– Ничего удивительного, полковник. И заслуги нашей в том нет. Это смерть Марло всех нас насторожила.
– Что вы сказали? Смерть кого?
– Мартин Марло. Он и был нашим человеком, который, казалось, близок к установлению канала связи с теми, кто мог нам что-то гарантировать. Или, наоборот, отказать в каких-либо гарантиях Толмачеву и американской группировке. И этого было бы достаточно, чтобы мы отказались от каких-либо контактов с ними.
– Мои задачи, Григорий Генрихович?
– По большому счету, их всего две. Первая очевидна. Не дожидаясь акции Кублицкого, нейтрализовать Толмачева. А в оптимальном варианте – перехватить у него контроль над силовым ресурсом. Вторая задача – творческая. Но зато ее решение может сильно облегчить решение первой или даже сделает ее ненужной.
– Вы должны, – не выдержал в очередной раз Озерков и каменными шагами командора подошел к Воронову, – расследовать дело об убийстве Мартина Марло! И при этом по полной программе, полковник. Что же тут непонятного? Найти, кто убил и почему. Но не общие мотивы. Они нам и так всем ясны. Какой контакт был этой смертью оборван? Кто конкретно вмешался и благодаря чему удалось это осуществить?
– Тогда считайте, что я работаю с вами уже с середины прошедшего дня. Вчера я принял сообщение о нападении на капитана милиции Петухова. Начав расследование, я обнаружил, что оно выводит меня на какие-то разговоры о смерти некоего Марло. Но проверка показала, что дело о его убийстве не возбуждено.
– Ничего удивительного. Прошло еще слишком мало времени. Завтра возбудят.
– Теперь-то мне это понятно. Но вчера я, как зашоренный, думал, что дело идет только о капитане Петухове и его скончавшейся от резаных ран супруги. В результате я никого не задержал, и вообще, мне едва удалось унести ноги, причем одну в довольно плачевном состоянии.
– И что ему удалось, твоему племенному красавцу? Всего лишь пролить толику своей драгоценной племенной крови. Не смог задержать какую-то шпану. Бежал, как заяц.
– Он уцелел, вот что ему удалось, миленький, – хотела ответить Римма разъяренному мужу. – Ему это удалось, много это или мало, – это все относительно. Но вот что абсолютно точно, так это то, что тебе бы на его месте ничего бы не светило. Ни единого шанса. Прыгнуть в сторону не успел бы, а не то что добраться до любимой женщины. Пусть и немного смешно получилось, потому как – истекая кровью…
– Ведь ты посмотри, – снова завелся Никонов, – как они с ним заперлись, как обхаживают, дряхлые-то эти!
– Ну, положим, Озерков далеко не дряхл.
– Ладно. Ты мне говоришь… А Виктория? Как она вокруг него, а? Может, вы того, рокировочку надумали? Может, устарел для вас Петя Никонов? Не тянет или нынче не в моде? Ты чего молчишь, девка обозная? Или не тебя спрашиваю? – Никонов схватил Римму за плечо, чтобы она перестала маятником вышагивать перед ним, и развернул к себе.
Ему не следовало без крайней необходимости возобновлять с ней физический контакт. Дело в том, что после затяжного экстаза на супружеском ложе их все еще окутывало совместное, весьма медленно рассасывающееся биополе. Оно спутывало индивидуальные воли в причудливые сочетания, которые рассчитать невозможно было бы даже на машине, а не то что взволнованным женским умишком. «Убить мне его, что ли? – прежде всего почему-то подумалось Римме в то время, как Никонов молча и яростно тряс ее уже за оба плеча, – Ну да, а почему бы не убить? Дать вот сейчас леща, и пусть летит, превращаясь на лету в рыбу с крыльями. А как только выскочит из воды, как воспарит, так тут же им займутся ангелы… или реаниматоры».
– Ты что думаешь, – продолжал яриться муж, – ему сейчас там чинов понавешают и о тебе вспомнят? Да кому ты нужна, недоучка шпаргальная? Супруга маршала Франции… Ха-ха-ха!
«Нет, – продолжала соображать Римма, стараясь уворачиваться так, чтобы Никонову не удавалось вместе с плечами трясти и ее голову, – нет, конечно. Убить как бы походя, не за здорово живешь, любимого и любящего мужа – дело нестоящее. А надо его охорашивать постепенно. Сбить с ног, пожалуй, придется. Не без этого. А потом избить до полусмерти. Ухайдакать и отметелить. До бесчувствия. До потери пульса…»
– Я сейчас все решу, – бормотал Никонов, еще сильнее заряжаясь безумием от близости ее трепещущей плоти. – Я, Петр Никонов, а не этот наполеончик с эклером. Я – следователь Никонов. Я тот, кто начал это дело и кто его закончит.
– Ну, заканчивай уже, что ли, – как бы окончательно обессилев, произнесла Римма.
– Я сейчас поеду прямо туда, я слышал разговор твоего хахеля, ему доложили, что эти двое живут в одном дворе с Петуховым. А я вот сейчас поеду и возьму их один. Один, понимаешь? Вот этими самыми руками. Потому что я следователь. И знаю, что говорить людям, чтобы совладать с ними.
– И тогда?.. Ух, Никонов, ну ты и крут.
– Сама знаешь, что тогда. Вот тогда эти, которые в гостиной, и поймут, кто такой Воронов, их новый любимчик. А чего стоит Петя Никонов, следователь милостью Божьей!
