– Можешь не оправдываться и не объяснять, где тебя носит и почему нет со мной. Я ждала в гости Лору с ее старлеем, но она позвонила и сказала, что не сможет зайти.
– Старлей ранен.
– Да, я и это, и все остальное насчет того, что вас обстреляли, тоже знаю. Вы нашли Гарика?
– Нашли. Но чуть раньше его нашел кто-то еще. И убил.
– А теперь иди домой и ложись спать. Можешь даже перед этим напиться. От этого, конечно, будет вред, но небольшой. А если ты продолжишь ходить по Москве, я буду постоянно узнавать о все новых покойниках.
– Валентина…Может быть, я загляну к тебе?
– Не лицемерь. Именно этого тебе хочется меньше всего. Ты огорчил меня, Алекс, но виновата я сама. Не следовало омрачать последние недели жизни Мартина. Я должна была быть с ним до конца. Не дождалась. Вот Бог меня и покарал.
– Ты не могла знать, что произойдет с Мартином. И, во-вторых, никто тебя пока ничем не покарал.
– Нет, Бог устроил так, чтобы вы с Лорой среди глубокой ночи не нашли в таком, ведь согласись, немаленьком городе, как Москва, двух разных площадей. Не спорь и не возражай. Одного этого совпадения достаточно. А тут еще ты спасаешь ее кавалера, а может быть, и всех остальных, от лютой смерти под обстрелом. Жаль, что я этого не видела. Но я всегда знала, что ты не тот, за кого себя выдаешь.
– Как и Марло?
– Скорее всего. Ну вот, поэтому я теперь и остаюсь одна.
– Валентина…
– Да. Я это окончательно поняла, как только мне позвонила Лора. Но имей в виду: ей всего семнадцать, с крошечным хвостиком. Но она вынослива, как женская лыжная эстафета четыре по пять километров, вместе взятая.
– От инфаркта я не умру.
– Нет, конечно. Твое сердце я тоже неплохо знаю. Но бандитская пуля или истощение нервной системы тебе гарантированы.
– Лора здесь не причем. Сейчас она в надежном месте, но позже приедет к тебе и все объяснит.
– А я никого не приглашаю. Прости, я расстроилась и говорю первое, что приходит в голову, Алекс, я знаю, ты заговоренный. Но Мартин тоже был таким. Уходи с этого сквера и забудь про все, чего уже не вернешь и не переиграешь.
– Если я не найду того или тех, кто все это заварил, то в ближайшие сутки в этом городе прольется большая кровь.
– Думаю, что не только в этом, но и во многих других.
– Ты это тоже почувствовала?
– Я журналистка. И, кроме того, женщина, у которой разбито сердце. Неудивительно, что все чувства обострены. А почему ты заговорил в подобном тоне?
– Мне не нравится, когда я этак случайно встречаю ночью паренька, у которого в кармане миллион зеленых.
– По-немецки это называется, по-моему, ташен гельд.
– Ну да, карманные деньги.
– Так что тебе здесь не нравится?
– С деньгами не надо шутить, Валентина. На деньги люди живут, на них они и рассчитывают. И если кто-то решит очень зло подшутить над людьми, то ничего страшнее, чем манипуляция с деньгами, ему не придумать.
– Мне из трех газет ребята из финансовых отделов звонили. Действительно, какой-то такой пакости все ожидают.
– Ее не надо ожидать, Валентина. Она уже произошла. Или происходит. Вот этой самой ночью. Но только это не пакость, Валентина. Это то, из-за чего убили Марло. И из-за чего погибнет множество людей. А может быть, и целые народы. Вот про это я тебе и толкую. Если ночью по городу таскается парень с зеленым лимоном, то этот город может не простоять и до следующей ночи. Это тебе не динамит. Это много страшнее.
– Но он тебе что, совсем ничего не рассказал? Где он хоть его раздобыл, этот лимон?
– Рассказал, Валентина. Кое-что он мне шепнул. А боле не надо. Мне и так теперь уже все равно: что сон, что явь, что бред или загробные видения. Я, конечно, и раньше знал, что все это суета сует. И что, следовательно, все едино или, по крайней мере, не поддается настоящему различению. Но это я знал так, теоретически. А теперь-то уж и практически – ощутил.
– Ты не сказал, где он все-таки его раздобыл?
– Разве не сказал? О, ну это уж совсем просто. Деньги, как тебе известно, можно раздобыть только двумя способами: украсть или заработать. Второй способ, если иметь в виду такую сумму, можно смело исключить. Вот этот милый мальчик и воспользовался способом номер один. Попал он на Курский вокзал, где эти деньги и украл.
– Всему приходит конец, Алекс. Однажды придет конец и деньгам.
– Это будет означать, что пришел конец и людям.
– Возможно. Но это не должно произойти по крайней мере раньше, чем Лора родит тебе мальчика.
– Какой смысл, если всему конец?
– Смысл в том, что этот мальчик вырастет и всех нас спасет.
– Значит, имеет смысл какое-то время продержаться?
– Безусловно.
– Пока. Я позвоню тебе часа через два.
– Пока. О, подожди. На твое имя по пейджеру пришло сообщение.
– Я уже спешу. Что-нибудь важное?
– Да кто ж его знает? Это или шифровка, или шутка недурно набравшегося мэна. Записывай, я думаю, что по пьяному делу человек все-таки поленился бы записывать на пейджер.
Алекс записал телефонограмму, еще раз попрощался и повесил трубку.
Затем огляделся. Ближайшей хорошо освещенной территорией был вход в ресторан, разумеется, в этот предутренний час наглухо запертый.
Но сверху, впрессованные в массивный каменный козырек светили лампы зелено-салатного и фиолетового цветов. Про фиолетовый Алекс подумал, что он действует жутко возбуждающе, и что, следовательно, такие оттенки могут быть позволены только в будуарах заслуженных куртизанок республики.
Но тут же он уже и остыл. И тогда рассудил, что это возбужден он сам. И что степень его возбуждения еще сравнительно невысока, учитывая плотность событий хотя бы за последние полчаса.
В самом деле, даже за этот совсем небольшой интервал времени он успел выслушать признание от одной, отказ от другой, постоять над еще не остывшим трупом третьего.
Алекс развернул газетный лист и постелил его на каменной, скорее всего, гранитной ступеньке. Затем он сел на него, прямо напротив входа в ресторан, и раскрыл страничку из записной книжки, на которой он записал послание с пейджера.
«Тебе авто, а не слон на ухо наступил. Не помнишь, что ли, как подают утяру? Не там, а плюс один. Там, где собачки лают. И где спросили прикурить. И минус пять, и понимай, как знаешь».
Еще до первой попытки расшифровки Алекс понял, кто автор веселенькой записки. Угарный говорок Хорька как не узнать? Того, кто дал ему по голове железом, а после извинялся. Кто, судя по этой записке, все еще жив. В отличие от некоторых иных.
Авто, а не слон на ухо… Авто можно назвать и каром. Кар на ухо, Виталий Емельянович Карнаухов. Это, стало быть, автор послания представился так. Сотрудник таинственного и, как уверял сам Карнаухов, самого непотопляемого учреждения послевоенной истории: Дирекции по эксплуатации высотных зданий и сооружений. Но это так, детские шалости. А вот что дальше?
Алекс понимал, что в тексте обязательно должно быть упрятано упоминание о событии, которое могли бы припомнить и идентифицировать только они двое – отправитель и получатель. Иначе нечего было и затеваться со всеми этими шарадами, а уж лепить открытым текстом, и вся недолга.
Он несколько раз перечитал текст, оставшийся после откидывания первого предложения. И, действуя простым методом исключения, установил, что таким предложением может быть только это: «И где спросили прикурить». Карнаухов правильно рассчитал, что уж обстоятельства их «знакомства», повод и самые первые слова наверняка отпечатались в памяти у Алекса.
Вся записка – это зашифрованное приглашение на встречу. Сообщение о месте и времени. Мол, приходите, буду ждать вас во столько-то и там-то. А где? «И где спросили прикурить».
А где спросили прикурить? Прежде всего, на двенадцатом этаже. Конечно, известен и дом, где это произошло. Но, разумеется, дом имеется в виду совсем другой. Не может Карнаухов так рисковать и назначать встречу на том самом этаже и в том самом доме, то есть, просто-напросто перед квартирой Мартина Марло. А отсюда и следует, что «где спросили прикурить» обозначает только этаж, и ничего больше. Значит, этаж, на котором его будут ждать, Алексу известен. Двенадцатый.
Никто не начинает сообщать координаты с этажа. Разумеется, перед этажом указывают дом. А после – время визита или встречи. Все правильно, серединному характеру информации соответствует такая же позиция этого предложения во всем тексте сообщения. Значит, в том, что слева от него, сообщается о доме, а в том, что справа, о времени встречи.
«Не помнишь, что ли, как подают утяру? Не там, а плюс один. Там, где собачки лают».
Помнишь, не помнишь, не в этом дело. А в том, что «утяра» является словцом как раз из Карнауховского слэнга, а если говорить по-человечески, то и будет никакая не утяра, а утка. Просто утка. И как же ее подают? Да, наверное, так же, как и готовят. И как печатают в меню. Ну, конечно, «Утка по-пекински».
И происходить это все может только в ресторане «Пекин», который находится в здании гостиницы «Пекин», что на Маяковской, или теперь опять на Триумфальной площади.
«Не там, а плюс один». Не там, оно и значит, что не там, а в другом месте. Но плюс один дом – нет, не получается. Что плюс, что минус.
Соседние с «Пекином» дома далеко не добрали до двенадцати этажей. «Пекин», вообще-то, мелькал и искрился в байках Карнаухова. А в связи с чем это вдруг?
Знатный работник «Управления по эксплуатации…» старался поразить воображение Алекса рассказами о никем не разгаданном могуществе своей конторы. А затем от конторы перешел на мистику и параллельные пространства внутри самих объектов, то есть высотных зданий и сооружений. Значит, он ставит эту гостиницу в один ряд с высотными домами.
Так ли это на самом деле, то есть имеет ли «Пекин» официальный статус высотного дома и, следовательно, находится ли на обслуживании в «Управлении по…», это было не суть важно. Скорее всего, да, Карнауху все-таки виднее. Пусть так или не так, главное все-таки – это установить, что было в голове автора записки, когда он оную составлял.