– Кажется, твой отец не по делу заехал.
– Ну? Вот видишь, и ты так думаешь. Даже тебе ясно. А этому старому буденовцу все неймется. Сгорит, старый дурак, и мы все накроемся. Ну ничего, поздняя ягодка еще тебе покажет, это он меня поздней ягодкой называет, еще ранней пташкой у меня защелкаешь.
Ресторан стоял на углу сонной неприступной глыбой. Как бы нехотя взблескивал стеклянными поверхностями в ночном, собственно говоря, уже предутреннем уличном освещении.
Катрин молча открыли и так же молча, ограничившись кивком головы, пропустили внутрь.
Она за руку вела, почти тащила Платона, и так они пересекли огромный пустынный холл и еще более огромный и так же совершенно пустой зал.
За кассами и амбразурами выдачи заказов находилась узенькая лесенка, по которой они и стали подниматься.
После того, как они преодолели три или четыре пролета, – точно Платон определить не мог ввиду смещения точки, где обитало его рацио, куда-то вбок и ближе к паху, – Катрин повела его по невзрачному, казенного вида коридорчику. Подергала несколько боковых дверей, но они были закрыты. Платон уже подумывал, не напрасно ли она все это затеяла, ведь теоретически даже дочери крупных организаторов могут иногда ошибаться. Но тут одна дверь подалась, и они вошли в темную комнату, в глубине которой кто-то охал и вздыхал.
– Эй, есть кто-нибудь? – тихонько окликнула Катрин.
Но в ответ послышались только все те же вздохи неясного происхождения. Она нашарила на стене выключатель и включила свет. Узники – а это были Петя-санитар и пришедшая к нему на свидание в ресторан медсестра Жанна – сидели в углу небольшой комнатки, связанные спина к спине и, вот что такое мода, с кляпами во рту. Катрин выдернула их сначала у Жанны, а потом у Петра.
– Что с тобой, девушка? – обратилась она опять-таки в первую очередь к Жанне.
Но первым подал голос Петр:
– Беспредел, едрена-матрена.
– Ты что, юноша? – все тем же болезным, сочувствующим тоном попыталась Катрин умиротворить избитого в лоск паренька, культурно отдыхающего после бурного вечера. – Здесь беспредела быть не может. Ты знаешь, кто это заведение держит?
– Не болтай, – поморщился Петр, ощутив стремительно наплывающую боль от многочисленных ушибов, – лучше развяжи, да и канать нужно отсюда, пока не поздно.
– Здесь все предусмотрено для культурного отдыха населения, – упрямо повторила Катрин, – а никакого беспредела быть не должно. Если хотите знать, то я, лично я, ничего подобного не допущу.
– Эй, девушка, я вижу, ты девушка с понятиями, – вступила в разговор Жанна, понимая, что дипломатия не самое сильное оружие Петра, и что эта неизвестно откуда взявшаяся парочка может так же неизвестно куда и исчезнуть. – Чего ты мужика слушаешь, Петю Петуховича? Наклонись-ка, я тебе что скажу…
Катрин наклонилась, и Жанна тут же что-то ей зашептала на ухо. Брови Катрин почти тотчас изогнулись от изумления, она присела на пол рядом с Жанной и более тесно приникла к ней, желая без помех слушать и дальше. Затем раздался ее смешок, какое-то глумливое хихиканье, и наконец она уже не выдержала и, запрокинув голову прямо на шепчущие, ищущие, щекочущие губы Жанны, рассмеялась как малое дитя, которое отец подбрасывает к потолку.
– Ну козлы, – всхлипывала как бы от восхищения Жанна, – ну у тебя, слушай, мужик и денежный. Десять тысяч баксов? И за один вечер, говоришь, на вокзале заработал? Ну я счас фазеру звякну. Счас он пару ласковых от меня получит. Ничего себе, культурный кабак. Беспредел у него гнездо вьет под носом, а он еще в новую дрянь ныряет.
– Ты бы только, девушка, – тоже как бы давясь от смеха, хотя все еще и со связанными руками, сказала Жанна, – про вокзал ничего пока папке своему не говорила. Там, – она языком почти ввинчивалась в ушную раковину Катрин, – дело темное. Дело глухарь. Нам бы самим выбраться без потерь. А те там, на вокзале, нам не по зубам.
– Ты где работаешь? – внезапно меняя тему, спросила Катрин.
– В дурдоме. А ты где, девушка? Хочешь, иди к нам.
– А у вас клево?
– Со мной – в умот.
– Ладно, я подумаю. Может быть, у вас наш филиальчик заделаем. Для любителей экзотики. У вас ведь и молоденькие, наверное, лечатся?
– Еще какие.
– Ну вот. А небось как на выписку – в кармане ветер. Правильно?
– Чаще всего, конечно, так оно и есть.
– А мы сделаем, чтобы у них на первое время и на питание, и на туалеты хватало. Если девчонка молодая, и ее поддержать некому, это как, а?
– Глубоко попадаешь, девушка, что б тебе столько здоровья, сколько их через мои руки прошло. Да ты, кстати, развяжи руки-то. Я тебе покажу кое-что из того, что умею.
– Клево?
– Пока никто не жаловался.
4
Чуден Донской монастырь в летнюю ночь. А перед рассветом бывает такой тихий и чуткий час, что, может быть, даже душа безумного Петра Чаадаева прилетает и вьется над своим надгробием.
