– Какая чепуха! – не сдержался Воронов. – Неужели диктатор не мог провести привычных для него репрессий и быстро восстановить полный контроль над столь чувствительной для него отраслью народного хозяйства?
– Значит, не мог, – менторским тоном пояснил Рюмин. – Один раз попытался, а больше не стал.
– Что же произошло?
– А ничего особенного. Просто доля Кремля в добываемом количестве упала почти до нуля. Сталин мог, конечно, довести дело до конца. Но для этого требовалось минимум несколько лет, пока не были бы вычищены старые кадры и заменены новыми. Но, во первых, у него не было гарантии в успехе этой гигантской всесибирской чистки. А во-вторых, и это главное, все эти годы Кремль не получал бы с Востока ни одной золотой тонны. Прекрасно организованный саботаж, вот как это называлось бы, господин полковник. И вождь знал, как это все было бы организовано. Сам был из таковских, чего уж там! А золото, по тогдашним обстоятельствам государственной политики, должно было поступать в закрома родины непрерывно. Вот поэтому-то вождь и мирился со своей долей.
– А какова она, кстати, была?
– О, мы старались не загонять хищника в угол. Государство получало не меньше половины, а в послевоенные годы даже и того больше. Процентов шестьдесят пять, семьдесят.
– Чудесно! Невероятно, но… превосходно. Но куда шла ваша доля золота?
– Небольшая часть тратилась, разумеется, на нужды движения. Но, как я уже это подчеркивал, мы не заговорщики и, следовательно, избавлены от многих видов затрат. В частности, мы, как правило, избегаем нелегального приобретения оружия.
– Хорошо, это небольшая часть. А остальное?
– В горах, мой мальчик, в горах. Где же еще? А если быть точным, то придется сказать и так: в пещерах и ущельях Кавказского хребта.
– Чечня? Осетия? Абхазия?
– Пещеры и ущелья, герр оберст, уважаемый Олег Юрьевич. Подземные озера и гроты, лесные завалы вокруг, представьте себе, каких-то огромных каменных дыр, воронок или жерл, уходящих зазубренными спиралями куда-то вниз и в сторону… Вы помните фильм Абуладзе «Покаяние»?
– Да. Прошло уже лет десять, не так ли, с тех пор, как он шел. И я был тогда совсем еще молодым. Можно сказать, подростком. Но этот фильм я запомнил хорошо.
– Значит, вы должны помнить и сцену допроса в саду. Зритель, конечно, относит это на счет сюрреализма: цветущая природа, герой, который обезумел от пыток или, по крайней мере, находится на грани помешательства. И непонятные темные вопросы о каких-то туннелях в Индию. Бред угасающего сознания, помноженный на бред опьяневшей от крови тайной полиции.
– Конечно. Это очень сильная сцена, и она воспринимается именно так, как вы только что изложили. Именно сюрреализм, и при этом изумительно красиво снято. Субтропики и похоть насилия. Да, это действительно безумие, снятое с помощью совершенной киноаппаратуры.
– Нет, Олег Юрьевич. Это не безумие и вовсе никакой не сюрреализм.
– А что же тогда? Власти действительно искали какие-то туннели в Индию? И их действительно кто-то прокладывал?
– Они уже были проложены. Лет этак пятнадцать – двадцать тысяч назад. Только не туда, а обратно. И не совсем из Индии, а из Гималаев. Но это уже очень старая история, которая прямого отношения к нашему столетию не имеет.
– Тогда что же? Черный юмор?
– Этот жанр очень сложен. Куда там сюрреализму! Во-первых, власти надеялись узнать что-то совершенно конкретное. А во-вторых, они не намеревались делиться этим знанием с кем бы то ни было.
– Вы имеете в виду тех, кто это знание и должен был им добыть? Среднее звено работников НКВД?
– И среднее звено, и высшее, и низшее, и какое угодно. Разнообразные следователи, пыточники и прочая застеночная братия, разумеется, прежде всего гнали свой план по заговорщикам и диверсантам. И уже на этом этапе, конечно, полно было крови, смерти и бреда. Но тем, кто психически был сломлен или находился в пограничном состоянии, подкидывались на первый взгляд совершенно фантастические вопросы. Спрашивающие как бы ходили вокруг да около, играли в «холодно-горячо». Изысканность жанра состояла в том, что следователи сами не знали, что именно они ищут. Потому что руководство не посвящало их в суть дела, а ограничивалось только туманными намеками. Можно предположить, что и сам Абуладзе не знал, чего эти костоломы кружат в своих вопросах вокруг каких-то туннелей. Он использовал этот эпизод как метафору больного общества. А высокое начальство, между тем, раскидывая сеть общих вопросов, рассчитывало выйти на конкретную поляну.
– Григорий Генрихович, не слишком ли мы уходим в историю вопроса? – несколько ироничным тоном осведомился Озерков.
– Но позвольте, господин Озерков, – твердо ответствовал Рюмин, – вы же сами настаивали на том, чтобы господину полковнику была предоставлена вся информация. Была обрисована, так сказать, полная картина.
