Ответ на это напрямую зависел от второго вопроса: зачем, в каких целях он искал контакт с организацией наподобие Училища, будь то с его руководством, курсантами или выпускниками? Что для него заключалось в установлении подобного контакта: простое любопытство, неодолимая тяга к знанию или внезапно возникшая и при том крайняя необходимость?
Многолетние попытки и «внезапно возникшая» не состыковывались. Значит, скорее всего, имел место третий вариант, комбинированный. Марло много лет встречался с Хартом или с другими ребятами из той же конторы, и они обменивались кое-какой информацией. И эти их встречи вызывали иногда, пусть и незаметные для общественности, но вполне реальные изменения. Коррекции внешнеполитического курса двух стран, некоторые локальные снятия напряжения.
Стало быть, Марло выступал не от себя, не как участник самодеятельности. О нет, сэр, нет. Это невозможно.
От кого же? Ну, то, что он был связан с МИДовской высоткой на Смоленской, это почти очевидно. Недаром же он и пасся десятилетиями около этой пивной. Такой человек, как Марло, не стал бы ездить заливать вечную жажду куда-то далеко от центра своих интересов. Но, разумеется, группа, от которой он встречался с американцами, и не могла быть МИДом как таковым. Ибо официальный МИД мог действовать только официально, то есть так, как было согласовано, а то и просто приказано со стороны Политбюро. А это все и так было заявлено на официальных встречах и переговорах, и было прекрасно всем известно и без Марло, кем бы он там ни был.
Следовательно, картина вырисовывается такая: Марло представлял на встречах некую корпорацию, имеющую своих людей на многих, если не на всех уровнях власти, а уж во внешнеполитических структурах – без сомнения.
А что это за корпорация? Марло уже не ответит. Валентина, пожалуй, могла бы.
Многолетняя ее связь с Марло – явно не случайна. И это при том, что никак нельзя отрицать искренних чувств, связывавших этих двух, таких непростых людей.
Сейчас она – довольно известная журналистка, сделавшая себе имя на статьях и репортажах «из горячих точек»: о наркотранзитах, о маршрутах, по которым путешествуют караваны с оружием, о сложной игре вокруг всего этого северных, южных и западных спецслужб. Сейчас это так, и никто не поставит под сомнение ее право на просторную двухкомнатную квартиру в номенклатурном доме.
Но лет пять назад Валентина была еще мало кому известна. Лет десять назад она в журналистике была никем, нулем без палочки. А эта квартира у нее тогда уже была. И помог ее получить именно Марло.
Это Алекс знал из случайных обмолвок Мартина во время застолий. Причем, если при этом и присутствовала Валентина, она никогда ничего не опровергала и даже не уточняла. Из чего Алекс мог сделать вывод, что так оно и было на самом деле, как об этом говорил или намекал Марло.
Если сказать, что такая «помощь» дорогого стоит, то это, пожалуй, ничего не сказать. «Устроить» такую квартиру, и даже не жене… Не сказки ли это Шахразады?
Это уже становилось интересно. Алекс не любил докуривать сигарету до корня, поэтому он достал из пачки и закурил новую. Начинали сказываться вторые сутки бессонницы. От глубокой затяжки слегка закружилась голова. В охватившей его легкой истоме он оперся ладонями обеих рук на неостывшие за короткую летнюю ночь плиты и запрокинул голову в неясно светлеющее утреннее небо. Никого и ничего не было слышно, а мысли, как сущности нематериальные, сплетались в узлы и сети абсолютно бесшумно.
А между тем темный мужичок – или паренек? – в кепке с громадным козырьком стоял шагах в пяти сбоку от Алекса. Одной рукой он для большей устойчивости держался за ствол тополя, скрывавшего его от объекта наблюдения, а другой, засунутой в карман, сжимал наборную рукоятку старой финки. Вещи как бы и устаревшей, давно вышедшей из моды, но по-прежнему притягательной для публики, гулявшей некогда по послевоенной Москве.
Он был свидетелем странного происшествия на Смоляге, когда Алексу удалось предотвратить прицельную стрельбу по Симонову и всем остальным, кто стоял рядом. И поэтому этот паренек, как человек опытный, не тешил себя иллюзией относительно видимой беззаботности и расслабленной позы «клиента».
Пять шагов – вроде бы немного. Но и их не перелетишь вчистую по небу, как этот там, перешагнул полсквера и вскочил в тачку, и все это за пару-тройку секунд.
Нет, паренек отталкиваться от земли и лететь скорее всего в последний свой полет, пусть и с финкой в вытянутой вперед руке, не собирался.
«А сделать даже один шаг из-за дерева я не успею, – разумно рассуждал он, – видели, знаем. С другой же стороны, пушки у меня нет. Да и валить его сразу, наглухо, за такое, может, и не похвалят. Можно метнуть финку отсюда. Но он беспокойный, все время меняет позу. Второй-то попытки не дадут. Нет, это кино. А за кино тоже не похвалят. Если ноги удастся забандеролить. И что же тогда остается?»
Постояв какое-то время, затаив дыхание, за деревом, паренек принял весьма нестандартное, но совершенно правильное решение: если враг не сдается, и уничтожать его – приключение себе на голову, то, может, это и не враг. А чтобы все это прояснить, надо подойти к человеку и поговорить.
