Евангелское учение и свет его, си есть, знание Божией человеком, паче всего в жизни сей надобно. И на школы бы всякия потребы люди благоразумно учася, происходили в церковную службу и в гражданскую воинствовати, знати строение и докторское врачевание.
Еще же мнози желают детей своих учити свободных наук и отдают зде иноземцом оныя, инии же и в домех своих держат, будто учителей, иноземцов же, которыя славянского нашего языка не знают право говорити. К сему еще иных вер, и при учении то малым детям и ереси своя знати показуют, отчею детем вред и церкви нашей святой может быть спона велия, а речи своей от неискусства повреждение.
А в нашей бы школе при знатном и искусном обучении всякого добра учинилися. И кто бы где в науке заправился в царскую школу, хотя бы кто побывать пришел, и он бы ползовался.
И сего смотрети же надобно и прирадеть тщателно зело. Но яко вера без дела, а дело без правыя веры мертво есть обоя, тако слово без промысла, а труд без чина и без потреб не успеет ползовати.
Еще же велия злоба от диавола и козни его на люди, еже бы наука благоразумная где-либо не возимела места, всячески бо препинания деет в той.
Господь же Бог во всем помощь да сотворит людем спасительну».
Поденные записи придворного обихода свидетельствуют, что Петр не посещал вообще патриарха и засиживался у него за беседой по многу часов. Так, 9 декабря 1695 года, перед Азовским походом, царь побывал у Кира Адриана «с начала 5 часа ночи до 8 часа; и по восстании и шествии Его Великого Государя, патриарх благословил его образом Богородицы Владимирския». 1 октября 1696 года, буквально в день возвращения из того же похода, «Великий Государь Петр Алексеевич изволил быть у патриарха и сидеть в Столовой полате с последнего часа дневных часов до другого часа ночи до последней четверти». Чтобы побаловать государя, патриарх распорядился купить в Яблочном ряду у торговца Ивана Васильева 50 яблок «самых добрых больших наливу за 4 рубля», а на прощание благословил царя образом Всемилостивого Спаса. 21 февраля 1697 года, в первое воскресенье Великого поста, Петр гостил у Кира Адриана «с первого часа ночи до третьего часа ночи» и «на отпуске» был благословлен образом Владимирской Богородицы 31 августа 1698 года, сразу по возвращении из Великого посольства, Петр просидел у патриарха «до 10 дневного часа» и был благословлен образом Успения Богородицы. На этот раз угощение было особенно торжественным, почему отпустили на него «вина секту полворонка, ренского полведра, 2 ведра меду вишневого, меду малинового ведерный оловеник (кувшин), пива мартовского трехведерный оловеник, меду светлого ведерный». Это было начало стрелецких казней.
В XVIII веке былой домовый патриарший храм становится приходским. Среди его прихожан оказывается обер-прокурор Сената Волынский, супруга которого приходилась двоюродной бабкой А.С. Грибоедову. От нее усадьба на углу Новинского бульвара и Девятинского переулка переходит к дяде Грибоедова – Алексею Федоровичу, владельцу смоленской Хмелиты. В свою очередь Алексей Федорович продает в 1801 году усадьбу своей сестре Настасье Федоровне, матери драматурга. Последующие одиннадцать лет своей жизни Грибоедов проводит в приходе Девяти Мучеников. Церковные книги – единственный источник документальных сведений о нем самом и его близких вплоть до Отечественной войны 1812 года. Это время его занятий в Благородном пансионе и университете. В приходской церкви семья служит молебен перед уходом Александра Сергеевича в ополчение. Когда со временем скончается его мать, ее отпоют в Девятинском храме и похоронят на ближайшем, Ваганьковском кладбище.
А в 1840—1850-х годах «потаенным» прихожанином того же храма станет автор знаменитого «Соловья» композитор А.А. Алябьев. В силу несправедливого приговора ему будет запрещено проживать в столице, и он станет скрываться в доме своей жены Екатерины Александровны, урожденной Римской-Корсаковой, по первому браку Офросимовой (Новинский бульвар, 7).
Храм был возвращен церкви в 1992 году. С 1994 года его настоятелем стал внук нашего знаменитого живописца Валентина Серова – отец Антоний Серов. Примечательно, что в Москве больше не было храмов Девяти Мучеников. Кроме домовой церкви графа Владимира Григорьевича Орлова, освященной в связи с эпидемией чумы 1771 года. В борьбе с ней принимал участие старший брат графа, любимец Екатерины II Григорий Григорьевич Орлов. Помещение храма сохранилось до наших дней в мезонине дома № 5 по Большой Никитской, который занимал исторический факультет, а затем издательство МГУ имени Ломоносова.
В тиши талызинского сада
«Провожая меня из своей квартиры, Гоголь, на пороге ее, сказал мне взволнованным голосом: „Не думайте обо мне дурного и защищайте перед своими друзьями, прошу вас…“, – вспоминал П.В. Анненков свое посещение последней квартиры писателя.
Дом вошел в жизнь Гоголя нежданным и нежеланным. Решение вернуться в Россию, поселиться в Москве не связывалось со сколько-нибудь определенными планами. Любимая и привычная Щербатовская усадьба, казалось, отошла вместе с ее новым хозяином в прошлое – раздор с М.П. Погодиным не сулил возможности соединиться с ним вновь под одной крышей. Нечего было и мечтать о покойной лестнице на галерею второго этажа, о широких окнах, раскрывавшихся в зеленую гущу вековых лип, под которыми так беззаботно и радостно доводилось проводить с друзьями Николин день, о заваленных древними рукописями, книгами, оружием шкафах, заполнявших комнату вперемежку с диковинными домашними деревьями, древлехранилище хозяина служило кабинетом гостю.
