему:
– Ежели это жульничество, зачем же ты, так-растак, выдумал этот отвод глаз?
– Я не выдумал, я по науке работаю, и нет у меня такого, чтобы наукой на подлость идти. Вот я умею фальшивые деньги делать, а не делаю, потому что это подлость.
Обозлился царь:
– Ты есть самый последний человек. Ты своему царю не хочешь оказать уважение, и за это надо тебе надавать оплеух!
А Брюс нисколечко его не боится.
– Эх, – говорит, – Петр Великий, Петр Великий, грозишь ты мне, а того не видишь, что у тебя змея под ногами, ужалить изготовилась.
Глянул Петр, и вправду – змея! Вскочил, схватил стул и давай бить им по полу. (А это Брюс на него такой отвод глаз напустил.)
Хозяин трактира и половые смотрят, а подступить боятся: знают, что он царь.
Разломал царь стул об пол, видит – нет никакой змеи, и Брюса нет. Тут он понял, что Брюс сделал ему отвод глаз. Отдал за чай и водку четвертной билет, сдачи не взял – и поскорее вон из трактира.
Сильно осерчал тогда Петр Великий на Брюса.
– Правда, – сказал он, – Брюс самый ученый человек, а все же ехидна.
Царь отправляет Брюса в Москву
Когда царь Петр переехал в Петербург, то увез с собой и Брюса. Там Брюс тоже завел себе мастерскую, но она была не так удобна для науки, как Сухарева башня.
Однажды Брюс, здорово выпимши, лишь самую малость до настоящей препорции недоставало, пришел на бал в царский дворец, взял у лакея бутылку вишневки и стал из нее добирать до препорции.
Царь Петр ему говорит:
– Нешто рюмок нет, что ты из бутылки тянешь. Вместо того чтобы так безобразничать, устроил бы какую потеху, а мои гости посмеялись бы.
– Ладно, устрою потеху.
На балу этом были разные графы да князья, женский пол – барыни, под музыку плясали-танцевали. Все одеты хорошо в шелка и бархат. Махнул Брюс рукой, и вдруг эти господа, которые по паркету кренделя ногами выделывали, видят – на полу отчего-то мокро стало. Поначалу подумали, что с кем-то грех случился, пошли тут «хи-хи» да «ха-ха». Но только видят – идет вода из дверей, из окон.
И тут ударило им в голову: наводнение началось, Нева из берегов вышла.
– Потоп! Потоп! – закричали все в страхе. Госпожи-барыни подолы задрали, генералы-князья кто на стул, кто на стол, кто на подоконник взобрались. Все вопят, орут, думают – конец им пришел.
И только один царь Петр понял, что это Брюс отвод глаз сделал.
– Прекрати свои штуки, пьяная морда! – приказал он Брюсу.
Брюс опять махнул рукой, вода пропала, везде сухо, только барыни все с задранными подолами стоят, князья-генералы на стульях и столах корячатся. Такая срамота!
Царь Петр говорит гостям:
– Продолжайте веселиться, а я с Брюсом разберусь.
Подозвал он к себе Брюса, принялся ему выговаривать:
– Ты моих гостей осрамил! Нетто я такую потеху приказывал тебе сделать?
– Что касается твоих гостей, – отвечает Брюс, – то, по мне, они не гости, а сброд.
– Не смей так выражаться! Я их не с улицы набрал. Говоришь невесть что с пьяных глаз!
– Точно, выпил. Да только скажу, пьяный проспится, а дурак никогда.
– Так, по-твоему, выходит, что я дурак? – возмутился царь.
– Я тебя не ставлю в дураки, – отвечает ему Брюс, – а только меня досада берет, что ты взял под свою защиту этих оглоедов.
Ну, слово за слово, в голове-то у Брюса шумит, и наговорил он много лишнего. И царь еще пуще рассердился.
– Я, – говорит, – вижу, что ты о себе чересчур много понимаешь: все у тебя дураки, один ты умный. А раз так, нечего тебе промеж дураков жить. Завтра поутру пришлю тебе подводу – и отправляйся в Москву, живи в Сухаревой башне.
– В Москву так в Москву, – согласился Брюс и пошел домой. Царь Петр думал, что Брюс проспится и утром придет у него прощения просить. Только утро прошло, день наступил – Брюс не идет. Тогда царь сам пошел к Брюсу.
Видит: Брюс собрал свои книги, бумаги, подзорные трубы и все другое, что требуется ему по его науке, и усаживается в воздушный корабль, вроде аэроплана.
