обстоят у кавалерии и конной артиллерии, а также в обозах. Фураж приходится добывать в окрестных деревнях, с боями. Если в начале войны конница французов по численности превосходила нашу вдвое, то сейчас силы уравнялись, а скоро нас станет больше, а их меньше. Ежедневно отряды фуражиров выходят из Москвы и забираются дальше и дальше — вблизи всё уже выбрано. А чем дальше зашёл, тем труднее возвращаться. Наши казаки дают им жару! Здесь же, в самой Москве, французов режут каждую ночь. Загляните в любой подвал, в овраги, ямы, даже колодцы: они доверху набиты трупами. Народ возмутился и начал воевать не по правилам, а от души. Со мной на связи состоят четыре городских отряда: ваш, затем тишинский под командой ефрейтора Иванова, далее замоскворецкий во главе с купцом Игошиным, и, наконец, рогожский отряд вахмистра Бершова. Но партизан значительно больше, их сотни. Есть безвестные храбрецы, которые не выходят дальше своего переулка. Но зато французам в этом переулке спокойной жизни нет!
Так что, Великая армия оказалась в Москве словно бы в осаде. А мы? Возле Тарутина создан укреплённый лагерь. Идут усиленные наборы рекрутов. В двадцати губерниях создаётся ополчение. На Дону, Кубани, Урале формируются новые казачьи полки. Всё это направляется в Тарутин. Новобранцы обучаются и встают в строй рядом с опытными солдатами. Налажено снабжение. Шьются тулупы для зимней кампании. На полную мощь работают оружейные и пороховые заводы. Но для качественного преобразования нашей армии нужно время. Тот самый месяц, о котором просит государь. За этот месяц может произойти самый нежелательный для нас манёвр Бонапарта. А именно — его поход на Петербург. Захваченные вами документы обнаружили, что такой манёвр им уже обдумывается. Это очень опасно. Мы пока не готовы, а Великая армия ещё достаточно сильна. До столицы всего пятнадцать переходов. Заслоном на дороге стоит лишь слабый корпус Витгенштейна. Вот такой сейчас у нас момент!
Отчаянов слушал штабс-капитана молча, обдумывая каждое слово. Ахлестышев наоборот, ёрзал и пытался вклиниться с вопросами. Наконец это ему удалось.
— Масштаб огромен, я понимаю. Но мы-то с вами, что тут можем сделать?
— Кое-что в наших силах. Именно этим я сейчас и занимаюсь. Нам достоверно известно, что решение Наполеон ещё не принял. Ему очень хочется, сидя в Москве, подписать почётный мир с Александром Павловичем. И уйти со знамёнами в Вильно на зимние квартиры… Это заблуждение: наш государь не собирается с ним ничего подписывать. Помните последнюю фразу высочайшего рескрипта о войне с Бонапартом? «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского солдата не останется в царстве Нашем». Но необходимо удерживать корсиканца в заблуждении о возможности перемирия. Как можно дольше. Каждый день, который захватчики проведут здесь, приближает нашу победу.
— Каким образом мы сумеем обмануть Бонапарта? Подбросить ему ложные сведения?
— Это уже сделано, — улыбнулся Ельчанинов. — Французы перехватили письмо якобы от Кутузова государю. Там сказано, что армия не способна продолжать войну… Я здесь тоже не сидел, сложа руки. Ещё третьего сентября, до бегства корсиканца из Кремля, он встретился с одной старой французской актрисой. Та передала императору разговоры, которые будто бы ходили в московском высшем свете. Генерал-лейтенант Бороздин, один из самых боевых наших генералов, заявлял-де во все услышанное, что русским необходимо перемирие. Наша армия окончательно пала духом и бессильна противостоять гению Наполеона. И они, генералы, заставят государя подписать мир на любых условиях. Старуха потом рассказывала мне со смехом, что узурпатору её рассказ очень понравился!
То, что он заглотил наживку, подтверждают следующие факты. Ещё после взятия Смоленска Бонапарт принял попавшего в плен генерала Тучкова-третьего. Вернул ему шпагу, обласкал — и предложил написать письмо брату о том, что французы желают мира. За последние дни Бонапарт сделал ещё две попытки вступить с нашим государем в переписку — где заочную, а где прямую. Сначала он встретился с главным надзирателем Воспитательного дома действительным статским советником Тутолминым. Поговорил о том, о сём, и обмолвился в частности, что всегда хорошо относился к Александру Павловичу. И что пора бы им прекратить воевать друг с другом; он-де к этому готов. Далее Бонапарт поручил Тутолмину написать письмо государю, и изложить в нём столь знаменательную беседу. Тот исполнил и отослал своего помощника, некоего Рухина, с этой бумагой в Петербург. Рухин выехал за посты ещё седьмого сентября. А позавчера за те же посты вышла целая колонна числом в пятьсот человек: семейство отставного гвардейского капитана Яковлева с дворней и подмосковными крепостными. Этот дурак застрял в Москве и в обмен на пропуск согласился передать нашему государю личное письмо Бонапарта. Вот как тому хочется мира! Его величество на эти послания не ответит, но корсиканцу об этом знать не должно. Пусть он пока ожидает диалога, переговоров, обсуждения условий почётного мира… Полагаю, что мысль его насчёт похода на Петербург не более, чем игра ума. Осень, и дороги скоро развезёт. Оставлять в тылу своих коммуникаций армию Кутузова неразумно. Живой инвентарь в плохом состоянии. Но трудно заглянуть в голову гению! Будем надеяться, что игра с письмами захватит Бонапарта и отвлечёт его. А пока…
Ельчанинов встал, следом вскочили и его собеседники.
