– А это все требует чего, Роберт? Времени. Как же тот, кому, предположительно, позвонила Валентина, пусть даже он живет в одном из окружающих этот сквер домов, мог не только прибыть сюда раньше нас, но и успеть кого-то расспросить о местонахождении Гарика?
– Значит, не Валентина?
– Увы, Роберт, как говорят игроки в шашки, ваша не пляшет.
– Что же это все означает?
– К сожалению, майор, это может означать только одно: все наши действия находятся под контролем. А мы сами, простите за вульгарность, под колпаком.
– Этого не может быть.
– Да почему же, О’Брайен?
– Я – профессионал. И, разумеется, я постоянно проверяюсь на предмет этого самого, как вы сказали, колпака. И даже, если бы у меня возникли какие-то подозрения на этот счет, я тут же сообщил бы об этом Харту. А уж он принял бы меры, чтобы обнаружить и обрубить любой хвост, который кому-то удалось ко мне присобачить.
– А я?
– А вы – частное лицо. И до вчерашнего дня вообще никого не интересовали. Я не говорю, конечно, о нескольких женщинах, на которых вы действуете, кажется, совершенно магнетически.
– Вы мне не нравитесь, Боб. И я жалею, что допустил вас расследовать вместе со мной убийство моего друга.
– Не будьте бабой, Алекс. У вас просто легкий позыв на истерику. Кто-то безобразно располосовал этого вашего Гарика, и это, конечно, ужасно. Но мы здесь не при чем. Так вышло, понимаешь, Алекс? Так получилось, И так может получиться еще не раз.
– Но ты же даже не предложил никакого объяснения, Боб? Кто-то же за нами ходит? И дышит своей пастью нам в затылок?
– Не обязательно, мэн, вовсе не обязательно. Я согласен, тот, кто ликвидировал Гарика, не мог действовать по наводке Валентины. Для этого у него, действительно, ни при каких обстоятельствах не хватило бы времени. Но не стоит ничего усложнять, а уж простой ответ найдется всегда. Его убрали, конечно, по нашему делу, это без сомнения. Убрали, чтобы не допустить нашей с ним встречи. Но это вовсе не означает, что кто-то дышит нам в затылок.
– А что же это тогда означает?
– Заранее запланированную чистку, Я не удивлюсь, если узнаю, что ликвидировали и вашего Карнаухова. Но он хоть успел вам кое-что сказать. Точно так же, то есть, по заранее запланированному графику, ликвидируют и Гарика, Но тут тем, кто действует против нас, повезло чуть больше. Они на половину корпуса опередили нас и добились своего, а мы нет.
Алекс начал, было, слушать с интересом, но, быстро раскусив, какое объяснение предлагает О’Брайен, начал поглядывать на того чуть ли не с сожалением.
– Хорошо, Роберт. Если тебя устраивает, что бегуны состязались не только на разных дорожках, но и на разных стадионах, и тем не менее, один смог обойти другого на полкорпуса, воля твоя. А на мой вкус, это вовсе не объяснение. Но ты, наверное, просто устал и запутался.
– А ты? Разве ты не устал?
– Я – нет. Я всего лишь разочарован. Ты подключился к этому делу, а людей по-прежнему убивают.
– Я это уже слышал. Ты разочарован мной. Может быть, ты и прав. Хотя я и не очень-то вижу, где мы могли сработать сильнее. Но раз ты так считаешь, нам стоит хотя бы временно разделиться. Погуляем каждый по своей тропе. Обмениваться информацией мы всегда можем через Харта.
О’Брайен сделал неуловимое движение плечевым поясом, как рыба плавниками, и тотчас исчез в зарослях кустарника.
Ловко это у него, не мог не отметить Алекс. Обмениваться информацией через Харта. Харт тоже знал, что они на площади и что ищут некоего Гарика. Майор сам ему об этом сообщил во время телефонного разговора.
Алекс приподнял огромный бушлат, пропитанный кровью, и прикрыл им лицо Гарика. Затем он достал из-под скамейки початую бутылку «Киндзмараули», сделал из нее три крупных глотка, а оставшееся тонкой струей разлил вокруг скамейки.
