Из проема показалась фигура Старшого, который явно не собирался следовать примеру Рашпиля, то есть плюхаться на живот, перекатываться через приступку и сваливаться мешком вниз. В каждой руке Старшой держал по два кейса. Он стоял в проеме вагона совершенно не маскируясь, выбирая момент, чтобы спрыгнуть вниз, и помахивал своими четырьмя чемоданчиками, как честный маклер на прогулке.
– Давай-ка вниз. Чего там стоишь? – раздалось над Саниной головой справа.
– Э, знакомые лица, – прозвучало слева.
– Что там у тебя в руках? Кидай вниз, – спокойно посоветовал голос, казалось, прямо из-за спины Рашпиля.
«Ага, первый эшелон прибыл, – подумал Саня, – всего три фуфлыжника, и, судя по их расхлябанности, они, как и Старшой, еще ничего не поняли».
– Всем стоять! – вызверился вдруг на хорошей истерике приказ откуда-то сверху.
«Вот и настоящие хозяева объявились, – понял Рашпиль, – или их гончие. Вот и началось и, пожалуй, сразу и закончится».
– Идет спецоперация. Вы все окружены. Вы, трое, подойдите к вагону.
Трое охранников, как бы сжимая кольцо вокруг стоявшего в дверном проеме Старшого, медленно подходили к вагону. Слышалось только их сопение и хруст пересохшей травы под подошвами их клевых армейских ботинок.
– Стоять! – заорал опять истерический голос, и охранники, не дойдя метров трех до насыпи, остановились. Старшой стоял теперь в проеме вагона, весь залитый лунной обманкой, вытянув прямо перед собой обе руки с двумя кейсами в каждой. Сейчас его расстреляют, понял Саня, знаем мы эти спецоперации. Но парень идет на рекорд, это ясно. Умереть, держа на вытянутых руках четыре миллиона зеленых, – это рекорд. Это бред и абсурд вожделений, легенда на все времена в бандитских притонах от Москвы до Владика.
Раздались один за другим несколько хлопков, и выбеленная луной фигура Старшого качнулась на полусогнутых и затем тяжело рухнула вниз вместе с кейсами. Один из них попал, видимо, под расстрельный огонь, во всяком случае при падении замок вышибло вон, и кейс раскрылся, как пьяная директриса перед старшим ревизорской группы. Трое вохровцев с недоумением и ужасом смотрели на зацеллофанированные пачки, рассыпавшиеся по траве у их ног.
«Теперь немедленно убьют и этих, – опять, как бы даже без всякой паники прикинул Саня, – а если я не рискну, и не пойду на прорыв, то потом быстро обнаружат меня. И заткнут пасть».
Сейчас истекали последние моменты, когда можно было предпринять какие-то действия, хотя бы с минимальными шансами на успех. Пока внимание страшненьких ребят из темноты было приковано к трем охранникам и раскрывшемуся кейсу. Но, покончив с этой троицей, они тут же обратят свое внимание на окружающий пейзаж.
Беги, парень, беги!
И забудь, как тебя зовут.
И где это происходило. И кто в этом участвовал.
Но перед тем, как бежать, сначала ползи. Вспомни, как передвигаются беспозвоночные, и вот так же, втихаря, прочерчивая носом в пыли основательную борозду, исчезай-растворяйся в дальнем конце ложбины.
И когда за спиной замечется снова истерический крик или застучат стальные гвозди выстрелов, несись очертя голову и не оборачивайся. И особо-то не бойся, не изнемогай под холодным потом. Перво-наперво, долларового миллионера редко задевают случайные пули. Это уж так в природе устроено, и, говорят, что еще Архимедом и Ломоносовым за верное было утверждено. А во-вторых, кто теперь может гарантировать, не воткнул ли Старшой тебе жило под левую лопатку еще до того, как ты вошел в открывшуюся дверь.
В этом случае все дальнейшее всего лишь снится тебе. Всего лишь грезится. То ли в предсмертном бреду, то ли в реанимационной палате, от передозировки наркоза. А может, и на Елисейских Полях или иных пажитях небесных.
О спорт, ты – мир! О, бег через барьеры!
Свобода бега-прыжка. Забега в ширину. В перпендикуляр путям, насыпям и рельсам. Взапуски с луной, прыгающей, как заяц, через кусты ветвящихся облаков.
Не удержавшись от скорости на ногах и скатившись кубарем в обнимку с кейсом с очередной насыпи, Рашпиль чуть не уткнулся носом в сторожку дедугана. Протирая засоренные околорельсовой дрянью глаза и продолжая прикидывать, не сдурел ли он уже полностью и окончательно, Рашпиль увидел, как из сторожки выносят обездвиженное тело героя, и решительно задвигают его, как противень в духовку, через заднюю дверь автомобиля.
Окно в сторожке стояло, по теплой летней погоде, раскрытым настежь. Рашпиль поднялся с земли и одним махом перескочил через подоконник.
В сторожке оставался еще один в белом халате. Замешкался мужик маленько, собирая какие-то бумаги со стола. Он обернулся на звук прыжка, когда Саня запрыгнул в комнату, и с испугом на лице начал пятиться к двери. Нельзя было дать ему уйти, но уже никаким броском через комнату Саня его не доставал физически. Оставалось достать морально.
Раздумывать и рассчитывать было некогда. Рашпиль выхватил из кейса один долларовый брикет и пустил его скользить по полу целлофановой оберткой к ногам медика.
– Десять тысяч зеленых. Это для тебя.
