– А Руслан? Такую наводку дает, а сам в стороне?
– Он с нами отрывается. Поэтому я ему и верю. Но за эти сутки нужно так обернуться, чтобы в отрыв нам идти не с пустыми руками.
– Как же это они сделают? Втридорога и остальное?
– То не нашего ума, кому успела дать кума. Спекуляция… и все тут. А как ставят игру, то не для нас. Вроде бы, Русланчик так намекал, фальшаками многие деньги объявят.
– Как это можно? Ты что?
– Перестанут принимать, и паси гусей. Вот так это и можно.
– Им же пасть порвут.
– Отобьются. Для этого Круглый свои отряды по всему центру выдвигает.
– А гарантируют?
– Есть кто и повыше Круглого. Именно для гарантии.
– Не уцелеют. Кровь им пустят.
– Может, и так. Нам-то что? Их прибьют, а мы в бегах. Но сначала кубышку набьем. Эта ночь пока еще наша. Ты что об этом думаешь?
– Да тут и думать нечего. Повалим людей поболее. Дорогих тачек нахватаем. Деньги, брюлики – все наше. А тачки где-нибудь в сторонке попасем. Завтра снесемся с портовыми, весь караван им и загоним. Только бы ментовня шум не подняла.
– Не поднимет. Силы у них будут отвлечены. Сейчас, поближе к ночи, в первопрестольной такая херня заварится, что куда им за Окружную высовываться. Не-ет, братан, этой ночью, кто, как вот мы с тобой, работать не ленится, большие бабки может в загон загнать. Сегодня на шоссе – мы и товар.
– А гаишники? Их же не отзовут?
Витек с интересом посмотрел на брата, а тот на Витька. И мутное, одно на двоих, видение многократно отразилось в их зрачках. Видение дикого лова, ночной охоты на людей и товары, быстрой и ловкой силы, хрустящей захваченной добычей.
– Светлая у тебя голова, Григорий, – с удовлетворением ответил Витек. – Гаишников, конечно, не отзовут. Но сколько их там, в этих их будках педерастических? И все толстые ребята, наверное. Неверткие. А нас с тобой, считай, цельная двоица.
3
Гарик был опытный центровой алконавт с большим стажем специфической деятельности в условиях практической невесомости. Некогда племянник известного борца за мир во всем мире, он после мирной кончины этого борца окончательно утратил представление о том, кто, где и за что наливает в его стакан вина. Или откуда прямо перед его ртом иногда возникает закуска: горбушка черненького, луковица, уже обмакнутая перед этим в соль, или – о радость невероятная! – боковина леща, пусть излишне подсушенного, какая беда, если его можно чудесно размягчить, помакивая в кружку пива.
Он протягивал, и ему наливали. Его просили пойти и взять еще, он шел и приносил, и ему опять наливали.
– Ну что ты, Гарик, за человек? – восхищались им знатоки наболевших вопросов. – Ни украсть, ни покараулить.
– Гарик не соврет, – бормотал в таких случаях Гарик, польщенный непонятным для него вниманием собутыльника, – ты Гарику дай, и он тебе разольет. Он тебе в любую тару скипидару…
И все это, разумеется, была чистая правда. Ибо, чтобы, к примеру, соврать, надо иметь для этого какую-никакую цель и пусть совсем минимальную четкость мышления, чтобы самому-то хоть отличать правду от вранья. Ну, а у Гарика давно уже не было ни того, ни другого – ни цели, ни четкости. Поэтому и соврать он практически не мог.
Что же касается ювелирной точности его разлива, – действительно в любую, пусть даже в самую нестандартную тару, – то о ней и вообще ходили легенды. На эту его уже нечеловеческую точность, не зависящую ни от трясущихся рук, ни от метео– или иных помех, заключались пари, люди приволакивали откуда-то из химических лабораторий точнейшие весы и градуированные мензурки, проверяя точность дозы и на вес, и на объем, но тщетно. Еще ни одному, кто поставил против Гарика, не удавалось выиграть пари. Деньги неизменно доставались поклонникам его таланта. И приводило это все, разумеется, опять к тому же: он протягивал, и в его стакан наливали.
Иногда поручали и кое-что посложнее: «Поднимешься до третьего этажа, постучишь три раза в разбитую дверь, откроет маруха, отдашь ей сверток. От Коли, мол. И канай прямо сюда. Отопьемся по-доброму».
Впрочем, посложнее это считалось у тех, кто кумекал и рассчитывал. Для Гарика же не имели значения ни сверток, ни адрес, ни маруха. Из всего задания любой сложности и конспиративности он твердо ориентировался только на последние пункты: канать прямо сюда и отпиться по-доброму. И Гарик совершенно искренне не понимал людей вокруг, если они придавали значение чему-то другому, кроме этих и им подобных пунктов. Эстрадных номеров в концерте жизни на планете Земля.
Он уже не помнил, когда и по какому поводу его перестали пускать домой. Да и случилось ли именно так? А может, это он сам как-нибудь запьянствовал ловко с корешками, не возвращался домой неделю-другую, а потом так и отвык? Случилось это все давным-давно. И кто же теперь будет исследовать, как именно?
Но так или иначе, а зимами он насобачился кантоваться перебежками: то у художников в околоарбатских мастерских недельку отваляется, то в психушку на месяц загремит, то просто заскакивал в отходящий поезд, чтобы, переходя из вагона в вагон, прокатиться до югов и обратно.
