— Погоди расстраиваться. Расскажи всё в подробностях, и я придумаю побег. Что с дверью из переулка? Там кто-то сидит.
— Да, днём и ночью. В стене проделали маленькое окошко. Вооружённый жандарм принимает для графа секретную корреспонденцию и людей. Незнакомого человека он не впустит.
— А напасть на него из дома? И убежать нам с тобой в переулок?
— Для этого нужно пробиться через главный корпус. А там всегда несколько человек — сменщики часовых. И ещё Морис — он один стоит троих.
— Расскажи мне о нём.
— Фамилия его никогда не произносится. Морис считается камердинером графа де Полестеля, но он много больше, чем камердинер. Долго жил в Москве. В совершенстве знает несколько языков. Всегда настороже, всегда всё замечает. Ведёт секретную канцелярию графа. Принимает агентов, тех, что ходят из переулка. Из дома почти не отлучается. Полестель однажды обмолвился, что Морис выдающийся стрелок и фехтовальщик. Рядом с ним чувствуешь себя, как подле ядовитой змеи: того и гляди, укусит!
— Ясно. Теперь о графе.
— Он полковник и служит в секретном бюро походной императорской квартиры. Под началом некоего…
— …Лелорня д’Идевиля.
— Да! — глаза у Ольги округлились от удивления. — Но ты откуда знаешь? Этот господин однажды приезжал сюда на ужин. Очень умный и близок с самим Наполеоном. Ага! Понимаю… Объяснение ведь только одно. Ты тоже сейчас служишь в разведке. В нашей, русской. Я права?
— Нахожусь за штатом, но помогаю, — ухмыльнулся Пётр. — Но вернёмся к твоему постояльцу.
— Полковник Полестель личность очень засекреченная. Проживал у нас под видом эмигранта, а сам был главным над всеми московскими шпионами. Забыла, как это называется…
— Это называется резидент.
— Да! Теперь ему поручена борьба против наших лазутчиков. Я знаю, что сейчас он ловит русского офицера, оставленного Кутузовым в Москве с секретными поручениями. Имеются приметы этого офицера. Недавно поляки упустили его, и поимку доверили графу. У поляков своя тайная служба при Наполеоне…
— Да, бюро генерала Сокольницкого. Дальше.
— Ух ты! — восхитилась княгиня. — А вы много знаете! С этим русским офицером ты тоже знаком? Ты служишь под его началом?
Ахлестышев молча кивнул и сказал:
— У нас мало времени. Рассказывай, пожалуйста, дальше.
— Недавно Полестель был очень зол: русские перехватили императорского фельдъегеря с важными бумагами. Командовал партизанами высокий человек лет двадцати пяти, безукоризненно говорящий по-французски… Ой! Любимый, а это был не ты?
— Действительно, отличные оказались бумаги. Сейчас их читает государь.
Ольга посмотрела на него восхищёнными глазами и продолжила:
— Ещё они опасаются некоего Фигнера и часто о нём говорят. Скажи, это не тот ли Александр Самойлович, с которым ты знакомил меня на вечере у Благово? Извини, но он показался тогда очень неприятным…
— Да, это тот самый Фигнер. А насчёт его характера — такие люди нужны на войне. Сейчас он очень неприятен Бонапарту.
— Фигнер хочет его убить! Французам об этом известно; охрана императора утроена. Предупреди Александра Самойловича — ему не дадут даже приблизиться!
— Как раз вчера пытался. Бесполезно! Капитан Фигнер — человек одной навязчивой идеи. Его не отговорить. Чем ещё занимается Полестель?
— Он довольно скрытен, но иногда проговаривается. Когда хвастает.
— Хвастает?
— Да. Граф, конечно, очень умён. Очень! Но у него есть одна смешная слабость — самолюбование. Он сам себя называет гением секретных операций, представляешь? И мастером тайной войны. Очень ревниво относится к конкурентам-полякам. Вчера Полестель обмолвился, что те скоро зашлют в Петербург агента. Граф не верит в их успех, а Наполеон, наоборот, очень увлечён этой операцией. И убеждён, что сможет в случае успеха знать всё, что думает наш государь.
— Вот как! Ни больше, ни меньше?
— Да.
— А подробности? Он сообщил подробности? Кто этот агент, под каким именем и когда засылается?
— Нет, об этом Полестель промолчал. Сообщил лишь, что агент — женщина.
— Женщина? — Ахлестышев даже встал с кресла. — Вот это да… Слушай, твой рассказ всё меняет. Тебя нельзя сейчас отсюда выкрадывать. Нам слишком важно знать, что замышляется в этом доме.
— Кому это — вам?
— Русскому военному командованию, — серьёзно ответил Пётр.
— Конечно, я сделаю всё, что требуется, — так же серьёзно сказала Ольга. — Что нужно? К бумагам меня Морис не подпустит, а вот разговорить Полестеля я смогу. Если ему льстить, он становится словоохотливым.
— Умница! Всё правильно понимаешь. Но одной тебя мало. Как у вас в доме с прислугой?
— Да никак. Морис приставлен к Полестелю, Гаврила — к моему мужу. А я справляюсь сама.
— Сама?
— Да. Князь язвительно объявил, что мытарства по Москве многому меня научили, и я вполне могу себя обслужить. У нас с ним был бурный разговор о том, кто что делал в эти дни. Я как-нибудь перескажу тебе… Пока знай только одно, самое важное: ко мне в спальню он больше не заходит.
Пётр молча поцеловал Ольгу, потом, после паузы, сказал:
— Мой маленький солдатик… Столько тебе выпало…
— Тебе много больше. Воюешь, и тебя могут убить.
— Начальство обещает учесть мои заслуги и вернуть дворянство. Через амнистию, но я не хочу так. Буду требовать пересмотра дела. Понимаешь, что это значит? Для нас с тобой.
— Конечно. Я разведусь с князем Шехонским, и мы поженимся. Все эти дни, что тебя не было, я хотела тебе сказать… Я была уверена, что вас с Сашей не расстреляли, что ты живой. Так вот. Наши страшные скитания по горящей Москве… Сколько проживу, буду их помнить. Когда я осталась одна, всеми брошенная, и пришли эти гнусные поляки… Но рядом появился ты, очень вовремя. И защитил меня, не жалея жизни, и оберегал, и спасал. Любил. В том аду, в апокалипсисе, когда весь мир рушится — вдруг такая опора. Ты и твоя любовь. Мне ничего теперь не надо, кроме тебя. Прости — я была дура, которую тётки уговорили выйти замуж за этого подлеца. Того, кто нарочно бросил меня в беде, чтобы стать богатым вдовцом. Того, кто предался врагу. Того, который сделал тебя для всех убийцей и каторжником. Ведь не под дулом же ружья шла я с Шехонским под венец! Могла не идти, но пошла. Прости меня, пожалуйста, за это, если сможешь.
Ахлестышев поцеловал Ольгу в измученные глаза, хотел сказать что-то ободряющее, но она не дала.
— Молчи. Я была легкомысленная, лживая, я была тряпка. Пустая барынька, для которой имело значение, что подумает свет! Какая создастся репутация! Представляешь? Это казалось важнее, чем наши с тобой чувства, чем твоя жизнь. Ведь с деньгами Барыковых я могла бы купить всю московскую полицию с потрохами. Увезти тебя заграницу и жить там счастливо, не взирая ни на кого. Но не сделала этого…
Пётр снова открыл было рот, но она запечатала его своей ладонью.
— Молчи, ничего не говори! Может быть, нас завтра разлучат навсегда. Или через минуту сюда ворвутся Морис с жандармами. Я хочу лишь, чтобы ты знал: я люблю тебя и буду любить всегда. Это уже по гроб. Прости — мне понадобился апокалипсис, чтобы понять это. А теперь я готова на всё: лгать, хитрить, рисковать и честью, и жизнью. Если это нужно для того, чтобы мы снова оказались вместе. Вот. Я сказала это. Сбивчиво и, быть может, чересчур пафосно, зато искренне. Теперь мне ничего не страшно — ты услышал. Будь, что будет!
— Будь, что будет!
За дверью послышался шорох, и они замолчали. Сидели так минут пять, любовались друг другом. Потом Ольга осторожно выглянула в коридор — никого.
— Морис шпионит и за тобой?
— За всеми, кроме своего хозяина. Но я вне подозрений, поскольку никогда не покидаю дома и никого не принимаю.
— А князь Шехонский? Он чем занимается при полковнике?
— Достоверно не знаю. Возможно, даёт какие-то политические советы, или предлагает своё знакомство. Французская разведка пытается проникнуть в петербургский высший свет, и тут связи мужа могут быть им полезны.
— Очень вероятно!
— Шехонский с Полестелем вместе уезжают поутру на службу в Кремль. И возвращаются тоже всегда вместе. Ещё подолгу беседуют о чём-то в курительной комнате, но я туда не допущена.
— А кто вам готовит?
— Морис. Есть его стряпню можно, но она однообразна и всем уже надоела. А что?
— Мы пришлём вам кухарку.
— Только не надо молодую! Полестель обязательно принудит её к непотребству. Он такой: даже меня недавно ущипнул… за одно место. И вообще волочится бессовестно. Супруг, конечно, делает вид, что ничего не замечает. Он очень заискивает перед графом.
— Так и быть, мы пришлём Степаниду.
— Кто это?
— Мещанская вдова. Её муж воевал в нашем отряде. Несколько дней назад его убили.
— Бедная женщина… Сколько ей лет?
— За сорок. Она не глупая и очень порядочная — будет тебе помощницей. У вас, помнится, оставался кухонный мужик?
— Он убежал. Печи топит Гаврила, но он неряха и ужасный лентяй. Давеча мы из-за него едва не угорели.
— Значит, и кухонного мужика пришлём. А ты пожалуйся прямо сегодня за ужином, что не можешь уже выносить отсутствие прислуги.
— Их станут проверять.
— Я знаю. Саловаров выдаст себя за мужа Степаниды, и жильцы с Поварской это подтвердят.
— Ты же сказал, что она вдова!
— Для пользы дела станет на время замужней.
— Как у вас всё интересно, у шпионов… — ехидно сказала Ольга. — Не предложишь ли ты и мне лечь для той же пользы в постель к графу?
Но Ахлестышев шутки не принял.
— Мы подселим к тебе в дом наших. Когда французы начнут сбирать чемоданы — сделаем нападение. Захватим всех вместе с бумагами.
— Кстати о бумагах! Вспомнила! Гаврила по поручению этого страшного Мориса каждый вечер при растопке сжигает пачку каких-то депеш.
— Это, скорее всего, брульоны[58]. Очень интересно. Если печи станет топить Саловаров… И ему удастся подменить бумаги… Очень интересно! А кабинет Полестеля? Ведь самое важное там.