Вид склада игрушек так подогрел мое желание приобрести здесь новые игрушки, что я с нетерпением ожидал конца осмотра монастырских сокровищ; я выделывал аллюры на манер тех туристов, которых сам терпеть не могу. Тем любезнее был наш гид, администратор музея, в который был превращен монастырь. У моей торопливости были и другие причины. В большинстве залов, где в стеклянных витринах (перед нами шел служитель, снимавший с витрин занавески) хранились бесценные ткани, серебряные и золотые изделия, рукописи, церковная утварь, стоял леденящий холод, и я, должно быть, подхватил во время этого часового обхода музея ту тяжелую простуду, которая свалила меня по приезде в Берлин. Вообще же необозримое множество ценностей, истинная художественная значимость которых к тому же ясна только истинным знатокам, как-то притупляет восприятие, оно даже прямо-таки провоцирует посетителя на некую жестокость в отношении к ним. К тому же Бассехес был одержим стремлением «полностью» осмотреть все фонды и попросил даже спуститься в гробницу, где под стеклом хранились останки святого Сергия, основателя монастыря. Я не в состоянии даже приблизительно перечислить все, что нам было показано. Прислоненная к стене стояла знаменитая картина Рублева, ставшая символом этого монастыря. Потом мы увидели в самом соборе пустое место в иконостасе, где она прежде висела и откуда ее сняли, чтобы провести консервацию. Фрескам собора угрожает серьезная опасность.
Из-за того, что центрального отопления в соборе нет, весной стены резко согреваются, в стенах возникают трещины, через которые проникает влага. В одном из стенных шкафов я видел огромный золотой оклад, сделанный на икону Рублева, он весь украшен драгоценными камнями. Он закрывает все тело ангелов, открывая только обнаженные места: лицо и кисти рук.
Все остальное покрывает массивная золотая пластина, и шея и руки, когда оклад накрывает икону, оказываются словно в массивных цепях, так что ангелы несколько напоминают китайских преступников, осужденных за свои злодеяния на пребывание в металлических колодках. Экскурсия закончилась в комнате нашего гида. Старик был женат, он показал нам написанные маслом портреты жены и дочери, висящие на стене. Теперь он живет в этом просторном, светлом монастырском покое один, не совсем отрезанный от мира, потому что монастырь посещает много иностранцев. На маленьком столике лежала только что распечатанная посылка с научными книгами из Англии. И здесь мы записались в книге посетителей. Этот обычай, похоже, сохранился в России прежде всего у буржуазии, если можно сделать такой вывод из того, что подобный альбом с просьбой записаться в него мне предложили и у Шика. – Но, пожалуй, великолепнее всего, что было внутри монастыря, архитектура самого монастыря. Прежде чем вступить на окруженную крепостными стенами территорию, мы задержались у ворот. Справа и слева от них на двух латунных табличках можно было прочитать основные даты истории монастыря. Красивее и строже, чем расположенная посреди двора желто-розовая церковь в стиле рококо – она окружена более старыми зданиями поменьше, среди них мавзолей Бориса Годунова, – красивее и строже длинные жилые и хозяйственные постройки, образующие прямоугольное обрамление огромной площади. Красивее же всего большая разноцветная трапезная. Окна выходят то на площадь, то на ходы-колодцы между стенами, лабиринт каменных преград, похожих на крепость.
Был здесь когда-то и подземный ход, который во время осады два монаха взорвали вместе с собой, чтобы спасти монастырь. Мы поели в столовой, находившейся наискосок от входа в монастырь. Закуска, водка, суп и мясо. Несколько больших залов были заполнены людьми. Там были настоящие русские типажи – люди из деревни или маленького города – Сергеево недавно было объявлено городом. Пока мы ели, пришел бродячий торговец, предлагавший проволочную конструкцию, которую можно было превратить то в абажур, то в тарелку, то в вазу для фруктов. Бассехес полагал, что это хорватская работа. У меня самого при взгляде на эти не слишком элегантные упражнения пробудились очень старые воспоминания. Кажется, мой отец, когда я был совсем маленьким, привез с летнего отдыха (во Фройденштадте?) нечто подобное. Во время еды Бассехес выяснил у официанта адреса торговцев игрушками, и мы отправились в путь. Но не прошли мы и десяти минут, как короткое разъяснение, полученное Бассехесом по дороге, заставило нас повернуть и сесть в сани, которые как раз проезжали рядом. Ходьба после еды утомила меня, так что у меня даже не было сил спросить, почему мы повернули. Похоже было, что мое желание могло быть с большей вероятностью исполнено именно в складах у железной дороги. Они были расположены рядом друг с другом. В первом были деревянные игрушки.
Когда мы вошли, зажгли свет, уже темнело. Как я и ожидал, на складе деревянных игрушек не было почти ничего для меня нового. Я купил несколько вещей не столько по собственному желанию, сколько по настоянию Бассехеса, однако теперь я рад, что сделал это. И здесь мы потеряли время, пришлось долго ждать, пока сбегают и разменяют где-то поблизости червонец.
