Есть товар, который легко брать, да трудно прятать. А прятать приходится. Потому что его берет не каждый. А тот, кто берет, говорит: подожди. Налички, мол, нет. Может, у него и есть, но он говорит: подожди – и будешь ждать.
Есть товар «острый». Самые тертые ребята предпочитают такой как бы даже и не замечать. Вскрыл тару, взглянул молча, да и пошел дальше по проходу шарить. Потому что если и брать остряк, то делать это надо быстро и скрытно, ничем не выдав себя напарникам. А далее ховать: тихо, далеко и надолго. И спокойно, через многие как бы незаинтересованные разговорчики, искать нужного тебе человека, выходить на приемщика. А такой образ действий не каждому по нутру, не каждому по возможностям.
И в конце, даже если сделал все правильно, то на встрече с приемщиком можешь получить не серебро в карман, а чуть тусклее – свинец под ухо.
Это только тебе кажется, что с остряком ты все сделал правильно. А на деле правы, как и во многих других случаях, оказывались именно самые тертые. И самым полезным для здоровья в конечном счете было бы вовсе не замечать такого товара. То есть в высокоэффективном хозяйстве, в недрах которого вот уже несколько лет подвизался Саня Рашпиль, действовали немногочисленные, но четкие правила техники безопасности, одно из которых гласило: работай только своего клиента, и встретишь спокойную старость. Ибо чаще не жадность фраера губит, а работа не по своему профилю.
Да впрочем, это ведь почти одно и то же. Жадность, неумение отказаться от случайно подвернувшегося, которое кажется ничьим, и надо быть дураком, чтобы пройти мимо.
И казалось Сане, что даже не зависимо от своей начинки, как бы уже сам по себе, всей своей мощной, литой статью, этот вагон относится к категории остряка.
Минут через десять за спиной Сани раздался голос:
– Ну, ты чего на него зыришь? Брать не хочешь?
Рашпиль вызвал для консультации Старшого. И уже первые его фразы напомнили Рашпилю, что бюрократия просцветает не только в министерских кабинетах. Старшой, похоже, тоже не рвался брать решение на себя.
– А надо? – спросил Саня по-глупому, то есть так, как и следовало говорить в данной нервной и покуда неясной еще обстановке.
– Хочешь, щупай, – придурковато ответил Старшой. – По моей линии атаса не звонили.
– Приглядишь? Неохота пацанов для начала звать. Мало ли чего там внутри.
– И правильно. Ты давай ныряй, а если что интересное, вылезай и все сначала обсудим. Нас здесь двое, Рашпиль, ты меня понял?
– Секу помаленьку.
– Ну и все. Значит, все будет правильно. Нас пока двое, значит, как мы здесь решим, так потом все и будет.
Старшой, как было заметно по неуверенным указаниям, тоже отчего-то нервничал. Воистину в таких случаях говорят: бес попутал. Казалось бы, тихо-мирно люди живут, хлеб жуют, никого не трогают. Кто же тогда, как не бес, подогнал сюда и прямо перед ними поставил это лунное металлическое чудо?
Саня на полусогнутых подошел к высоченному вагону и для начала достал из кармана вакуум-трубку.
Дико и непонятно, казалось бы, с первого взгляда, загонять такого красавца на запасный, бросать без охраны, а одновременно мониторить с помощью дорогостоящей аппаратуры. Но мало ли чего происходило в этом мире дикого и непонятного для таких мелкашей-старателей, как Саня, Старшой или даже Старшой над этим Старшим?
Но уже он клюнул, прыгнул, повязался. И руки уже производили привычные манипуляции с вакуум-трубкой. Под ее воздействием краска на подозрительном, а точнее говоря, перспективном для Рашпиля участке стальной стенки вспучилась, и под ней обозначился участочек замка. Проявился.
Краску-то можно потихоньку с участочка отверткой убрать, но если далее вскрывать замок, то неизбежно сработает охранная сигнализация. Скорее всего, конечно, не ревун, как у авто потревоженного, а просто, опять-таки, в какой-нибудь сторожке, у дедугана, над столом с бутербродами на газете, загорится лампочка.
Но пока дедуня поднимет трубку, чтобы доложить обстановку, и пока на том конце провода будут пристегивать пушки и натягивать сапоги, и пока прибегут-проломятся, а Старшой-то на стреме и далеко окрест все чует. А ночь хотя и лунная, но местами очень даже темная. Словом, шансы утечь вовсе даже неплохие. Просто надо работать очень быстро, а утекать по засветке еще быстрее.
И что толковать, когда переправа началась.
Острыми вспышками, как сигналом бомбардировщику, посверкивали в руках инструменты. А руки у Рашпиля чуткие. Какую аппаратуру он налаживал, когда работал в НИИ… Только вспомнить. Да уже и не вспоминается. Только руки помнят. Как через рукоять инструмента чувствовать дрожь и потаенные извивы металлического лабиринта, куда введен хоть какой-нибудь щуп, пусть и не толще самой тонкой иголки.
Снял Рашпиль оклад замка, размонтировал подковки металлические, все еще преграждающие доступ к сокровенным внутренностям целомудренно защищенного устройства, и мягко, кончиком указательного пальца, проверил, что там внутри и как.
Этот хитрый импортный замок расколдовывать по всем правилам научного тыка не было сейчас ни времени, ни необходимости. Его следовало просто разобрать.
