– Знать можно на разных уровнях, – ответил он Алексу, – даже на многих. Часто ведь человек знает что-то, но не знает, что он это знает. Не знает, не осознает самого этого факта.
– Не темни, – прохрипел Марло, вращая, как припадочный, налитыми кровью белками глаз, – говори, ты что-нибудь сам знаешь?
– Я только могу предположить. Во-первых, что, разумеется, такие люди есть. И во-вторых, что, может быть, даже и среди нас трех хотя бы один – из таких.
– Из тех, кто знает живое имя Ка? – еще более возбудился Марло.
– Да. Но кто именно из нас троих знающий, гадать бесполезно. Он, вероятно, и сам этого не осознает.
– Ну нет, я-то осознаю. Я знаю, что я знаю. И это то, что это не я. Значит, кто-то из вас двух: ты, Герб, или ты, Алекс. Вас, кстати, ни того, ни другого, никогда в жизни не избивали до беспамятства?
– Меня нет, – быстро ответил Герб.
– Про себя не могу ничего сказать, – уклончиво сказал Алекс. – Круглый сирота, с детства скитался, бродяжничал, убегал из детских домов. Ловили и водворяли. Может, что-то и было. Ты же понимаешь, при таком образе жизни чего только не случалось?
– Врешь, Алекс, – размазывая щеки по столу, вырубался на глазах Марло. – Это ты! Ты и есть! Скажи, Герб, я не прав?
– Смотря в каком смысле, – продолжал уклоняться Герб. Но Алекс заметил, что и он смотрит на него с каким-то странным, приценочным интересом.
– Вы не туда идете, – сказал тогда он им со всей аккуратностью, которую позволяло количество выпитого. – Вы едете не в ту степь. Ведь ты же сам сказал, Герб, что у каждого царского Дома, у каждой династии должен быть свой, персональный Ка. Со своим индивидуальным именем.
– Ну, и что получается? – мгновенно трезвея, как это умел он один, спросил Мартин.
– А вот я вас тогда и спрашиваю: что же получается? И прежде всего тебя, Герб. Раз уж ты все это фараоново хозяйство нам разобъяснил. Ты говоришь, что, возможно, кто-то из нас троих – Посвященный.
– Я только предполагаю.
– Оставь. Мы не в суде. Итак, кто-то посвященный. Но, дорогой мой, единственный и неповторимый, да святится твой лучший триллер среди бестселлеров мира, во что? Вот в чем вопрос. Во что мог бы предположительно быть посвящен один из нас?
– Как, во что? Он может знать имя. Вот именно, персональное имя Ка-мутефа, связь с которым была утрачена одной из рухнувших в начале двадцатого века династии.
– Вот именно, Герб, «одной из…». Ты хоть прислушайся сам, в какую паутину ты нас завлек. Вот перед тобой, например, благородный человек Мартин Марло. И он благородно-трагически стремится восстановить связь времен. Или хотя бы нащупать остатки порванных нитей. Ничего, кроме уважения, такой человек и его стремления вызвать не могут.
– Мы все уважаем Мартина, – с готовностью подтвердил «прибывающий в порт назначения» литератор Герб. – Марло мой друг, и ни о чем другом не может быть и речи.
– Теперь заметим себе, – продолжал Алекс, – что Мартин возглавляет в нашей пивной партию монархистов и никогда этого не скрывает. Даже когда находится в несвойственном ему абсолютно трезвом виде. Следует также отметить, что он неоднократно, не реагируя даже на появление милицейского патруля, запевал «Боже, царя храни» и «Бог, храни королеву», соответственно на русском и английском языках.
– Зачем ты нам говоришь то, что мы и так знаем? – вежливо спросил Герб. – То, что Марло не обращает внимание на патруль, это, кстати говоря, совершенно естественно. Он все-таки дворянин.
– Мартин монархист, но какой монархии? Неизвестно. Тогда при чем здесь имя персонального Ка-мутефа какой-либо конкретной династии?
– Вы оба зарапортовались, – вмешался практически трезвым голосом Марло, – и ты, Герб, и ты, Алекс. Вы ходите по кругу. А на этом маршруте к центру не приблизиться.
Мне не нужно индивидуальное имя персонального Ка-мутефа какой-либо конкретной династии. И я думаю, что если, например, в Румынию вернется король Михай, то это произойдет не только потому, что он – Гогенцоллерн.
– А почему же еще? – спросил Алекс.
– Потому что его возвращение, если, повторяюсь, таковое состоится, будет согласовано и поддержано… умными людьми. Назовем это так.
– Да где ж их взять, ластарь ты наш ненаглядный? – всплеснул ручками Герб.
– Ясно, – продолжал гнуть свою линию Марло, – что это не люди из спецслужб. Идея монархии выше идеи спецслужбы. Обе они, конечно, суть вещицы вполне эзотерические. Но все-таки в иерархии бытия структура царей расположена выше структуры спецслужб. Итак, эти искомые нами умные люди, – хотя все это условно, и ум может оказаться здесь вовсе даже и не на первом месте, – не «агенты, которые пришли с холода» или хрен его знает еще откуда. И так же очевидно, что они – не политики. Потому что те еще ничтожнее и, значит, еще бесполезнее для нас, чем секретчики. Тогда, кто же они? – и Марло строгим взглядом оглядел двух присмиревших собутыльников. – Частичный ответ я уже дал в предыдущих размышлениях. А именно: нам нужен выход на структуру, которая находится выше структуры царей. Или уж, в крайнем случае, не ниже. Только в этом случае возможно взаимодействие и реальная отдача от него.