Наверное, он поторопился с приездом. Москва в середине сентября была пуста. Предоставленный в его распоряжение дом С.П. Шевырева только ждал возвращения хозяев. Дегтярный переулок, 4 – первая московская квартира Н.В. Гоголя в тот последний приезд. Сегодня этого дома нет. Стены, видевшие всех профессоров Московского университета, актеров Малого театра во главе с «папашей Щепкиным», Евдокию Ростопчину, художника П.А. Федотова с его впервые представленным на суд зрителей «Сватовством майора», гостеприимно принявшие Гоголя в 1848-м, в 1986-м перестали существовать. Они были снесены за одну ночь ради удобства размещения башенного крана, необходимого для капитального ремонта соседнего жилого дома.
Нетерпеливое желание встретиться с друзьями (как-никак шесть лет пребывания за рубежом, заключительное паломничество по святым местам!), повидать А.М. Виельгорскую – ту, к которой все чаще начинают возвращаться мысли, – гонит Гоголя в Петербург. 12 сентября он приезжает в Москву и в тот же день пишет о задуманной поездке. Впрочем, 14 октября он снова в Москве. Давние друзья уже собрались на зимних квартирах. Многие из старых недоразумений забылись, и Гоголь снова оказывается у М.П. Погодина.
Это было частью старой усадьбы. Приходская церковь Саввы Освященного, протопоп которой когда-то следил, по поручению Петра I, за царевной-узницей Софьей. Благовест с монастырской колокольни, которую Софье так и не удалось возвести выше Ивана Великого – а как хотелось! Спустя два года после смерти Гоголя поселившийся в тех же местах И.И. Лажечников с восторгом будет писать: «Я живу совершенно как на даче. Передо мною Девичье поле, окаймленное хорошенькими домами, а за ними все Замоскворечье с Донским монастырем, Александровским дворцом, Нескучным, дачей графа Мамонова и Воробьевыми горами: кое-где выглядывают золотые главы Ивана Великого, Спасского монастыря, Симонова… В красные дни рои детей, как букеты цветов, разбросаны по зелени луга, кавалькады прекрасных амазонок скачут мимо…» Тем больший контраст представляла квартира, куда Гоголю в скором времени предстояло переселиться.
Отношения с М.П. Погодиным не сложились. В погодинском дневнике 1 ноября появляется знаменательная запись: «Думаю о Гоголе. Он все тот же. Я убедился. Только ряса подчас иная». На следующий день: «Гоголь по два дня не показывается; хоть бы спросил: чем ты кормишь двадцать пять человек?» Обиженные интонации сменяются раздраженно-ироническими, 19 ноября Погодин записывает: «Гоголь служил всенощную, – неужели для восшествия на престол?» Неделей позже он обвиняет своего гостя в неудавшемся дне рождения, «гвоздем» которого должен был стать Гоголь. Конфликт обостряется, и единственным выходом из него становится разъезд. В качестве предлога Погодин выдвигает необходимость срочного – среди зимы! – ремонта большого дома. Гоголь не задумывается им воспользоваться, как и принять предложение поселиться у супругов Толстых.
Проведшая много лет за границей, графская чета еще не располагала московской квартирой. В ожидании приезда задержавшегося по делам мужа графиня устраивается в гостинице «Дрезден», на Тверской, напротив генерал-губернаторского дома, где Гоголь часто ее навещает. Появившийся в Москве на рубеже декабря Александр Петрович Толстой останавливает свой выбор на талызинской усадьбе вблизи Арбатских ворот. Хозяевам не приходилось тесниться ради гостя – дом выбирался с расчетом на его присутствие. Новоселье Толстых и Гоголя в начале того же декабря стало общим. Погодинский этап жизни в Москве на этот раз был завершен словами Погодина в письме М.А. Максимовичу: «Гоголь в Москве, жил у меня два месяца, а теперь переехал к графу А.П. Толстому, ибо я сам переезжаю во флигель… Он здоров, спокоен и пишет».
Доверие, проявленное Гоголем к Толстым, основывалось на добрых воспоминаниях. Дело было не только в давнем знакомстве – Гоголь пользовался услугами графини, в свое время подыскавшей ему на редкость удачную, с учетом всех его прихотей, квартиру в Париже, некоторое время он и вовсе жил у супругов. С неизменным уважением он отзывался о сестре графа, С.П. Апраксиной, в которой готов был видеть идеал рачительной великосветской хозяйки. Без ее содействия не обошлось при подыскании талызинского дома, где Софья Петровна станет почти ежедневно бывать.
Один из старейших московских боярских дворов, сохранившийся до наших дней в первоначальных параметрах и основных постройках (домовладения № 7 и 7-а по Никитскому бульвару), составлял в XVII веке собственность семьи Салтыковых. По существу двор был загородным, располагаясь за проходившими по Бульварному кольцу стенами Белого города, в непосредственной близости от Арбатских ворот. Ориентировался он на Мострюкову улицу (иначе – Мамстрюков переулок), сохранявшую в своем названии недобрую память о владевшем местными землями начальнике опричнины Мамстрюке-Кострюке, как его называли народные песни (ныне Мерзляковский переулок). Брат второй жены Ивана Грозного, царицы Марьи Темрюковны Черкасской, он своей жестокостью превосходил царя Ивана, но не избежал царского гнева и сложил свою голову на плахе.