– Чего надо? Давай быстрей, машина сейчас уходит, – с опаской, но уже явно успокаиваясь, пробурчал верзила в белом халате. А Рашпиль уже в который раз отметил про себя, как быстро успокаиваются люди, стоит им только убедиться, что им что-то предлагают, а не отнимают.
– Ты подними, подними, а то войдет кто.
– Что вам надо? Говорите быстрее.
– Ты едешь с шофером или с остальными, в кузове?
– В кузове, вместе с больным и еще одним санитаром.
– Он тебя хорошо знает?
– Нет. Это новенький. Это первый его выезд с нашей бригадой.
– Освещение в салоне, насколько я понимаю, хреновое?
– Полумрак. Говорите быстрее, сейчас они заметят мое отсутствие. – Парень беспокоился уже явно только об одном: как бы не утратить невиданную им никогда пачку денег. Он, конечно, нервничал по делу и еще раз настойчиво повторил:
– Что вы хотите?
– Твой халат и документы.
– А если?…
– Скажешь, что отдал под пистолетом. Да и на кой тебе теперь эта работа? Ты с этой пачкой на Кипре круглый год можешь кантоваться.
– Пройда! Петек! Идешь, что ли? – раздалось со двора.
– Отлить нельзя? Давай, заводи! – откликнулся Пройда-Петек, извиваясь в это время всем своим мясистым телом, чтобы побыстрее выскользнуть из засаленного халата.
– Документы? – Рашпиль протянул руку. – Сегодня никшни. И завтра, как вчера. А потом можешь заявлять об утрате. Куда едете?
– В Кащенко.
– Слыхали, как же. Культурное, говорят, учреждение.
Рашпиль сбежал с крыльца и, стараясь не попасться в сектор обзора водителя, метнулся к открытой задней двери автосалона. Залез внутрь. Не оборачиваясь к напарнику, закрыл створки задней двери и закрепил их металлической щеколдой изнутри. И только после этого, когда в салоне стало еще сумрачнее, сел на узкую жесткую скамеечку, слева от пациента, зафиксированного на специальной каталке, которая, в свою очередь, была зафиксирована на направляющих, уложенных на полу вагона. Справа от каталки, на такой же скамеечке, сидел напарник Пройды-Петька. Машина тут же тронулась с места.
«Зачем я это сделал? – думал Рашпиль, когда его начало мотать по узкому пространству между каталкой и стенкой кузова. – Зачем было давать ему столько денег? Ведь это не могло не вызвать подозрения, И на какой прибор мне его документы? Тоже мне, маршал авиации, Санитар Дебилович Атасов. Бриллиантовая звезда на груди героя. Или как там, во всемирной истории? Звезду Александру Васильевичу, графу Петьку, Пройде Санитарычу. Нет, я правильно все сделал. Надо было одним махом оторваться от вокзала, и я это сделал. И с десятью штуками для Пройды-Петька все получилось путем. Подозрения, это все Гренобль-гренобель, пусть подозревает хоть в минировании мостов. Но пасть свою Петек не раскроет аж до Второго пришествия. Для него главное, чтобы никто и никогда не спросил у него о пачке запечатанной».
И пусть сумму Рашпиль кинул несуразную, некогда было слюнить и отсчитывать, да это и не главное, вернее, это только начало. Теперь он воочию убедился, что того, кто тратит не считая, никто и ни о чем не спрашивает.
Мерзавец шофер вел машину, видимо, в расчете на добивание слабых. Он закладывал такие виражи, с такой страстью и скоростью мчался прямо в середину любой колдобины, что было ясно: привези он клиента, а то и сопровождающих санитаров и медбратьев, только что испустивших дух по дороге, в приемном покое он рассчитывает встретить не осуждение, а молчаливое понимание.
Но с дедуней, похоже, шеф дал маху. Чем безумнее бросал он свой аппарат в пике, тем быстрее испарялось действие варварского укола. Дубленая задница деда могла, знать, выдержать еще и не то. Выдержать и дать отпор.
– Я три войны прошел, – затянул дед после одной, изумившей всех ездоков встряски.
– Врешь. Ни на одной не был, – спокойно возразил напарник Рашпиля.
– Вот те крест, ребятушки, – без особого, впрочем, огонька заверещал клиент. – А куда мы едем?
– В гости едем, на млины с блинами.
– Это как, ребятки? А на посту кого оставим?
– А так, что едем, дед, в гости. К господам чайникам и господам наполеонам. Ребята они негордые, всякого примут. Только ты должен прямо сейчас определиться, ты за какую компанию: за чайников или за наполеонов?
– Я тебя не знаю, – посуровел дед, – ты, может, враг и агент. А тебе все карты раскрой?
Рашпиль прикинул, что чумовоз и белые халаты при нем – натуральные. Ложный вызов, конечно, сделали спецлюди, которые и сами ломают теперь головы, в какой колодец поглубже забросить этого деда, а может, и всю команду психпилотов.
– Я в трех тылах бывал, – крепчал больной с неустановленным диагнозом, – и сам Рамзай на связи держал. Ты знаешь, кто я такой на самом деле? У меня три звания, если ты хочешь, и все три – военные. Высший комсостав, слыхал про такое? Вот это я и есть.
До шофера, видимо, телепатически донеслось, какую важную птицу он везет. И чтобы не мучиться сознанием ответственности, он, похоже, решил закончить все это бодяжное мероприятие одним кульбитом. Чтобы никому не обидно было.