Я же горел от нетерпения увидеть склад игрушек из папье-маше; я боялся, что его уже закрыли. Но этого не случилось. Зато, когда мы зашли туда, в помещении было совсем темно, а света на этом складе не было. Мы были вынуждены наудачу шарить по полкам. Время от времени я зажигал спичку. Мне удалось обнаружить кое-что замечательное, чего мы скорее всего не получили бы, потому что объяснить этому человеку, что я ищу, было, конечно же, невозможно. Когда мы наконец уселись в сани, у каждого из нас было по два больших свертка – у Бассехеса еще и куча брошюр, которые он купил в монастыре, чтобы обеспечить себя материалом для статьи. Долгое ожидание в плохо освещенном вокзальном ресторане мы скрасили чаем и закуской. Я устал, к тому же начал чувствовать недомогание. К этому прибавлялся страх при мысли о множестве дел, которые еще ждали меня в Москве. Обратная дорога была живописной.
Неизвестный фотограф. Без названия. Ретушированный фотоснимок для журнала «СССР на стройке». Начало 1930-х гг.
В вагоне горел фонарь, из которого в дороге украли стеариновую свечу; недалеко от наших мест стояла железная печка, под сиденьями лежали где попало поленья. Время от времени кто-нибудь из железнодорожников подходил к одному из сидений, поднимал его и вынимал из открываемого таким образом сундука дрова. Было восемь часов, когда мы доехали до Москвы. Это был мой последний вечер, Бассехес взял машину. У моей гостиницы я попросил остановиться, чтобы оставить купленные игрушки и быстро взять рукописи, которые через час надо было отнести Райху. У Бассехеса длинная инструкция его слуги, за которым я пообещал зайти в половине двенадцатого. После этого я сел на трамвай, удачно угадал остановку, на которой надо выходить, чтобы попасть к Райху, и был у него даже раньше, чем рассчитывал. Я бы с удовольствием поехал на санях, но это было невозможно: я не знал названия улицы, на которой жил Райх, не мог найти на карте и названия расположенной поблизости площади. Ася былауже в постели. Она сказала, что долго меня ждала, а теперь уже и не надеялась, что я приду. Она бы сразу вышла со мной, чтобы показать притон, в который она случайно попала. Неподалеку были и бани. Все это она обнаружила, когда попробовала пройти дворами и переулками. Райх тоже был в комнате, у него постепенно отрастала борода. Я был совершенно вымотан, до такой степени, что на привычные робкие вопросы Аси (о ее губке и т. д.) ответил, сославшись на большую усталость, довольно грубо. Но все очень быстро уладилось.
Я рассказал, наколько это было возможно за такое короткое время, о своей поездке. Потом пошли поручения в Берлине: звонки самым различным знакомым. Потом Райх вышел, оставив нас с Асей на какое-то время одних, чтобы послушать по радио трансляцию спектакля «Ревизор» с Чеховым в Большом театре143. На следующее утро Ася должна была ехать к Даге, и мне не приходилось рассчитывать, что я увижу ее до отъезда еще раз. Когда вошел Райх, Ася вышла в соседнюю комнату, чтобы послушать радио. Я не стал задерживаться. Но прежде чем уйти, я показал открытки, купленные мной в монастыре на память.
1 февраля.
Утром я еще раз сходил в мою обычную кондитерскую, заказал кофе и съел паштет. Потом в Музей игрушки. Не все из заказанных мной фотографий были сделаны. Я не слишком горевал об этом, поскольку я тем самым как раз в тот момент, когда деньги были мне очень нужны, получил 10 червонцев. (Дело в том, что фотографии я оплатил заранее.) В Музее игрушки я пробыл недолго, а поскорее поехал в институт Каменевой, чтобы попрощаться с доктором Нимен. Оттуда на санях к Бассехесу. Оттуда со слугой в железнодорожную кассу и дальше на машине в таможню. Что там снова предстояло сделать, описанию не поддается. У кассы, где пересчитывали тысячи, пришлось прождать двадцать минут. Во всем учреждении никто не мог разменять пять рублей. Было необходимо, чтобы этот чемодан, в котором были не только замечательные игрушки, но и все мои рукописи, попал на поезд, на котором я ехал сам. Поскольку багаж шел только до границы, мое присутствие в тот момент, когда он достигнет границы, было обязательным. В конце концов все удалось. Но я снова убедился в том, насколько люди еще пропитаны холопством. Как беззащитен был этот слуга против всех издевательств и равнодушия таможенников. Я облегченно вздохнул, когда отпустил его, дав червонец. Нервозность снова пробудила у меня боли в спине. Я был рад, что у меня есть еще несколько спокойных часов. Я неторопясь прошелся вдоль ряда красивых ларьков на площади, снова купил красный кисет с крымским табаком и заказал после этого в ресторане Ярославского вокзала обед. У меня еще оставались деньги, чтобы послать телеграмму Доре и купить Асе домино. Подсобравшись, я проделал эти последние походы по городу; и они доставили мне удовольствие, поскольку я мог позволить себе большую беспечность, чем это было обычно в Москве. Без малого в три я снова был в гостинице. Швейцар сказал мне, что ко мне приходила дама. Она сказала, что придет еще. Я пошел в свою комнату, а потом сразу же в контору, чтобы заплатить. Лишь вернувшись, я заметил на письменном столе