– Нет, господа, в этом и впрямь что-то есть, – подал свой голос Александр Нойгард. – Режиссер не знает, что хотят узнать следователи на допросах, которые как бы не допросы, а сцены в его картине. Но и сами следователи этого не знают.
Нойгарду следовало бы поставить памятник из чистого золота хотя бы за то, что он в своем уходящем за грань веков возрасте все еще держится на ногах, а воротничок его белой рубашки туго накрахмален.
В гостиную вошла Виктория, которая, похоже, хорошо знала привычки и вкусы этих людей. Во всяком случае, она без всяких консультаций взяла из рук Озеркова огромный, но пустой бокал из-под вина, а взамен протянула ему полный. И этот, второй, бокал был в два раза больше, чем первый. То есть он был уже не огромных, а потрясающих, поистине царских размеров. Озерков воспринял эту замену как вполне разумную и, может быть, неизбежную процедуру, хотя он и вынужден был держать новый бокал не одной, а двумя руками, как делали это английские короли на средневековых гравюрах или артисты, когда разыгрывали трагедии или исторические хроники Уильяма Шекспира или Кристофера Марло. Кристофер Марло, английский драматург, был убит «за то, что слишком много знал». Так было написано в одном сборнике «Загадок истории», который Олег листал в магазине на Тверской буквально несколько дней назад. А за что же тогда был убит натуральный, сегодняшний Марло, если таковой существовал? В первую половину истекшего дня Воронов не обнаружил никаких донесений об этом событии, если предположить, что такое произошло. А во вторую половину его самого чуть не отправили изучать другие планеты. И это только за попытку слегка копнуть дело о нападении на семью капитана Петухова и связанное с ним дело об убийстве некоего Марло. Которого, надо полагать, звали не Кристофер, и по профессии он был не драматург.
Возможно, что знаменитого англичанина и этого, московского, Марло роднит только то, что оба они слишком много знали.
– Не очень-то все это патриотично, – продолжил Воронов, когда Виктория снова покинула их. – Можно только преклоняться перед организационным талантом тех, кто все это устроил. Но результат получается такой: около половины золота уходило налево.
– Скорее, направо, молодой человек, – возразил чему-то усмехнувшийся Нойгард. – Монархисты всегда считались в политике правыми, а не левыми.
– Мы понимаем ваши чувства, Воронов, – властно вступил в разговор Озерков, – но стране ущерб этой деятельностью нанесен не был. На самое необходимое – на стратегические нужды – золота хватало. А что сверх того… Разумеется, прежде всего вы подумали, что средства могли быть вложены в повышение уровня жизни.
– Почему бы и нет? Не повышали бы цены на мясо, не было бы событий в Новочеркасске.
– Успокойтесь и забудьте про всяческие «бы» да «кабы». Что сверх самого необходимого, то никуда не вкладывалось, а просто расхищалось. Присваивалось. Заматывалось. Бесследно исчезало. Это хорошо видно на нефтедолларах, которые пошли сюда при Лене Днепропетровском. Та же участь ждала и вторую часть золота. А мы, во-первых, сохранили его. Так что и по сей день это воистину золотой запас страны. А не прибамбас, как у нынешних, все чего-то доскребывающих по сухому дну госказны.
– Согласен. То, что золото удалось сохранить, – колоссальное достижение. Но для кого?
– Как же вы этого еще не понимаете, Олег Юрьевич? – как будто еще более строже стал Озерков. – Как это вы все еще у нас спрашиваете, как будто мы для вас случайные люди и вы нас впервые встретили на лесной дороге? Вы спрашиваете «для кого?», но я уверен, что ответ не только вам отлично известен. Он, можно сказать, запечатлен в глубине вашего сердца всей вашей жизнью. Разумеется, для государя императора, чьи права на Российский престол не только никем не будут оспорены, но, наоборот, вселюбовно признаны. Для того, чтобы его царствование началось в славе и продолжилось бы в триумфе.
Произнося эти, казалось бы, безумные, но завораживающие речи, Озерков все ближе подходил к Воронову и все выше поднимал огромный кубок рубинового, золотящегося стекла. Воронов подумал, что при огневом контакте подобных личностей надо брать на прицел в первую очередь.
– Что происходит? – спросил Воронов, стараясь, чтобы голос не выдал его смятения.
– Пока ничего. Но скоро произойдет.
– Чего вы ожидаете от меня?
– Вы должны определить свой статус, Олег Юрьевич.
– То, о чем вы говорили со мной в саду? – обратился Олег напрямую к Рюмину.
– В том числе и это.
– Но… у меня есть начальник. Генерал-лейтенант Толмачев.
– Да знаем мы, что он генерал-лейтенант, – небрежно, через губу, протянул Александр Нойгард. – Да ведь, кажется, ему – старец демонстративно выкатил глаза на свои огромные, как мельничное колесо, наручные часы – не более суток осталось в своем звании… э, быть задействованным.
– Это как прикажете принимать?
– А это вот так. Вы, господин полковник, являетесь заместителем Толмачева. Ну а у вас тоже имеется заместитель, подполковник Иван Григорьевич Кублицкий. Не так ли?
– Что же спрашивать, коли вы и так отлично все знаете?