Первый шаг к Сухаревой башне напоминает нам начальника одного из стрелецких полков, полковника Сухарева.
Петр Великий знал цену верности Сухарева, и наградить дарами и почестями значило – наградить только в глазах современников. Петр хотел наградить примерно и для потомства, и сделал это: он приказал воздвигнуть на месте бывших Сретенских ворот величественное здание и наименовал башнею Сухарева; первое, в воспоминание отличной верности Сухарева; второе, что в окрестности сего места стоял и полк, и находился Приказ сего стольника».
С этого времени, с 1830-х годов, легенда о Петре – строителе Сухаревой башни получает широкое распространение и становится темой литературных художественных произведений. Все популярные статьи и очерки о Сухаревой башне теперь обычно начинаются рассказом о Петре I и «верном» Сухареве, этот сюжет разрабатывают беллетристы, им вдохновляются поэты. Очень характерно в этом отношении стихотворение Е.Л. Милькеева «Сухарева башня», написанное в конце 1830-х годов:
Призвал Великий воеводу
И молвил в благости своей:
«Хочу оставить я народу
Знак неподкупности твоей:
Где жил ты с верными стрельцами
Построй там башню, да про вас
Она являет пред веками
Живописующий рассказ!»
Сказал, – и мощное желанье
Ретивый муж осуществил
И достопамятное зданье
Среди Москвы соорудил.
«Живописующий рассказ», попавший и в стихотворение Милькеева, переходя из одного сочинения в другое и повторяемый различными авторами в течение более двух веков, до сих пор многими считается неоспоримым историческим фактом. В сознании самых широких народных слоев именно он выступает тем краеугольным камнем, на котором зиждется историческая репутация Сухаревой башни.
Используя авторитет и славу имени Петра Великого, почитатели московской старины в XIX и начале XX века ратовали за ее ремонт и реставрацию и неоднократно добивались государственных субсидий на то и другое. В советское время, перевернувшее официальные исторические концепции с ног на голову, этот же факт использовал Каганович при оправдании разрушения Сухаревой башни как исторического памятника, говоря словами ленинского декрета 1918 года, «воздвигнутого в честь царей и их слуг», которые «подлежат снятию с площадей и улиц».
Когда же, в 1980-е годы, возникло движение за восстановление Сухаревой башни, имя Петра, к тому времени уже вернувшееся в число советских государственных положительных символов, вновь оказалось одним из главных пропагандистских аргументов за ее возрождение.
Адмиралтейство владело Сухаревой башней до 1859 года, но с 1820-х годов в его помещениях начинают размещать другие организации.
В 1829 году в восточном зале второго этажа, а в 1854-м – ив западном были устроены в связи с реконструкцией и усовершенствованием Мытищинского водопровода резервуары для воды, накачиваемой туда паровой водокачкой. Таким образом, Сухарева башня стала водонапорной. Из нее вода самотеком шла в центр города. Возле башни поставили разборный фонтан. Этот фонтан изображен на одной из самых красивых акварелей А.М. Васнецова «У водоразборного фонтана на Сухаревской площади в конце XIX в.».
Москвичи гордились реконструированным водопроводом и с одобрительным любопытством отнеслись к новой службе Сухаревой башни. Наряду со статьями и очерками о водопроводе, печатавшимися тогда в журналах, на эту тему откликнулись и поэты. Поэт пушкинской поры М.А. Дмитриев в стихотворении «Сухарева башня» посвятил несколько строк водопроводному резервуару:
Ныне, когда о народной нужде промышляет наука,
В этой башне у нас водоем…
Е.Л. Милькеев в стихотворении «Сухарева башня» рисует целую картину:
И вот волшебница поит
Москву чудесными водами,
И влагу точит, и слезит,
И бьет жемчужными струями…
…Башня вековая
Влечет к себе избыток вод
И их столице раздает,
В бассейны весело вливая
Стремятся к башне воды те
Через канал подземный, темный
И наделяют в полноте
Резервуар ее огромный.
Бессонно плеск там говорит,
И струй вместилище дрожит.
Но в час вечерний на мгновенье
Утихнет звонкое паденье,
И воды говор прекратят,
Как будто отдыха хотят;
И на немые башни своды
Повиснет будто тяжесть дум…
Но миг прошел – и хлынут воды,
И снова грохот, плеск и шум!
В 1890-е годы вступили в строй мощные Крестовские водонапорные башни, и резервуары Сухаревой были демонтированы. Занимаемые ими помещения оставались пустыми, в других находились цейхгауз Управления водопроводами, которому была передана башня, несколько квартир рабочих-водопроводчиков, электрический трансформатор, канцелярия Мещанского попечительства о бедных, кельи монахов Перервинского монастыря, контора смотрителя Сухаревой башни с каморкой для сторожа, жилые помещения для шести городовых Мещанской части и склад Городского архива. На втором этаже находились камеры мировых судей. Внешние арки и подлестничные помещения сдавались под лавки.
4 апреля 1866 года участник революционного террористического центра «Ад» Дмитрий Каракозов в Петербурге, у ворот Летнего сада, стрелял в прогуливавшегося по набережной царя Александра II. Но террорист промахнулся, так как стоявший рядом с ним в толпе крестьянин Осип Комиссаров, увидев, что тот целится в государя из револьвера, толкнул его под руку.
Каракозова схватили. При следствии открылось, что центр, к которому он принадлежал, действует в Москве. Каракозов был приговорен к смертной казни через повешение, участники центра получили разные наказания – от высылки до каторги.
На месте покушения в память чудесного спасения императора была сооружена часовня из серого мрамора.
В Москве «в память события 4 апреля 1866 года» на Сухаревой башне с внутренней стороны, по правую руку от образа Казанской Божией Матери, была поставлена в киоте из белого мрамора икона Александра Невского, по левую – икона преподобного Иосифа песнописца (празднуемого в день 4 апреля), а над Казанской иконой – образ Нерукотворного Спаса.
Все московские революционные кружки и сочувствующая им молодежь готовились к этому суду считая его новым демаршем правительства.
Н.А. Морозов в своих воспоминаниях передает разговор по этому поводу состоявшийся между ним и его товарищами.
«– Мы думаем, что тут хотят устроить новое побоище. Заметь: суд назначен в зале нижнего этажа Сухаревой башни, а башня, ты знаешь, стоит на большой площади, где можно собрать тысячи народа, да и края площади сплошь заняты мелкими торговцами, очень темным народом. А со стороны полиции идет внушение и теперь, как тогда мясникам (так Морозов почему-то называет крестьян, участвовавших в драке. – 5.М.), что студенты – это дети помещиков, и бунтуют, чтобы восстановить крепостное право.
– Неужели не выдохлась еще эта старая песня?
– Еще нет. Полуграмотные и безграмотные мясники ей искренне верили, да и лабазники у Сухаревой башни поверят тоже».
Студенты, уверенные в жестоком приговоре товарищам, решили протестовать в зале суда и на площади. Они полагали, что будет новая схватка. Как средством защиты запаслись нюхательным табаком, чтобы бросать его в глаза противников, Морозов взял свой револьвер «Смит и Вессон», вооружились револьверами и некоторые из его друзей.
Суд происходил в большой низкой мрачной зале, куда набилось около восьмидесяти зрителей-студентов, остальные стояли на площади.
Морозов описывает суд:
«Мировой судья, надев свою цепь, начал вызывать одного за другим подсудимых, и они выходили и становились перед ним по очереди.
Обвиняемые студенты стали по одну сторону его стола, а несколько молодых мясников – по другую.
Судья стал задавать вопросы.
Никто из студентов не отрицал своего присутствия на проводах товарищей, а один из мясников, к нашему удивлению, даже заявил, что сожалеет о своем вмешательстве в драку, так как не знал, в чем заключается дело».
После трех часов допросов, речей обвинителя и адвоката (выступал известный Ф.Н. Плевако) судья объявил, что зачитывает приговор.
Зрители-студенты перешепнулись, условившись свистеть после последнего слова приговора – и бежать на площадь.
«Судья начал важно читать бумагу, – рассказывает Морозов, – и вдруг мы все с изумлением переглянулись. Вместо многих месяцев заключения, которых мы ожидали для своих товарищей, послышались одно за другим слова «оправдан», и только в редких случаях: виновен в нарушении тишины и спокойствия на улице и подвергается за это двум-трем дням ареста».
Освобожденные и назначенные явиться под арест студенты вышли на улицу, их приветствовала толпа товарищей громкими и радостными криками и поздравлениями.
Однако Морозовым владели другие чувства, о чем он честно признается в воспоминаниях:
«И странная вещь! Я сам не понимал возникших во мне новых чувств! Удаляясь вместе с другими и рассуждая логично, я приходил к выводу, что здесь произошла полная наша неудача в революционном смысле. Мягкий приговор мирового судьи разрушил для нас возможность сделать большую политическую демонстрацию, о которой понеслись бы телеграммы во все концы России и за границу. Она, по моим тогдашним представлениям, сильно способствовала бы пробуждению окружающего общества от его гражданской спячки, а для царящего произвола была бы напоминанием о неизбежном конце. А между тем я внутренне весь ликовал. Как будто мы только что одержали большую победу! Как будто бы общество уже пробудилось!»
Слухи о привидениях, обитающих в Сухаревой башне, практически никогда не прекращались. Но однажды летом, в конце 1880-х годов, сразу несколько десятков людей в разные дни, вернее ночи, оказались свидетелями появления на крыше третьего яруса палат Сухаревой башни привидения.