Петр кричит ему:
– Стой, Брюс!
А Брюс не послушался, нажал на кнопку, и поднялся корабль вверх. Царь озлился, выхватил пистолет – бах-бабах в Брюса, только пуля отскочила от Брюса и чуть самого царя не убила.
Взвился Брюсов корабль птицей.
Народ собрался, люди смотрят и крестятся.
– Слава Тебе, Господи! Унесли черти Брюса от нас.
Прилетел Брюс в Москву. Высмотрел с высоты, где Сухарева башня стоит, и опустился прямо на нее. При таком чудесном явлении, конечно, народ собрался, смотрит, говорит разное, кто радуется, а кто Брюса ругает: «Вот принесла Брюса нелегкая».
А Брюс принялся, как и прежде, в Сухаревой башне по науке работать.
Генеральские пушки
Однажды пришел к Брюсу в Сухареву башню один генерал и стал у него допытываться, что он тут делает и какими такими противозаконными чародействами занимается.
– А тебе-то что? – говорит ему Брюс. – Я в твои дела не мешаюсь, и ты в мои не лезь.
– Я – не ты, я – другое дело, – отвечает ему генерал. – Мне положено, я – генерал.
– Ия – генерал, – говорит Брюс, – ты генерал по эполетам, а я по уму. Сними с тебя эполеты, никто тебя за генерала не примет, скажут – дворник.
Генерал рассердился, грозит:
– Ежели на то пошло, я по твоей башне из пушек бабахну, твою колдовскую башку к чертям разнесу!
Распалился генерал, помчался в казармы и отдал приказ, чтобы немедленно разбить из орудий Сухареву башню.
Привезли солдаты пять пушек, наставили на башню. Генерал командует: «Пли!», а ни одна пушка не выстрелила. Солдаты и так и этак стараются, а ничего не получается: не стреляют пушки.
Брюс с башни смотрит на них, смеется, потом говорит:
– Вы, дураки, орудия песком зарядили и хотите, чтобы они стреляли.
Солдаты разрядили пушки, посмотрели, а в них вместо пороха – песок.
Народ, который вокруг собрался, говорит генералу:
– Вы, ваше превосходительство, лучше увозите свои орудия, не то Брюс с вами такое сделает, что жизни рады не будете.
Генерал подумал и решил не связываться с колдуном, скомандовал, чтобы пушки увезли обратно в казармы.
– Ну его к черту, этого Брюса, – сказал, – один грех с ним. – И больше в дела Брюса не вмешивался.
Смерть Брюса
Умнейший человек был Брюс, а помер по-глупому, пропал он, можно сказать, дуром.
Состарился Брюс, а там уж и смерть близка, тогда придумал он специальные порошки и составы, чтобы ими из старого человека сделать молодого.
Перво-наперво он сделал испытание. Поймал старую-престарую собаку, изрубил на куски, перемыл куски в трех водах, потом сложил по порядку, посыпал порошком – и куски срослись. После того полил собаку из пузырька составом – живой водой, и сей момент из нее получился кобелек месяцев шести. Вскочил кобелек на ноги, хвостом замахал и давай прыгать вокруг Брюса.
Обрадовался Брюс, что испытание удалось, и решил испытать это дело на человеке.
Был у него ученик, уже много лет жил у Брюса, тоже уже немолодой и кое-что из науки у него перенял. Хотя, правду сказать, ему до Брюса было далеко, и сотой части Брюсовых наук не знал.
Позвал Брюс ученика, убил, разрезал на куски и положил в кадку. Через девять месяцев достал их, сложил кусок к куску, посыпал порошком, опрыскал живой водой из пузырька.
Поднялся ученик: был старый, стал молодой.
– Ах, как долго я спал! – говорит.
– Ты спал девять месяцев, – говорит Брюс, – а теперь вновь народился.
Рассказал ему Брюс про чудесный состав. Ученик не верит.
– Когда не веришь, посмотри в зеркало.
Взглянул ученик в зеркало – действительно, совсем молодым стал.
– Ты никому не говори, что я сделал тебя из старого молодым, – приказал ему Брюс. – И моей жене не говори. А кто спросит, отвечай, что ты мой новый ученик.
Стал Брюс ученика учить, как переделывать старого на молодого, а когда выучил, то сказал:
– Я сам хочу переделаться на молодого, и ты должен все сделать, как я тебя учил.
