не бизнес. Не совместное предприятие, такое, скажем, как хороший отель на паях. Не торговля. Не контрабанда. Нет, нет и нет. Не так ли?
– Почему вы так решили?
– Тут и решать нечего, у меня глаз наметан. Вы работаете на правительство Соединенных Штатов. От него получаете и деньги.
– Вы правы. Но мне и незачем это скрывать. Я нахожусь здесь на вполне официальной основе, как сотрудник представительства ФБР в Москве.
– А я разве говорю, что у вас, мол, не вполне официальная основа? Я же вам про то же и толкую. Что глаз у меня наметан, и насчет вашей основы я как раз ничуть не сомневаюсь. Но что же у нас тогда получается, сэр? А получается такая как бы хреновая картинка. Эти ваши деньги – они не в Москве напечатаны, они к нам прибыли издалека. Не так ли?
– Да. Похоже, что так.
– Похоже, мистер, очень похоже. Это у вас там, в Америке, – страна чудес. Это у вас там печатаются новые сотни, и какую-то их часть, вероятно, одну пятую или одну десятую, делают зачем-то отличной от основной массы. И для этого наносят какой-то, прости господи, паучиный рисунок. И для распознавания паучьих баксов не поленился трудолюбивый и талантливый американский народ и выпустил на какой-то, я даже допускаю, что и на подпольной, фабричишке прибор для сортировки новеньких сотенных. Прибор с торговой маркой, я уверен, ёксель-моксель.
– Это жаргон?
– Ну конечно. Что означает на литературном американском языке «извольте бриться».
– Я немедленно отдам этот аппарат нашим экспертам. Вам, как я понимаю, он больше не нужен?
– Да забирайте.
– Мы с вами прощаемся?
– Разумеется. Производим окончательный расчет и расстаемся.
– А остальные? Те, что с вами?
– Для нашей смены это был последний вызов. Так что напарник с шофером поедут сейчас по домам. В принципе то, что я свалил, не должно обнаружиться в ближайшее время. Но ежели что – ребят разыщут по телефонам, и еще до рассвета они меня заложат. Но к тому времени я буду уже далеко. Так что вы не беспокойтесь.
– Да я и не беспокоюсь, – на удивление бесцветным тоном откликнулся Харт, который, казалось, потерял интерес ко всей этой истории. – До рассвета мы все можем оказаться очень далеко. Еще дальше, чем кто-либо может себе даже представить.
Харт помолчал. От нервного перевозбуждения он казался потерянным, сбитым с толку. Разочарованным в жизни, даже сломленным.
Но мысли его в это время стремительно уносились в одном, избранном им направлении. А внешнее впечатление возникало только из-за отсутствия времени на то, чтобы «соответствовать» внешнему миру. Отвечать на ожидания окружающих. Которые – эти ожидания – являются столь универсальным деспотом, что распространяются не только на наши слова и поступки, но и на выражение лица. На ту или иную складку губ, например. Или на силу, с которой выдыхается изо рта сигаретный дым.
Не верить в совпадения, а значит – радоваться, когда таковые обнаруживаются, и сразу же начинать производить вокруг них раскопки – вот, пожалуй, основной хлеб, который кормит разведку со времен фараонов.
Уже совпадение двух событий есть вполне достаточное основание для того, чтобы сделать стойку. Совпадение трех и более могло указывать на то, что сидящий в засаде решил уже не прятаться, а ринуться на добычу напролом, через чащобу, не обращая внимания на треск сучьев под ногами и раскричавшихся птиц над головой.
Вчера под утро убивают Марло. И вчера же днем Харт должен был отбыть в Штаты, а на его место заступить О’Брайен.
Так бы и произошло, если бы он не позвонил сам, а оставил телефон Мартина майору. Но даже если бы он и позвонил, а на том конце никто не подошел, результат был бы тот же. То есть он, Чарльз Харт, – за океаном, а Роберт – здесь, на его месте, с этим дурацким вращающимся аппаратиком в руках.
И старлей Симонов у него на руках. Он, американский гражданин, имеет на своей квартире раненного военнослужащего Российской Федерации. Плюс неиспользованный отпуск. И – если он ничего не забыл – мировой заговор ловких ребят. Настолько ловких, что им в решающий момент почти удалось заменить на ключевой позиции его, опытнейшего резидента, на толстячка-идеалиста с голубыми глазами.
2
– Олега Юрьевича Воронова просят в гостиную, – произнесла высокая сухопарая девица с бесцветными волосами и бесцветным лицом, входя в угловую башенку на втором этаже дачи Виктории Рейнгольд. Олег отдыхал в этой, отведенной ему горенке от потрясений и погонь отошедшего дня.
Сначала была совместная с Риммой погоня за наслаждением. Как ни странно, результаты этой погони он все еще чувствовал у себя в крови. Чуял их, как пел безвременно погибший бард, «с гибельным восторгом».
Затем началась его погоня за теми, кто осуществил покушение на капитана Петухова.
И уже третьим пунктом развернулась поистине бешеная погоня за ним самим. За полковничком-охотничком.