Сделано как задумано, и рука ушла по локоть и, разумеется, с внутренней стороны нащупала массивную щеколду, засов, который по первому усилию вовсе не собирался никуда двигаться. Рашпиль понимал, что там, изнутри, должна еще быть блокировочная клавиша.
Он нащупал блокировку и нажал на нее, оставив панельку в утопленном состоянии. Теперь, чтобы снова заблокировать щеколду, достаточно было всего лишь вернуть утопленную клавишу в первоначальное положение.
Затем он отодвинул изнутри засов, осторожно вытянул руку наружу и надавил снаружи плечом. Металлическая дверь подалась, и на серебрящемся боку вагона нарисовался темный проход метра в полтора высотой.
«Как раз для Лехи Губана», – подумал почему-то Рашпиль и, даже не оглядываясь на Старшого, шагнул внутрь.
Лампочка над столом у дедуни загорелась, конечно же, как только Рашпиль приставил к стенке вагона вакуум-трубку. Заслуженный птеродактиль охраны, считавший вохру самой романтической профессией в мире, довольно усмехнувшись, тут же поднял трубку видавшего виды телефона.
Рашпиль достал из заплечного рюкзачка стробоскопический сигнализатор, извлеченный им некогда из аппаратурного чемодана-комплекта английской фирмы «Бизек».
Отключил сирену. Теперь у него в руках был обыкновенный фонарь, правда, со сверхмощным лучом, по идее разработчиков предназначенным для подачи сигнала о помощи теми, кто заблудился в горах, – туристами, альпинистами, пастухами… да мало ли кем еще? Может быть, даже и злоумышленниками. Любая власть сурова, но справедлива. И при всех неприятностях, которые она может причинить гуляющему не там, где положено, все-таки есть много шансов, что на месте тебя не растерзают.
Рашпиль включил стробоскопический луч «Бизека» и направил его вдоль вагона. Все стены вагона до самого потолка были заставлены некими деревянными секциями. Узкими такими стеллажами. Как в хранилище библиотеки. Но здесь из всех стеллажей высовывались не корешки книг, а абсолютно одинаковые торцы обтянутых кожей кейсов. Ну очень много кейсов.
По некоторому прошедшему по затаившейся темноте движению Старшой понял, что очень скоро придется делать ноги. И при этом совсем не от тех, с кем можно перемолвиться в понятку и решить проблемы к взаимному удовлетворению.
«Зря ввязались», – подумал Старшой.
Стар стал, на подвиги потянуло. И Рашпиля не оставишь. Его, если на месте не завалят, вытаскивать из-под допросов лишних придется. Вот Саня на Большом Сельсовете сразу и доложит, что, де, сомневался, идти ли на подвиг, а Старшой ему на то добро дал.
Рашпиль немного продвинулся вперед, дошел почти до середины вагона и снова, уже более тщательно, стал освещать и рассматривать чрево, в котором он оказался. И он еще раз убедился, что весь вагон, что называется, под завязку был заставлен стеллажами с абсолютно одинаковыми кейсами. Их количество, впрочем, легко было прикинуть, что Саня и не замедлил сделать.
Всего в вагоне было установлено пять секций стеллажей: две вдоль стенок и три по центру, с весьма узкими проходами между ними. Высота каждой секции составляла десять стеллажей, а длина – десять отсеков, по двадцать торцов кейсов в каждом – итого две сотни. Перемножаем двести на десять, а затем еще на пять, вот и получаем аккурат десять тысяч штук. Десять тысяч стеллажей, а в них десять тысяч кейсов, а в них… Да хоть бы они и пустые все были, как бумажник пенсионера, выходящего от молодой проститутки, так ведь десять тысяч таких шикарных кейсов сами по себе стоят веселых бабок.
Что-то Рашпилю подсказывало, что уж лучше бы они и впрямь оказались пустыми. Тогда бы у него еще оставались какие-то шансы вернуться к прежней жизни, которую покинул он так неосмотрительно, всего несколько минут назад, когда шагнул в черный прямоугольник, возникший в стене вагона.
Сигнал тревоги, который передал бдительный дед в железнодорожную охрану, был воспринят не только там. У дежурного оператора, старлея Симонова, сидящего в подвальном помещении шестиэтажного дома за трехметровым железобетонным забором, в одном из новых районов Москвы, включилось записывающее устройство. Заметив игривое перемигивание сигнализации, Симонов прибавил уровень звука и, таким образом, не только записал, но и прослушал сообщение дедугана.
Сообщение-то… тьфу, и растереть. Якобы кто-то, где-то, на каких-то запасных путях, пытается проникнуть в какой-то вагон. Да разве может такое трижды банальное сообщение иметь хоть какое-то отношение к бессмертной душе старлея?
Оказывается, может, и даже не «какое-то», а самое прямое. Убийственно прямое. Через два часа Симонова должны были сменить, и он намеревался провести остаток ночи вместе с Лорой, своей новой, а впрочем, и всего-то второй за не столь и буйные молодые годы, любовницей.
Лора сказала, что на этот раз они поедут веселиться к ее подруге, кажется, к Валентине. Старлею это было все равно. Он знал, что если Лора приглашает, значит, все будет шикарно. А сама Лора и то, чем она с ним занималась, нравились ему настолько, что он готов был жениться по первому требованию. Требования пока не поступало. Пока что дело обстояло так: она его вызывала, и он прилетал. От него, собственно, и требовалось всего лишь иметь наличняк на ночны