Зато уж, как только сходил последний снежок, Гарик прочно переселялся на сквер около пивной: здесь пил и стоял среди почтенного общества днями, здесь же, на скамейках в глубине сквера, можно сказать под сению дерев, и отдыхал ночами. Барин изволили почивать – это опять же, если по-другому выразиться.
В эту звездную ночь Гарик расположился в самом дальнем и глухом углу сквера, уютно подоткнув под бока и укутав ноги тяжелым армейским бушлатом огромного размера. Обычно он старался слишком не удаляться от асфальтовой площадки перед Садовой. Ночью возникали иногда разные люди, и случались разные казусы. Требовались мелкие услуги или просто поддержать компанию. Вот на этот случай все и знали, что Гарик где-то здесь, рядом, на ближайшей скамье.
Но на этот раз ему не потребуются эти заблудшие души, жалкие людишки с их жалкими разовыми порциями. Запас в несколько бутылок был им загодя, ближе к ночи, расположен под этой дальней скамейкой, в головах. И теперь, мастерски укрывшись бушлатом какого-то отвоевавшего свое великана, он мог полеживать и посматривать на небо. А время от времени, естественно, не слишком растягивая промежутки, Гарик выпрастывал руку из-под бушлата, протягивал ее вниз, до земли, брал початый бутылек и подносил его ко рту, чтобы хлебнуть раз-два-три-четыре-пять.
И после каждого такого мероприятия звезды казались ему еще ближе и ласковее, а будущее еще более безоблачным и пустым. Как полет астронавта.
«И не кончается бой, и юный Гайдар впереди», – мурлыкал Гарик, который был спокоен насчет собственной судьбы по крайней мере до восхода солнца, а после этого события и тем более. Потому как что может случиться с человеком неладного, с таким, к примеру, человеком, у которого не кончились еще деньги? Ничего, конечно, с таким человеком случиться не может, окромя того, что он может пойти утром в магазин и взять еще выпить-закусить. На поправку здоровья, чего и объяснять грамотному человеку не надо.
А денежки у Гарика еще были. Еще не вышли. Вот они, в левом носке. А как же? Любишь заказывать, люби и денежки отстегивать. Заказ Гарик получил, как он сам считал, плевый. Ну, натурально, подошел он к этому Карнаухову, и все тому слово в слово передал. И как в квартиру к Марло проникнуть, и что там дальше сделать-учудить. Передал-то он все точняк. Но в смысл того, что он передавал, а Карнаухов должен был исполнить, Гарик по своему обычаю не вникал. Не врубался. А раз так, то через самое короткое время он начисто позабыл и буквальный текст своей устной депеши.
От всего этого дела осталось только лицо заказчика, сам факт, что Гарик говорил с Карнауховым, туманное воспоминание какого-то давнего пьяного трепа, что Карнаухов как-то связан с высотными зданиями, что, кстати говоря, было Гарику абсолютно до фени, хотя когда-то, еще при жизни борца за мир, Гарик жил у него, в одном из таких высотных домов. И что же еще осталось? Вот именно, самое милое. Нехудая пачечка денег в левом приятно опухшем носке.
Так что ля-ля, миленькие, обойдитесь одну ночь без Гарика, потанцуйте в обнимку с бутылочкой.
Вот из-за такого стечения обстоятельств Гарик и не отреагировал на шум и выстрелы там, на входе в сквер, откуда-то с проезжей части Садовой.
Ясное дело – непорядок. Но мало ли какого непорядка успевают наломать ребятишки на темной половине Земли, пока она не посветлеет?
– Открыты Лондон, Дели, Магадан,
Открыли все, но мне туда не надо,
– продолжал мурлыкать Гарик на этот раз из Высоцкого, поуютнее укладываясь под бушлатом.
Но послышался шорох раздвигаемых ветвей.
Сначала на периферии, метрах в тридцати от его лежбища.
Нет, какое там случайно.
Ближе и ближе.
Сюда идет. Метрах в десяти.
Гарик приподнялся на локте, чтобы посмотреть, кого еще принесла нелегкая.
Кусты раздвинулись, и он узнал… лицо заказчика.
Гарик подмигнул ему, а вот словами как-то у него ничего не выговорилось.
Молчал и заказчик. И тоже как будто подмигнул Гарику.
«Так вот, значит, как оно приходит», – успел подумать Гарик. И правильно, в общем-то, сделал, что успел. Потому что ни на что другое времени у него уже не оказалось.
Заказчик молниеносно переместился за скамейку, а значит, за спину Гарика.
«Я же с детства просил только одного, – пронеслось еще в уме Гарика, – чтобы только не так. Выходит, не допросился».
Он ощутил, что это не заказчик у него за спиной, а большая жаба, которая приладилась сделать над ним что-то дико мерзкое и постыдное. И что уже невозможно ни вскочить, ни пошевелиться. Потому что жаба свое уже сделала.
Уже через рассеченную спину в него входил холод межзвездного пространства. У астронавта лопнул скафандр.
Разумеется, он все равно продолжал свой полет. Но в этой, второй части экспедиции, ему уже не понадобятся ни деньги из левого носка, ни недопитое вино под правой рукой.