«Надо позвонить Валентине. Майор профессионал, а кто я? Кто бы ни был, как-то у меня с профессионалом не задалось. А потом позвонить Гербу. В присутствии Герба я размышляю иногда результативно. И надо позвонить Харту, узнать, как там Симонов. Про Лору можно пока не узнавать. За Леандром и Рашпилем она, как за каменной стеной. И можно теперь не узнавать про Гарика. Он тоже теперь в надежном месте. Точнее, конечно, его бессмертная душа. Наконец-то она воспарила, покинув, как ненужную, стыдную обузу, вот это, каким-то негодяем безнадежно испорченное тело. И почему майор так легко согласился, что наше сотрудничество ни к чему хорошему не ведет и полезнее действовать параллельно? Одно из двух: или убийство Гарика подействовало на него так же, как и на меня, и он был так же разочарован моими действиями, как и я его. Или ему на ум неожиданно пришла некоторая новая программа расследования, в которой для меня уже нет места. Что-то у этих ребят-американов не стыкуется. Если Марло был для них так важен, то почему Харт даже не обеспокоился за всю ту последнюю неделю, что Марло исчез с его горизонта? А вчера, узнав от меня об убийстве, был так шокирован, что даже отменил отбытие в отпуск. В конце концов, все действия, которые американцы могут предпринять, едва ли зависят от персоналий. Не один, так другой. Не Харт, так О’Брайен. Но сам Харт, выходит, так не думал. Напротив, он посчитал свое личное присутствие в Москве в это время критически важным. Почему? Что его насторожило? Он что, не полностью доверяет О’Брайену? Но ведь это же нонсенс: при столь деликатной материи, которой занимаются эти ребята, внутри их собственной команды никаких пустот быть не должно. За этим следит начальство. Святая ложь. За всем и всегда должно следить начальство. А иначе и браться ни за что не стоит. Боец видимого или невидимого фронта – между прочим, один хрен разница – должен иметь за спиной такое начальство, за которым ничего не надо проверять. Не потому, что оно самое мудрое – мудряцкое, и мудрее его не бывает, а просто… по определению. Просто такова структура дел, которые предполагается сделать, а не только обсуждать. Почему же у Харта оказалось не так, и его мудряческое начальство прислало ему заместителя, на которого он в кризисной ситуации не рискнул оставить свои дела? Литератор Герб сдал квартиру Харту. Он, в какой-то степени, знает этого человека и неплохо о нем отзывается».
Алекс вспомнил, как Герб быстро уловил игровой стиль его последнего телефонного разговора. Уловил и развил, тут же склеив вполне правдоподобную байку об обстоятельствах своего знакомства с Чарльзом Хартом. Вероятно, он безошибочно почувствовал, что разговор ведется в присутствии его заместителя. Гербу и его оценкам можно, пожалуй, доверять. А Герб всегда очень неплохо отзывается о Харте. Собственно говоря, именно исходя из этого Алекс и отправил раненого Симонова к нему на квартиру.
А что же в сумме? Какое-то все-таки смазанное впечатление оставляют эти американцы. Эта парочка честнейших шпионов, которые так законспирировались, что, похоже, и сами запутались в собственных петлях и ложных следах.
Но происходящее – не абсурд. В театре абсурда только говорят, а здесь убивают. Причем самым натуральным образом. То есть, так, как, согласно армейским уставам, должен быть выполнен любой приказ командира: быстро, точно и в срок.
Катрин очнулась от легкого, молодого и здорового забытья и обнаружила, что Платоша посапывает, расположившись между ее мощных раскинутых ног, запрокинув голову на ее роскошное, удобное во многих отношениях лоно. Нет, последнюю преграду из тончайших, к тому же невероятно растянутых под напором плоти, трусиков он так и не преодолел. Джентльмен, на таких и не обижаются. Однако жене Озеркова, которая могла появиться в любой момент, этого всего не объяснишь.
Ей даже и понравилось именно так проводить время с мужчиной, тем более таким милым, как этот ее Арчибальдик. Но всему приятному или, говоря понятнее, всему клевому приходит конец. Катерина знала об этом законе подлянки и, может быть, еще и поэтому нередко проявляла изумляющие посторонних хладнокровие и выдержку. Ну, то есть, в самых понтовых переделках. А это было другое: она не держалась за эти понты и вообще, кажется, ни за что не держалась, кроме того, о чем не уточняют.
Ладно, проехали. Если она захочет, то не будет у Платона ни этой жены, ни этого дома. Все он позабудет и все поменяет. Вот только нужен ли тогда будет ей и сам Озерков? Весьма сомнительно.
Она знала, что клевыми могут быть только фрагменты, а склеивать их – дело ненадежное.
Но кончился ли уже этот фрагмент?
– Вставай, – она осторожно взяла его голову в руки и приподняла со своего лона.
Катрин подалась немного вверх, оставляя кавалера внизу, сначала между бедер, потом между коленей и, наконец, между лодыжек.
На кухне она быстро сварила кофе на две чашки и из недопитых бутылок налила в невысокие граненые стаканчики два по сто. Вернулась в спальню и растолкала, то есть окончательно вырвала из сна так называемого свежего клиента.
Платон с благодарностью принял из рук юной служительницы разврата кофе и водку, принял то и другое на грудь и захорошел.
Катрин лишний раз отметила про себя, насколько примитивны рефлексы мужчин, просто биокуклы какие-то. Она, впрочем, к ним и относилась, как к большим куклам: раздевала и одевала, укладывала в постель и поднимала после короткого забытья, поила из рюмочек да стаканчиков. Игралась с этими куклами, как с разумными существами, знала, что этим несовершенным моделям такое отношение приятно.
Платон, оклемавшись, разумеется, потянулся к ее запретной области, на которую уже была накинута юбка.
– Мальчик сдал не ту колоду, – она легко отвела его жадные, приятно осмелевшие руки.
– Поедем на дачу, там сейчас рай земной, – неожиданно и для самого себя предложил Платон.
– А рабочий день? – жеманно растягивая слова, зная, что получается это у нее просто обалденно, произнесла Катрин, желая немного поиграть с этой бестолковой, но не лишенной несколько идиотического шарма куклой Арчибальдихой-Платошей.
– Это дача отца, по Минскому шоссе всего минут двадцать. Я тебя с ним познакомлю, скажем, что ты потеряла деньги на обратную дорогу, он и подкинет.