«Да ведь он верит всему этому», – она ужаснулась этому открытию.
Она и сама виновата. Он загнан в угол, и поэтому предпочел временно сойти с ума. И вообразить, что он может совершить и то, к чему его в реальности и близко никогда не подпустят. А она в результате останется вдовой. Валентина будет утешать. Мать, хоть и очень умна, но в данном случае ее чуткости не хватит, и она не поймет. И только презрительно усмехнется.
Воронов – не муж. Воронов – ворон. Боевая птица. Это так. Уж она-то знает это и поняла. Как и те, кто беседуют с ним сейчас в гостиной.
– Тебя убьют.
– Меня-то не тронут. Да успокойся. Чего как кошка вцепилась?
– А я и есть кошка. Тебе же нравится, когда на меху все?
Никонов понимал, что его отвлекают. Но еще не понимал, от чего именно.
Болезненный любовный чад, еще более едкий от разочарования непонятной жизнью, кружил ему голову как пионеру, случайно попавшему рукой под юбку вожатой.
– Пусти, тварь! Извращенка. Небось твой индюк Воронов и не подозревает, что он у тебя всего лишь для разогрева перед встречей с Петенькой.
«Ну, когда и бить, если не сейчас, – рассудила Римма. – Он несправедлив. Он сам принимал в этом участие, а следовательно, не ему попрекать. Ну вот хотя бы за это я ему сейчас и врежу».
И она ему врезала. Она никогда не посещала никаких занятий по боевым единоборствам, поэтому и ударила бесхитростно: слабым своим женским, но злым кулачком прямо в челюсть забунтовавшего не по делу раба.
Никонов от полной неожиданности, по-смешному разинув рот, не удержал равновесия и рухнул на ковер.
Конечно, ничего серьезного с ним не произошло. Что там за удар?! И ковер под голову при падении. Да вот он уже и приподнялся на локтях. Перевернулся на бок. Вытирает тыльной стороной ладони кровь с губ.
– Знай, лярва, конец вашему господству с Викторией подходит! Ваша не пляшет, гражданин начальник. Сейчас поеду и возьму их в наручники.
– Нет. Лучше я тебя изуродую, но никуда не пущу.
– А… испугалась, что я дорожку твоему Воронову перебегу? А ведь правильно ты испугалась, так все и будет. Двух ребят по мокрому делу задержу, это как, а? Вот тогда и посмотрим, кто в замке король. А ты и твоя Валентина будете передо мной в любовном хороводе кружиться. Ну это, разумеется, только когда я буду вас вызывать.
Он встал на четвереньки и сосредоточился, чтобы рывком встать на ноги. Когда же и добивать неумного человека, как не в подобном положении?
Ударила ногой в бок. Все так же неумело и зло. Никонов утратил позицию на четвереньках и снова свалился на спину. А теперь что же? Сейчас он снова станет подниматься, но уже вдесятеро обозленный. Риммой овладело чувство, что она лечит ребенка. Уговаривает его принять микстуру. А практически это значило, что чем сильнее она ударит Никонова, тем будет полезнее для него.
Она схватила с подоконника здоровый том «Словаря криминалиста» и ударила им Никонова по голове. Разумеется, она била не по затылку и не по лицу. Специально изловчилась и дала по ушам. Сначала по одному, и голова его мотнулась слева направо, и тут же – по другому.
Он перевернулся на живот и что-то забубнил в ковер. И обхватил уши ладонями, защищая их от возможных новых ударов. Римма неправильно истолковала его движение. На секунду ей показалось, что этот его жест оскорбителен для нее и означает, что муж не желает ее слушать. Тогда она отшвырнула словарь куда подальше и принялась отдирать его ладони от ушей, визжа при этом как сумасшедшая:
– А, так ты не желаешь меня слушать? – хотя слушать, в общем-то, было и нечего, кроме самого этого повторяющегося вопроса.
Хрустели и выгибались пальцы Никонова, который был оглушен двумя ударами фолианта в твердой обложке и сопротивлялся теперь наугад. А Римма на какой-то момент почти утратила представление, что и зачем разыгрывается в этой комнате. Ей казалось, что единственная ее цель – отодрать эти руки от головы, которую они обхватили.
Наконец, убедившись, что силы ее рук для этого недостаточно, она стала наносить удары мысками своих туфель.
Потом так же внезапно опомнилась, остановилась. Прислушалась. Муж перестал бормотать. Да, он уже никому не угрожал и не порывался ехать кого-то арестовывать. Значит, если, конечно, она его не убила, он сохранен для семейной жизни.
Она обошла тело, распростертое на ковре, и вышла из спальни. Прошла по коридору до застекленной двери и открыла ее. Виктория сидела посреди веранды в лонгшезе, оплетенном золотящейся в полумраке соломкой, опустив правую руку на горлышко ее любимого крымского портвейна.
На какое-то время Римма остановилась в дверях, не переступая порог и не окликая мать. Она все еще не могла придти в себя. Не могла полностью дать себе отчет в мотивах своего поведения. Если все это, конечно, можно было назвать поведением, а не безумием чистой воды.
Но если и безумие, то не она в нем виновата. По крайней мере, не одна она. События прошедшего дня выбили из колеи и не таких зубров, как она и ее Петенька. Вон сколько их понаехало! И если они начнут драться, то в ход пойдут не кулаки и туфли.