Вдруг все стеснилось, и с волненьем
Одним стремительным движеньем
Толпа рванулася вперед…
И мне сказали: «Он идет»…
Он – наш поэт, он – наша слава,
Любимец общий! Величавый
В своей особе небольшой,
Но смелый, ловкий и живой,
Прошел он быстро предо мной…
Будущая известная поэтесса Евдокия Ростопчина и в детстве не могла не заниматься литературой. В семье дань этому виду искусства отдавали все. Бабушка Мария Васильевна Сушкова получила известность как переводчица на русский язык Мармонтеля и с русского на французский произведений М.М. Хераскова. Она сотрудничала в первых литературных журналах екатерининского времени, и Д.Л. Мордовцев причислил ее к замечательным женщинам второй половины XVIII века.
Евдокия Ростопчина.
Сын Марии Васильевны, родной дядя Додо, Н.В. Сушков, учился и дружил с А.С. Грибоедовым, познакомился еще с совсем маленьким Пушкиным, видался с ним в Лицее и даже передал ему поэму М.М. Хераскова «Бахариану», которой пользовался поэт, работая над «Русланом и Людмилой». Если его собственные литературные опыты и не отличались талантливостью, он благоговел перед Пушкиным и 1 февраля 1837 года оказался у его гроба. Современникам нравились сочинения и переводы другого дяди Додо – М.В. Сушкова, в том числе «Российский Вертер». Писали стихи и братья поэтессы. Другое дело, что родственная критика подчас бывала такой беспощадной, что девочка старалась ее избегать и прятать свои сочинения, но к пятнадцати годам она уже заслужила признание.
Когда на следующую зиму юную Евдокию Сушкову родные начинают вывозить в свет и на одном из декабрьских балов в доме Д.В. Голицына ей представят Пушкина, поэт забудет о бале. Разговор пойдет о стихах Додо, которые Пушкин знал не один год. Известия о событиях на Сенатской площади, о выступлении декабристов, вызовут к жизни строки поэтессы, созвучные пушкинским:
Соотчичи мои, заступники свободы,
О вы, изгнанники за правду и закон,
Нет, вас не оскорбят проклятием народы,
Вы не услышите укор земных племен!..
Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести
И цепи рабства снять с России молодой,
Но вы страдаете для родины и чести,
И мы признания вам платим долг святой.
Она была очаровательна, романтична, но не только эти черты собирали вокруг Евдокии Петровны толпы поклонников. Не о юной светской красавице думал Николай Огарев, едва не каждый день приезжавший в сушковский дом на Чистых прудах. Общность взглядов, мыслей, литературных увлечений казалась дороже всего остального. И насмешливый Пушкин ни разу не позволит себе тени легкомыслия или иронии в отношении «прелестной поэтессы». Во-первых, и прежде всего, поэтесса.
Как разгадать, что занимает в эти недели воображение поэта? Он приезжает в Москву в первых числах декабря 1828 года всего лишь на месяц, на который и приходится знакомство с Сушковой. В это время Пушкин частый гость Зинаиды Волконской, сестер Ушаковых, одной из которых – Екатериной он начинает всерьез увлекаться. Марии Ивановны Римской-Корсаковой с ее созвездием красавиц-дочерей – многие из москвичей помнят еще недавно украшавший Пушкинскую площадь их дом, иначе называвшийся «Домом Фамусова».
Он ездит к цыганам в Тишинские переулки и – не может обрести душевного равновесия.
На это обращает внимание близкий приятель поэта П.А. Вяземский в одном из своих писем: «Он что-то во все время был не совсем по себе, не умею объяснить, ни угадать, что с ним было, но он не был в ударе… (я) все не узнавал прежнего Пушкина». О том же записывает в своем дневнике и, казалось бы, только что узнавшая поэта Евдокия Петровна. Впрочем, секрета в подобной проницательности не было, но даже самой себе юная поэтесса не признавалась в том, насколько сильное впечатление произвел на нее Пушкин. Впечатление на всю жизнь. Только в строках, написанных после гибели поэта, она приоткроет завесу своей жизненной тайны:
Слова его в душу свою принимая,
Ему благодарна всем сердцем была я…
И много минуло годов с того дня,
И много узнала, изведала я, —
Но живо и ныне О НЕМ вспоминанье;
Но речи поэта, его предвещанье
Я в памяти сердца храню как завет
И ими горжусь… хоть его уже нет!..
Перед глазами Евдокии Петровны проходят увлечения поэта. Их немало, но ни разу она не сделает попытки обратить на себя внимание своего кумира. Она уверена: любовь, чувство зарождаются сами и, если они настоящие, не терпят насилия. В разгуле страстей чистое спокойное пламя ее привязанности не находит себе места, даже по признанию самой поэтессы, не ищет его.
В жизни поэта появляется Натали Гончарова. Любящим сердцем Евдокия Петровна угадывает, насколько нелегким будет это чувство.
Может быть, лучше других понимает характеры и особенности душевные участников будущей драмы. Никого не обвиняет, никого не разоблачает. Ее выдержке и такту могут позавидовать умудренные жизненным опытом люди. У Евдокии Петровны нет опыта – есть чувство. 31 марта 1831 года она видится с супругами Пушкиными – они вместе участвуют в санном масленичном катании и блинах, которые устраивает ее близкий родственник С.И. Пашков, женатый на княжне Надежде Сергеевне Долгоруковой, ровеснице поэтессы.
Это все молодые пары. Недавно поженившиеся. И очень счастливые. Свадьба Пашковых состоялась в 1830 году. Брат княжны, А.С. Долгоруков, участвующий в том же катании, обвенчался со своей женой, Ольгой Александровной Булгаковой, всего лишь два месяца назад, и Пушкину довелось быть на первом балу молодоженов. И это Ольга Александровна поразила Пушкина своим замечанием, когда он заявил о желании ехать в Персию: «Байрон поехал в Грецию и там умер; не ездите в Персию, довольно вам и одного сходства с Байроном». Молодая княгиня Долгорукова не скрывала, что Пушкин был ее любимым поэтом.
Но именно потому, что Ростопчину окружает среда поклонников и друзей поэта, Евдокия Петровна не может не знать больно ранящих ее подробностей пушкинской жизни. Того, как много проиграл Пушкин в Москве записным игрокам и как не сумел расплатиться с чудовищным для него долгом в 12 с лишним тысяч. Того, что ему пришлось заложить свою деревеньку и полученные деньги почти полностью раздать за долги и за приданое своей невесты. Теща откровенно заявила соискателю руки прекрасной Натали, что никакими средствами не располагает, а без приличного приданого выдать дочь замуж не согласится. Даже в день венчания она готова была его отложить, требуя с Пушкина все новых и новых сумм, так что у поэта не хватило средств сшить к свадьбе фрак. В результате ему пришлось надеть фрак Нащокина, в котором, по утверждению друзей, его позже положили в гроб.
А потом еще была необходимость иметь дело с ростовщиками. Один заем у пользовавшегося дурной славой Никиты Андреевича Вейера, который жил у Никитских ворот, в бывшем доме А.В. Суворова, Пушкин взял непосредственно перед свадьбой. Второй – сразу после венчания под залог бриллиантов Натали. И множество дурных примет, сопровождавших самый обряд венчания в церкви Большого Вознесения, через проулок от усадьбы Н.А. Вейера. Друзья шепотом передавали друг другу, как упали случайно задетые поэтом крест и Евангелие с налоя, как при обмене колец одно из них скатилось на пол и в довершение всех бед у жениха погасла свеча. «Одни дурные предзнаменования», – прошептал побледневший поэт. Разговор об этом как-то происходил и в присутствии Евдокии Петровны, и Пушкин был искренне удивлен безмятежным выражением ее лица. «Хотя сердце у меня сжималось в эту минуту от боли», – признавалась Евдокия Петровна. Можно пренебречь одной приметой, но когда их так много!..
Евдокия Петровна не только не выдает своих чувств, но и с удивительным добросердечием относится к Натали. Не завидует, не ненавидит – стремится ободрить, помочь. «Ее чувства были не по нашим меркам», – признается брат графини, Сергей Сушков. Евдокия Петровна старается пренебречь даже такими неприятностями для поэта, как отрицательное отношение читателей и критиков к «Борису Годунову». Вышедший отдельным изданием, «Годунов» расходится плохо, не давая надежды ни на материальную поддержку, ни на поддержку самолюбия. Кажется, все дурное сходится воедино, вплоть до мелькающих повсюду в Москве фигур в глубоком трауре – слишком много жизней унесла холера, продержавшая поэта в болдинском затворничестве и карантине.
Но наступает время перемен и для самой поэтессы. Биографы склоняются к тому, что не Евдокия Петровна, но заботливые родственники находят для нее блестящую партию. Сын бывшего московского генерал-губернатора Ф.В. Ростопчина, деятельного участника событий 1812 года в Москве, граф Андрей давно свободен от отцовской опеки: генерал-губернатора не стало в 1826 году. Правда, ему всего 19 лет и он на три года моложе своей невесты. Зато граф богат, знатен, широко известен в Москве и – очень хорош собой. Но согласие невесты последовало скорее всего из-за литературных интересов жениха. Со временем А.Ф. Ростопчин станет известным библиографом, книжным знатоком и даже почетным членом Петербургской Публичной библиотеки. Он занимается литературой и относится к числу поклонников поэтического таланта будущей жены. 28 мая 1833 года в Москве появляется поэтесса Евдокия Ростопчина. Под этим именем Сушкова и войдет в историю нашей литературы. Закончилась пора ее жизни, о которой она писала в своем стихотворении «Три поры жизни»:
Была пора: во мне тревожное волненье,
Как перед пламенем в вулкане гул глухой,
Кипело день и ночь; я вся была в стремленье…
Я вторила судьбе улыбкой и слезой.
Удел таинственный мне что-то предвещало;
Я волю замыслам, простор мечтам звала…
Я все высокое душою принимала,
Всему прекрасному платила дань любви, —
Жила я сердцем в оны дни!
Новую пору своей жизни Евдокия Ростопчина назовет порой тщеславия, «которым она жила». Светские успехи словно должны отвлечь ее от мыслей и чувств, у которых нет будущего. «Я вдохновенья луч тушила без пощады для света бальных свеч… я женщиной была», – скажет поэтесса о себе. Но в канун этой нелегкой для нее поры, весной 1832 года, Ростопчина напишет своего рода эпитафию Пушкину – стихотворе