– Что это может быть за структура? – спросил Герб. – Тайные религиозные ордена? Суфии? Кто или что?
– Внешне такая структура может принять любые формы, – небрежно ответил Марло. – От самых экзотических, как, например, руководство братством глухонемых нищих, до самых респектабельных, если даже не сказать рутинных. Ну, например, руководящее ядро преподавателей какого-нибудь известного учебного заведения. Скажем, для смеха, Московского государственного университета. МГУ, с вашего разрешения.
При оглашении этой дикой идеи о заговоре неких преподавателей некоего учебного заведения Марло почему-то с особой строгостью посмотрел на Алекса. Но тот, разумеется, и ухом не повел, то есть продолжал слушать алко-фантаста с прежним вниманием.
– Царства рушились, – продолжал Марло, – только когда цари утрачивали связь с теми, кто был им равен, а может, даже и выше их. И они восстанавливались, и династии снова всходили на трон, когда связь снова возникала. И союз двух сил упрочивался, оставаясь нерасторжимым в течение иногда тысячелетий.
– А если конкретней, Мартин? – произнес Герб, вставая со своего места.
И еще неизвестно, не отмахнулся бы от него Марло, как от мелкого насекомого, если бы Герб заострил вопрос на ровном месте. Но Герб был велик в этот момент. Потому что он открыл кухонный шкафчик, пошуровал в его недрах и достал оттуда пузатую склянку виски «Джонни Уокер», мир праху его. Это уже был удар по психике за пределами запрещенных. Демонстрация чуда, после которого можно уже смело разуваться и босиком гулять по облакам.
– Конкретней не могу, Герб. Конкретней ничего нет. И поэтому я конченный человек и алкоголик.
– Ну допустим, это ты не поэтому, а просто потому, что тебе так приятно…
– Но не подумайте, – как ни в чем не бывало продолжил Марло, наливая себе первую, на палец бегемота, порцию «Джонни Уокера», – что в моей голове ничего не осталось. Что в ней только мрак и туман.
– Что же у тебя еще, Мартин? – с непонятным упорством подзадоривал его Герб. – Чего ты ищешь? Быть может, это совсем рядом? И если бы ты поделился с нами, то мы, может быть, хоть чем-то смогли бы помочь.
– Ты, Герб, всю жизнь влюблен в Валентину. Ну, по крайней мере, всю ее московскую жизнь.
– Мартин!
– Да ладно тебе, мы все здесь пьяны, я правильно говорю, Алекс? Вон, кстати, посмотри на Алекса. Сколько пьет человек, а Валентина теперь вокруг него увивается.
– Я тебя прошу, Мартин. Я не пожалел последнего вискаря, но не для того…
– А для чего? Ли-те-ра-тор! Ты же литератор, от слова «литера» – «буква». И ты же, буквица, из Божьего сада, еще меня и не уважаешь.
– Давай вернемся к прежнему разговору. А кто кого уважает, это уж на самый кончик припасем.
– А мы прежнего и не покидали, голубь мира. Валентина почему-то решила, что я для нее устарел и неперспективен. А? Каково? Это я-то, Мартин Марло? Посмотри теперь на меня и скажи: могу ли я для кого-либо устареть?
– Нет, Мартин. Это невозможно. Ты, как древнегреческий бог, беспутный, но вечный.
– Ну так вот. А она вот на этого меня променяла, – и он мотнул головой в сторону Алекса.
– И что ты по этому поводу думаешь? – спросил Герб.
– Нечего тут особо и думать, – с готовностью отвечал Мартин как человек, для которого не существовало проблем, кроме факта собственного рождения. – Это те дачные змеи ее настроили. А точнее, перенастроили.
– Кто? Какие змеи?
– Ты слышал когда-нибудь такую фамилию – Рейнгольд?
– Что-то припоминаю из истории… Но туманно.
– Вот то-то, что туманно. Да ясней тебе и не надо. И не из истории, а из самой суть современности, ядрена матрена. А звать ее Виктория, если это тебе чего-нибудь говорит. Вика. И у нашей Вики есть дочурка Римма.
– Ну и что? – спросил Герб.
– Вот ты у них и спроси, почему это я для Валентины устарел. А вот сей, запорожец и победитель, наш друг Алекс, отнюдь нет. Вот он не устарел, а совсем наоборот.
Хотя Валентина меня любила, почему нет? Ничего худого не могу сказать. Может, она почуяла, что мне вообще хана? Что меня должны, выражаясь старомодно, ликвидировать?
– Кто? Валентина?
– Тю, мышонок. Я же тебе сказал, кто у них главная ведьма: Виктория Рейнгольд. Она и почуяла.
– Я вообще удивляюсь, Мартин, как тебя до сих пор не пришили.
– За Валентину?
– За язык.
– А это такая конспирация, кролик. Ее разрабатывали лучшие умы Кембриджа и Оксфорда, и более ста лет назад уже применяли Чарльз Диккенс и Льюис Кэррол.
– И в чем же заключается столь изысканная конспирация? – вошел в разговор Алекс.
– Говори все подряд, и пусть другие думают, что бы это могло означать.
– А я делал все, что мог. И если не взял главный приз, то это еще не повод… для убийства.
Марло знал, не просто предчувствовал, а знал все, что должно было произойти в ближайшие дни. Но он снова применил свою проклятую кембриджско-оксфордскую конспирацию. Он все прокричал открытым текстом, но сделал это в состоянии безумного, безразмерного опьянения.