Можно даже выпить с ним, с непонятным. Выпить, пожалеть детинушку тренированную. А то ишь, как мается, места себе не находит. Наверное, грех какой замаливает. Не может такой способный не быть грешным. Тех дураков на площади он, конечно же, спас. А сколько других, может, и положил?
Надо выпить с ним, а потом приобнять за талийку да и спивать чего попротяжнее. От тогда, може, и финочку посподручнее выдет в ход пустить. Она любит, когда ее в ход пускают. Но чтобы так, как она привыкла: снизу вверх, с потом с косым движением на себя.
Но тут он мысленно одернул себя. Он знал за собой эту слабость: постоянную возможность забыться, утонуть в бесплодном предвкушении, а значит, потерять темп, хладнокровие, высшую эффективность.
Этого страуса требовалось прежде всего стреножить. Заманить и запутать. А потом и допросить.
«Имею право, – ободрил себя паренек. – В конце концов, чья это территория? Чего он тут разлегся?»
Алекс чувствовал, что за тополем кто-то есть. Но, как и сам паренек, притаившийся за деревом, тоже рассчитывал на эти же пять-шесть метров, которые их разделяли. И что-то он еще недодумал о Валентине и Марло, и о своей вине, о том, что не вовремя возник в их жизни и, может быть, способствовал обрушению их отношений.
Только бы этот, за деревом, постоял бы там еще несколько минут. Алексу не хотелось менять позу и покидать это место. А, кстати, чье это место? Вход перед рестораном, разумеется, даже и ночью принадлежит тем, кто держит это заведение. Кто держит на плаву этот мощный, огромный непотопляемый авианосец. Заправленная спиртным выше крыши – трехпалубка для авиэток любви.
– Эй, земеля, самосадик садишь? – раздалось, наконец, из-за дерева.
Алекс еще не кончил анализ. Более того, он только еще подбирался к чему-то очень важному, что было неизмеримо трагичнее, чем заговоры разведок или ночная встреча с пареньком. Или с финкой. Или с пареньком с финкой.
Это всегда представлялось ему проблемой проблем: возможность идентификации. Идентификация, то есть правильная интерпретация отдельного факта. Отдельного случая или встречи. Можно ли предугадать или даже задним числом оценить действительное значение тех или иных событий.
И, наконец, идентификация жизни. Собственной жизни, да-да, собственной судьбы. Ее финальной траектории и начальных, расчетных импульсов.
Кем рассчитанных?
– Чего жмешься? – паренек вышел из тени и, засунув обе руки в карманы, чуть-чуть приблизился к Алексу.
«Да, попытать бы его, то есть, тьфу, допросить бы», – опять мечтательно повело в голове у паренька.
– Кто ты и откуда? – спросил Алекс.
– Ишь ты, – присвистнул паренек, – а я думал жмешься, жмыха жалеешь.
Разговор плавал волоском над лезвием бритвы. Алекс подумал, что если Марло и сидел прошлой ночью перед входом в этот ресторан, то к нему подошел другой, не этот паренек. Этот, похоже, шел за Алексом от сквера. А Марло поймали на каком-то другом направлении. На этом, на пивном, была только проведена подготовка. Подготовочка. Симуляция паники и ажиотажа вокруг ложных слухов, которые внезапно оборачиваются свершившимся фактом. Вот тогда всем и страшно.
– Ты не знаешь, кто зарезал Гарика? – спросил Алекс. И тут же понял, что спросил неправильно. А у такого паренька спросить неправильно – опасно для жизни. Поэтому он попытался исправить, что можно. – Я это не к тому, что ты можешь подумать, а просто подумал, что ты, наверное, был на сквере и мог случайно что-нибудь видеть.
– А-а… вот ты из каких, – казалось, с облегчением ощерился парень.
– Нет, – сказал Алекс, не отводя взгляда от белесых обморочных глаз паренька, – я не оттуда. Я сам по себе.
– Врешь и не мокнешь, – убежденно отпарировал паренек. Затем, как бы подумав, добавил: – Но можешь и промокнуть. Я на тебя не в обиде, я за тобой и вправду от сквера шел, но есть и к тебе некоторые вопросы.
– О Гарике?
– Не-а.
Паренек присел на корточки, находясь прямо перед Алексом, и занял при этом столь устойчивое положение, что мог сохранять его, похоже, часами, если не сутками.
Алекс знал, где, в каких благословенных краях приобретается такая устойчивость в позиции «на корточках». Но, расставшись с майором, он уже полностью перешел на собственный стиль расследования. А этот стиль диктовал ему не уклоняться в сторону и не бить первым, даже если нож будет уже щекотать горло.
Только плывя по течению, можно было рассчитывать достичь водопада, чей рев раздавался пока на плохо определяемом направлении. И чьи дурманящие, гибельные пары поднимались из темных провалов финансовой цивилизации, вырывались из-под цокольных и подземных этажей банков, сокровищехранилищ, казначейств и монетных дворов. И только там, на дне этого водопада, он сможет прикоснуться к тайне гибели Мартина Марло, которая, теперь он в этом не сом