Соскочив с электрички на станции Круглое, Олег вспомнил, что где-то здесь, километрах в двух в стороне от железнодорожной линии, начинается некий заповедный дачный поселок, обитаемый остров для избранных, в число которых входили и Рейнгольды, семейка его новой пассии. Учитывая необходимость перевязки рассеченной ноги, плачевный внешний вид и подорванную внутреннюю уверенность, Олег счел за лучшее разыскать дачу, на которой жила Римма.
Здесь ему была оказана медицинская помощь, а также радушный прием со стороны Виктории, Риммы и их зятя и мужа, следователя Никонова.
Затем ему было оказано доверие. Разумеется, не высшее, но одна из первых и, тем не менее, серьезных ступеней. Его представили собранию неких старцев, слетевшихся на эту дачу, наподобие потревоженных воронов с башен Тауэра. Виктория сделала это в двойственной манере. С одной стороны, совершенно спокойно, капитально и уверенно, что выразилось в отчетливом произнесении не только его фамилии, имени и отчества, но и возраста, воинского звания и должности.
С другой стороны, насчет основания, на котором он здесь находится, она как-то смазанно свела все на «дружбу по профессии». Что-то вроде того, что и дочь Римма, и Олег Юрьевич – оба ведь по юридической части, а следовательно, им очень даже есть о чем поговорить. И чуть ли у нее не выходило – хоть и неразборчиво, но ловко проскальзывало, – что Олег Юрьевич очень может помочь Римме в осмыслении ее готовящейся к защите диссертации.
Воронов не возражал. Насчет осмысления Виктория была, конечно, права. Все это совершенно не поддавалось пока никакому осмыслению. По крайней мере все то, что началось вчера с раскладывания бильярдных шаров на обнаженном теле Риммы и продолжилось сообщением о нападении на капитана Петухова, а увенчалось появлением на арене цирка Гриши-маленького и его братца, такого же крошки.
Впрочем, Олег видел, что старцев не слишком занимало, под каким соусом Виктория пытается подать его к общему столу.
У благородных ребят, самому молодому из которых на вид было не меньше семидесяти пяти, тоже появились пункты, нуждающиеся в осмыслении. И по каким таким хренам, то есть с какими педагогическими целями, в семейном доме появляется, чтобы залечить раны, молодой красивый полковник, этим благородным ребятам, другими словами, «их благородиям», и обосновывать долго не стоило.
Только один из них, аж генерал-полковник, разумеется, давно в отставке, как бы в раздумье пробурчал нечто вроде: «Но ведь Петр Николаевич тоже, кажется, по юридической линии?»
Виктория услышала даже и это, ни к кому вроде не обращенное ворчание, и так же неакцентированно, вроде бы ни для кого специально, ответила: «О, Петр Николаевич в постоянном контакте с Олегом Юрьевичем. Римму полностью удовлетворяют их совместные консультации. Здесь нет проблем, как теперь, пардон, принято говорить. Они прекрасно дополняют друг друга».
– А, ну если так… – вполне уже успокоился бывший генерал-полковник.
А фамилия у этого птеродактиля лет под сто была Рюмин. Полностью его звали Григорий Генрикович Рюмин. И его бывшие должности и звания перечислять для Воронова было ненужно.
Все-таки Вороновы потомственные военные и юристы, в общем, государственные люди. И с этим, например, Рюминым, служил пару лет дядя Олега. Из его Управления Генштаба уходил на пенсию.
Да и птеродактиль, разумеется, кое-что слышал об этом на первый взгляд чересчур молодом полковнике и о характере его нынешней деятельности. И все-таки как опытный кадровик Рюмин как бы затягивал момент нового важного назначения. А что может быть лучше для такого чисто эстетического затягивания, чем якобы озабоченность моральным обликом кандидата. Впрочем, самые опытные люди утверждают, что для правильного кадровика забота о внутреннем спокойствии новой кандидатуры – первое дело.
Так или иначе, но Рюмин лишний раз убедился, что полковник таким внутренним спокойствием как бы вроде обладает. А остальные старцы, похоже, в этом и не сомневались.
– Будет тебе, Григорий, – раздался вдруг голос, который мог бы исходить от мумии фараона, если бы она заговорила. – Мы знаем мужчин из его фамилии, и всегда, при необходимости, к ним обращались.
Затем заговоривший, который, по самым скромным оценкам, был лет на десять старше Рюмина, обратился уже непосредственно к Олегу.
– Я Александр Нойгард, председатель этого собрания. Правда, почетный, учитывая преклонные годы.
Воронов подумал, что насчет «преклонных лет» старец выразился слишком уж сдержанно. Этот Нойгард казался не отдаленным потомком тех, кто появился здесь при Петре Первом, а одним из них, про которого старуха с косой напрочь забыла.
– Предлагаю немедленно приступить к делу, – сказал высокий плотный мужчина, стоящий у зашторенного окна с огромным бокалом красного вина в руках. – Возможно, кооперируясь с Моргенштерном, мы делаем стратегическую, гибельную для нашей идеи ошибку. Если Воронов согласится нам помочь, кто-нибудь из нас, например вы, Григорий Генрихович, должен обрисовать полковнику положение. Так, как оно складывается на наступающее утро. Иначе военный человек не станет принимать участие в событиях с завязанными глазами.