Все здесь помнит о смерти. Торжественно и чудно помнит монастырь и надгробия около него. Они-то ведь под защитой Того, Кто смертию смерть поправ.
Подавленно и угрюмо помнит, вернее, напоминает, морг, который расположен через дорогу от монастыря. Его защитить некому. Здесь пристанище тел, оставленных своими душами. Склад тел. Страшно. Потому, что души улетели, и покинутые ими тела никому не нужны, безгласны и бессмысленны. По сути дела – бессмысленны.
Мертвых душ не бывает. А бывают мертвые тела. Иногда они кое-кого интересуют. По мелочам.
В это раннее утро, проехав по Шаболовке и сразу после Клиники неврозов свернув направо и вверх, к монастырю приближалась колонна из трех автомобилей. Первым плавно катился ненормальной, не меньше трамвайного вагона, длины белый лимузин с коричневыми тонированными стеклами. Метрах в тридцати от него следовали два джипа-чероки, в каждом из которых сидели по пять молодцов недвусмысленной внешности, выправки и сложения.
Лимузин объехал вдоль стен старого монастыря и, развернувшись на Профсоюзной, подкатил к моргу. Джипы остановились на противоположной стороне, под монастырской стеной, один чуть спереди лимузина, другой чуть сзади него.
Из лимузина вышли два господина. Один из них был высоким, с круглым мясистым и чрезвычайно властным лицом. Второй, напротив, скорее немного ниже среднего роста, с юркой, как у лисы, повадкой и, похоже, побывавший в немалых переделках.
Господа, не произнеся ни слова, направились к дверям морга, разумеется, закрытыми в это время суток наглухо. Но господинчик с лисьей повадкой уверенно нажал кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока с той стороны не послышался скрежет отодвигаемой металлической щеколды.
В щель открытой на четверть двери низенький господин сунул записку, на которой был от руки написан номер одного из боксов, в которых хранились трупы. А поперек номера начертанная крупным корявым почерком стояла подпись: «Круглый».
Дежурный прочитал записку и вернул ее обратно. Затем захлопнул дверь, освободил ее от верхней и нижней цепочек и снова открыл, на этот раз, что называется, настежь.
Господа вошли внутрь, после чего дверь снова была закрыта. Затем они пошли вслед за дежурным, который не торопясь продвигался по коридору, включая освещение на углах, на которых они сворачивали.
Наконец, все трое остановились перед боксом с нужным им номером. Дежурный открыл металлическую дверь и наполовину выдвинул в коридор специальный ящик-подставку с трупом. Он оглянулся на спутников, но тот, что повыше, недовольно помотал головой. И служитель понял, что господа, видимо, желают осмотреть именно верхнюю часть туловища покойника. А для этого он был выдвинут недостаточно. Тогда дежурный потянул ящик на себя, чем и исправил положение.
На этот раз высокий господин удовлетворенно кивнул, а затем мотнул головой по направлению вдоль коридора.
Дежурный все понял и отошел по коридору за угол, тем самым оставив господ наедине с покойником.
Тогда низенький подошел к телу, взял покойника за кисть той руки, которая лежала сверху, и поднял руку, отогнув ее на девяносто градусов по отношению к туловищу. Затем он оглянулся на высокого и указал ему жестом на обнажившийся участок тела.
Высокий, как бы делая усилие над собой, подошел вплотную к трупу и хладнокровным, цепким взглядом посмотрел на то, что он и ожидал увидеть.
Хотя, как сказать. Быть может, он и не ожидал, что еще раз в жизни увидит то, что видел когда-то, лет двадцать назад, очень далеко, на Востоке.
Но, с другой стороны, он знал, что просто так низенький его сюда не пригласил бы. Что-то да предъявит. Так и получилось: что-то ему предъявили. А вот что именно, так вот тут, на месте, не разберешь. Не установишь. На то есть люди, которых он немедленно сюда и направит. С низеньким надо решать в течение ближайшего часа. И от того, правильно ли он с ним решит, зависит и то, как после решат и с ним самим. Или можно сказать и наоборот: с самим Круглым. Потому что Круглый, – а это был он – твердо знал, что, насколько бы ни поднялся человек, всегда к нему может прийти кто-то от кого-то. И как он скажет, так и будет. Значит, и жизнь вся в том, чтобы так угадать в своих делах, чтобы тот, кто придет, не посчитал бы необходимым навесить крепких пендюлей.
Выходит, если определять по формальным признакам, религиозным человеком был крупный организатор известной по Москве сферы услуг Круглый. Сам он, правда, об этом не подозревал.
Низенький свистнул, и служитель вновь появился из-за угла. Двое молчаливых мужчин не стали ждать, пока он снова задвинет покойника в бокс, а повернулись и, даже не попрощавшись, твердо зашагали на выход.
Выйдя наружу, они, все так же не говоря ни слова друг другу, подошли к лимузину, задняя дверца которого была уже услужливо открыта шофером.
Мужчины сели в лимузин, шофер мягко захлопнул за ними дверь, и весь кортеж тут же тронулся в обратный путь. Мимо монастыря, вниз до Шаболовки, а там налево и в центр.
Оставшись на площади один, Алекс подошел к ближайшему телефону-автомату и набрал номер Валентины. Она не спала и начала разговор на удивление спокойно: