— Но ведь и вы, и я предупредили уже наше командование! Они должны справиться.
— Эх, Пётр Серафимович… Всякое бывает, если делаешь не сам. Барон Розен только недавно назначен начальником Высшей воинской полиции. Он ещё не до конца освоился в должности. Помните, что случилось с распоряжением о моём освобождении из Бутырки? Вы оказались правы: в суматохе его забыли послать смотрителю! А здесь такой простор для случайностей. Какой-нибудь недалёкий есаул в излишнем рвении посадит баронессу под замок. Или пошлёт под конвоем в Петербург, минуя Ярославль. Запросто! Нет. Я должен сам прийти на посты и проследить, чтобы всё совершилось благополучно. Довезти потом баронессу до Ярославля. Получить от неё письмо и обеспечить его доставку в руки поляков. А как я сделаю всё это, сидя здесь?
И штабс-капитан стукнул в злости кулаком по столу.
— Полестель обещал мне передать письмо Ольге Владимировне. А если я потребую встречи с ней?
— А что это даст? Граф не оставит вас одних. И потом, даже если вы сумеете незаметно передать ей записку — дальше-то что?
— Ольга отошлёт её в подвал и Сила Еремеевич займётся сопровождением фон Цастров.
— Но он всего лишь унтер-офицер! Казаками командует генерал-майор Иловайский, а всем летучим отрядом — генерал-адъютант Винценгероде. Они не станут разговаривать с нижним чином. Нужны или я или вы.
— Что же делать?
— Каким-то образом добиться вашего освобождения. Не знаю, каким, но другого выхода нет.
Арестанты просидели как пришибленные до вечера, вяло переговариваясь о мелочах. Идей никаких не появилось. Ельчанинов даже ночью почти не спал, всё переживал за исход своей операции. Приближался решающий момент. Он мог повлиять на ход всей войны. А резидент со своим ближайшим помощником сидели под замком у французов.
Утром, ещё до получения кофе, Ахлестышева вызвали из камеры. Конвойный отвёл его в знакомый кабинет. Пётр вошёл — и увидел Ольгу рядом с Полестелем.
Они бросились в объятья друг другу и простояли так несколько минут, говоря бессвязные слова вперемешку с поцелуями. Ольга плакала. Наконец граф сказал из угла:
— Хватит, хватит! Пора переходить к делу.
Он рассадил влюблённых по разным углам, а сам остался стоять. Шехонская молча глядела на Петра и слёзы струились по её лицу.
— Почему ты плачешь? — нежно спросил он.
За княгиню ответил граф Полестель:
— Я вижу, ваша пассия не в силах произнести то, о чём мы с ней вчера условились. Придётся мне. Дело в том, что Ольга Владимировна выходит за меня замуж.
— Как замуж? — опешил каторжник. — Она же не свободна!
— Мы с князем Шехонским разобрали этот вопрос. Он даёт Ольге Владимировне развод.
— Но вам-то это зачем? — в ужасе спросил Ахлестышев. — Чушь! Ведь это же полная чушь!
— Почему же?
— Как почему? Развод может узаконить только Духовная консистория. До этого ли ей сейчас? Вы с ума, что ли, посходили? Идёт война, наши нации враждуют друг с другом. Какие сейчас к чертям могут быть разводы? Вы же противник России!
— В том-то и дело, что идёт война, — сдержанно ответил Полестель. — Надеюсь, вы не откажете мне в уме и способности к анализу. В силу своего служебного положения я очень осведомлённый человек. И я пришёл к выводу, что войну Наполеон проиграет. Он совершает одну ошибку, не станем говорить, какую… Я пытался его отговорить, но император меня не послушал. Он считает одного себя гением, а всех остальных — пигмеями. И скорым шагом ведёт себя и армию к погибели. Вот.
— Что «вот»? — скривился партизан. — И без вас ясно, что Бонапарту конец. Но при чём тут женитьба на Ольге Владимировне? Вы хотите перебежать, принять русское подданство, что ли?
— Как при чём тут женитьба? — удивился в свою очередь полковник. — А двадцать тысяч душ приданого?
Ахлестышев молча смотрел на графа и по-прежнему не понимал его.
— Ну же! — терпеливо, как маленькому, стал объяснять француз. — Война скоро закончится, а состояние останется. Тем более что основные поместья Барыковых находятся на Волге и в Башкирии. В местностях, не затронутых войной. Всё это перейдёт в управление новому супругу Ольги Владимировны. В моё управление.
Пётр перевёл взгляд на Ольгу.
— А ты? Ты дала согласие? Но почему?
Вместо ответа княгиня разрыдалась в голос, и Полестелю пришлось отпаивать её водой.
— Экий вы бестолковый, — сказал он раздражённо. — Любит она вас! И спасает этим шагом от петли. В ответ на её согласие я организую ваш побег отсюда.
— И вы… вы на это согласны? — удивился Ахлестышев. — Дать своё имя чужой для вас женщине, зная, что она любит другого? Из одного только расчёта, за-ради денег?
— Согласен, — ответил граф. — И не только согласен, но и сам всё придумал! Вчера вечером. И объяснил княгине, что это единственная возможность спасти вашу жизнь. Ведь согласитесь, Пётр Серафимович: то, что вы до сих пор не во рву, исключительно моя заслуга. Я обязан выполнить приказ Мортье и ежечасно рискую, оттягивая казнь. Теперь я готов рискнуть ещё больше и вообще выпустить вас из-под ареста. Вас! Подозрительного русского, невесть с какой целью прокравшегося в Кремль во французском мундире! Должен же я получить вознаграждение за такой риск? А то вам жизнь, а мне ничего взамен? Так не бывает!