Он взял с ученика клятву, что тот исполнит все, как следует, велел всем говорить, что уехал, мол, Брюс на девять месяцев, а куда – неизвестно, и отдал ученику порошки и составы.
Ученик сделал с Брюсом то, что он велел, и стал ждать, когда пройдут девять месяцев.
А у Брюса была молодая жена. Она как увидела молодого ученика, тотчас полюбила его, и он оказался парень не промах, вот они и закрутили любовь.
Парень-то оказался трепло: все выложил Брюсовой жене про мужа, а та и говорит:
– Не надо переделывать Брюса на молодого. Будем мы с тобой жить вместе, ты будешь заниматься волшебными делами, а я управлять по хозяйству, а вечерами будем ходить под ручку на бульвар гулять.
Прошло некоторое время, царь Петр Великий Брюса хватился:
– Куда подевался Брюс, почему не вижу его?
А тут как раз минуло девять месяцев, ученик посыпал Брюса порошком, чтобы тело срослось, а как достал пузырек с живой водой, Брюсова жена схватила его, бац об пол – и разбила.
Петр Великий похоронил Брюса с почестями, а ученику и Брюсовой жене после того, как дознались обо всем, отрубили головы.
Вот ведь как бывает: умный-умный, а подлость-то сильней ума.
Памятник
Их было трое умнейших людей: Брюс, Сухарев и Пушкин. Сухарев, значит, Сухареву башню построил; Брюс на небо летал, чтобы посмотреть, есть ли Бог, и вернулся; Пушкин тоже умнейший был господин, книги писал, все описывал, и чтоб люди жили без свары, без обмана, по-хорошему. «Вы, говорит, живите для радости». Им всем троим хотели поставить памятники. Это уж после, не при Петре Великом, при другом царе было. Три памятника хотели поставить, да царь воспротивился:
– Брюсу, – говорит, – не за что: он волшебством занимался и душу черту продал.
Вот как человека опорочили. И ведь напрасно, совсем зря. Зачем было Брюсу черту душу продавать? Умный человек и без нечистой силы, сам до всего дойдет. И волшебство он наукой взял. Да ведь у нас как? Озлился на человека – и давай его чернить. Вот и тут так, один царь невзлюбил Брюса, ну и другие цари, которые за ним были, той же дорожкой пошли. Вот от этого и не приказано было ставить Брюсу памятник.
И Сухареву царь не приказал ставить памятник.
– Какой, – говорит, – ему памятник надо? Есть Сухарева башня, и довольно с него.
А Пушкина царь все же одобрил.
– Он, – говорит, – умнейший был человек.
Поставили памятник Пушкину, и стоит он на Тверском бульваре у всех на виду.
Да ведь наш народ какой: иной-то тысячу раз пройдет мимо памятника, а спроси его: «Что за человек был Пушкин?» – «Не знаю», – говорит. – «Не знаю»… Да ведь и я не знал, а как расспросил знающих людей, так и узнал. Вот и ты расспроси и послушай, что знающие люди скажут.
Среди жителей деревень возле имения Брюса ходили слухи, что к Брюсу прилетал дракон. В 1920-е годы в журнале «Огонек» была помещена фотография, на которой заснят огромный каменный обломок какой-то фигуры, покрытый чешуей. Местные жители считали, что это обломок окаменевшего дракона, прилетавшего к Брюсу по ночам.
Была в его имении и чудесная беседка, из которой время от времени раздавалась музыка, хотя там не было никаких музыкантов.
Многие слышали о построенном Брюсом железном орле, а некоторые, по их уверениям, даже видели, как, усевшись на орла верхом, Брюс вылетал из Сухаревой башни и летал над Москвой. Народ собирался толпами, стоял на улицах и, задрав головы, смотрел на него. Только полицмейстер стал жаловаться на Брюса царю.
– Первое, – говорит, – от народу на улицах нет ни прохода, ни проезда, второе, приманка для воров: народ кинется на Брюсова орла смотреть, а воры в это время их карманы и квартиры очищают.
Петр Первый тогда дал распоряжение, чтобы Брюс летал не днем, а только по ночам.
Эту историю ее рассказчик заканчивал таким своим примечанием: «А говорят, не знаю, правда ли, что нынешние аэропланы по Брюсовым чертежам сделаны. Будто профессор один отыскал эти самые чертежи. И будто писали об этом в газетах…»
Много также рассказывали о волшебных книгах Брюса, которые он спрятал в Сухаревой башне, и о том, как многие пытались их отыскать и завладеть ими. Но об этом будет впереди особый рассказ.