— Унтер-офицер Отчаянов! Поручаю тебе с твоим отрядом два боевых задания.
— Слушаю, господин штабс-капитан!
— Первое связано со снабжением захватчиков провиантом. Выходить на фуражировки им всё труднее, поэтому они решили заманить в город окрестных мужиков. Объявлено, что всякому, кто привезёт сюда воз съестных припасов, будет заплачена высокая цена. Мужики в большинстве молчат. Кто-то опасается, что отберут и не заплатят, кто-то идейно не хочет кормить противников. Пока на призыв не очень откликнулись. Но вчера первый небольшой обоз с овощами уже пришёл, причём, со стороны Пресненской заставы! У кого-то жадность оказалась сильнее патриотизма. Французы не обманули и действительно заплатили негодяям выгодную цену. И наказали приезжать ещё, с любыми припасами. Этого допустить нельзя. Приказываю: следующий обоз перехватить, провиант уничтожить, торгашей наказать. Так, чтобы отбить охоту к коммерции всей деревне!
— Есть!
— Справитесь?
— С мужиками-то? Лысого чесать, так и масла не надо…
— Но для этого придётся выйти из города.
— Хм… А вот это, ваше благородие, трудненько сделать. Нельзя ли тут?
— Нет, в Москве поздно будет перехватывать. Надо закрыть дорогу перед Пресненской заставой, в поле.
— Французы, ваше благородие, выпустят нас за посты, только ежели нам получится прикинуться своими, — выдал Отчаянов непривычно длинную для себя фразу. — А как? По-ихнему может только Пётр Серафимыч. А прочие? Какой из Голофтеева француз? А из Батыря?
— Пойми. Если мужики проникнут в Москву, их уже не остановишь. Средь бела дня… Надо верстах в трёх от заставы, где тихо и нет никого. Можно, например, огородами пробраться в поля, а там уже выйти на дорогу.
— Можно, — согласился егерь. — Но если заметят — всем конец. Это в развалинах нас ловить дураков нет. А в поле не спрячешься.
— Надо нам нарядиться поляками, — предложил Ахлестышев.
— Почему поляками? — удивился Сила Еремеевич.
— Французы русский язык от польского не отличают. Примут нас за панов. Только надо бороды всем сбрить, или подстричь на европейский манер. А говорить с начальником караула буду я.
— Он спросит, с какой целью вы идёте за город, — предположил штабс-капитан.
— На фуражировку!
— Но ведь все польские части размещены на восточной окраине Москвы и далее в сторону Подольска! На западе их нет.
— Ну, значит, мы лезем в чужую вотчину. Это настолько по-польски, что французы не удивятся.
— А ведь, пожалуй, и поверят, — согласился Ельчанинов. — Сила Еремеевич, у тебя найдётся шесть кумплектов польского обмундирования?
— Шесть не нужно, — возразил унтер-офицер. — Пришлецы совсем износились. Ходят, как адяшки, кто во что горазд. Одна гвардия ещё соблюдает.
Втроём они порылись в сундуке и отыскали два синих мундира с жёлтыми воротниками от 5-го корпуса князя Понятовского. На одном из киверов даже оказались красный гренадёрский помпон и нашивки капрал-фурьера.
— Чур, мой! — сказал Ахлестышев.
— Конечно, — согласился Отчаянов. — Ты будешь как бы за старшего, тебе и отличие. Ваше благородие, а какое второе задание? Вы сказали, их два.
— Второе сложнее и опаснее, — нахмурился разведчик. — И много важнее, чем первое. Во дворе церкви Николы в Ямах французы поставили типографию. И выделывают в ней поддельные ассигнации достоинством в 25 и 50 рублей.
Оба партизана одновременно выругались по матери.
— Вот-вот! — продолжил Ельчанинов. — Ущерб от этой подлой проделки может стать колоссальным. Всю денежную систему нам подорвут, сволочи. Ещё перед войной через банкиров Варшавского герцогства французы распространили в наших западных губерниях фальшивок на двадцать миллионов рублей! Теперь этот станок работает в Москве. Именно такими поддельными бумажками захватчики расплачиваются с крестьянами за фураж. Война уйдёт на запад, а деньги-то останутся в обороте! Словно яд, они будут расползаться по стране. Которая и без того напрягает последние силы… Приказываю: станок уничтожить, а фабрикантов по возможности перебить.
— Слушаюсь! — унтер-офицер вытянулся во фрунт.
— Рогожские партизаны во главе с вахмистром Бершовым тебе помогут.
Глава 7Опасные задания
Отчаянов пошёл готовиться к вылазке, а штабс-капитан подозвал Сашу-Батыря.
— Спасибо вам ещё раз за содействие моему освобождению, — сказал он, крепко пожимая друзьям руки. — Только благодаря вам я могу сейчас делать то, к чему предназначало меня командование. Ещё я рад, что вы с нами. Помните, Пётр Серафимович, наш последний разговор? Вы тогда не смотрели на войну с захватчиками, как на своё личное дело. А теперь… Убили их полковника, взяли важные бумаги. Рискуете жизнью. Повторю то, что уже обещал: всё это доложу по начальству. Для вас война — ещё и возможность вернуть утраченное положение.