— Ольга, я никогда с этим не соглашусь! — крикнул Ахлестышев. — Тебя обманывают! Этому человеку нельзя верить, он не отпустит меня!
— Откуда такая убеждённость? — обиделся француз. — Я принадлежу к старинному роду и слово чести для меня не пустой звук. И потом, Ольга Владимировна сама будет присутствовать при вашем освобождении. Я лично вывезу вас из Кремля и высажу где-нибудь на окраине, посреди укромных развалин. И ступайте своей дорогой! Советую сразу же покинуть Москву. Если наши поймают вас во второй раз, казни уже не избежать; и меня подведёте. Ну, мы поняли друг друга?
Пётр отвернулся от графа и смотрел только на Ольгу.
— Как же так, любовь моя? Зачем это? Ты спасаешь мою жизнь, ладно; но что это будет за жизнь?
— Разве нам станет лучше, если тебя расстреляют? — наконец смогла она заговорить. — Пока ты жив, всё может перемениться. У мёртвых ничего уже не изменится… Твоя жизнь — высшая для меня ценность. Я на всё готова ради этого. На всё. Видно, не суждено нам пока быть вместе!
— Насчёт того, что переменится — даже и не думайте, — желчно влез в разговор Полестель. — Я взял с княгини клятву перед иконой, что она выйдет за меня замуж в обмен на ваш побег. Своё обещание я честно выполню, а она пусть выполнит своё. Вы можете потом встречаться, жить, словно муж и жена — мне всё равно! Меня интересуют только капиталы Ольги Владимировны, а не душа её и не тело. Я получаю доверенность на управление поместьями и получение с них доходов — и вы меня больше никогда не увидите! Я тут же уеду в Париж.
— А где гарантия, что вы не потребуете через суд, чтобы супруга проживала с вами вместе? Наши законы дают такое право ненавистным мужьям, и те им часто злоупотребляют.
— Я и об этом подумал! — радостно сообщил Полестель. — Если такое заявление с моей стороны последует, то Ольга Владимировна отзовёт свою доверенность. Мы оба взаимно защищены! Я позволяю ей жить розно, а она мне — получать мои доходы. И никто никого не обманет, иначе последует наказание.
— Радость моя, свет мой, — ласково сказала сквозь слёзы Ольга. — Соглашайся. Я была уже княгиней Шехонской. Разве это помешало нам быть счастливыми в том шалаше? Нет. Теперь я сделаюсь наружно графиня Полестель. Что изменится для нас с тобой? Мы станем жить вместе и никогда не захотим увидеть этого человека. Пусть он подавится моими деньгами! Главное, чтобы он спас тебя сейчас.
— Я должен подумать, — произнёс Пётр, вставая. — Голова от ваших новостей кругом идёт… Пусть меня отведут обратно в камеру.
— Понимаю, — охотно поддержал его граф. — Идите и думайте. До вечера. Когда к вам вернётся способность рассуждать — сами согласитесь, что меня вам бог послал! Иначе, господин партизан, лежать вам у Тайницкой башни. А по вам будут ползать мухи: большие, синие…
Ахлестышев вернулся в камеру бледный, как полотно. Штабс-капитан бросился ему на встречу.
— Что такое? На вас лица нет!
— Полестель готов отпустить меня в обмен на согласие княгини Шехонской выйти за него замуж!
— Ничего не понимаю. Она ведь уже замужем!
— Князь даёт ей развод.
— Но для чего вся эта комбинация?
— Ольга идёт на жертву, чтобы спасти меня от эшафота.
— Ага! Но граф?
— Он женится на двадцати тысячах душ рода Барыковых.
— Что за фортель? Война идёт! Какие браки между враждующими нациями? И потом: на получение развода уйдёт не один месяц! Если наши попы его вообще дадут…
— Я то же самое сказал графу. Он готов ждать. По его словам, он понял, что Бонапарт проиграет войну. И сейчас граф закладывает фундамент мирной жизни, очень обеспеченной в будущем.
— Т-а-а-к… — Ельчанинов взъерошил волосы. — Да ведь это то, что нам и нужно! Вы выходите на волю и ведёте операцию с фон Цастров…
Ахлестышев даже застонал.
— Пётр Серафимович, простите мой практицизм! — взмахнул руками штабс-капитан. — Конечно, вам больно: любимая женщина по своей воле связывает себя узами брака с другим. Но ведь она делает это ради вас! Это ли не доказательство её высокого ответного чувства? Лишь настоящая любовь может толкнуть женщину на такие жертвы. Вам позавидовать можно… Пока вы живы — ничего не кончено, всё ещё переменится!
— Я понимаю, — уныло согласился каторжник. — Умом я всё понимаю. Но как представлю этого негодяя, ведущего Ольгу вокруг аналоя… Я убью его!
— Для этого надо сначала выйти отсюда, — мягко напомнил Ельчанинов.
Пётр только вздохнул.
— Для нашего дела, Пётр Серафимович, ваше освобождение — это подарок небес. Вы сможете контролировать поездку баронессы в Петербург. И отменить, пока не поздно, распоряжение об её убийстве! Ведь такой риск отнюдь не исключён: Сила Еремеевич всегда