Алекс потянулся, насколько позволяла ему цепь, и перекатился с бока на спину. Пора, пожалуй, уходить от этих гостеприимных и тихих людей. Он был почти благодарен им за предоставленную ему возможность вот так, в центре города, поразмышлять в тишине. Тишина, ты лучшее из всего, что слышал. Да, поэты понимают, о чем пишут.
И слава Богу, в шикарном ночном притоне действительно стояла полная тишина. Нигде, вроде бы, никого не били и не пытали. Во всяком случае, ниоткуда не доносились крики или стоны жертв или, допустим, характерные звуки возни и ударов. Даже странно, подумал Алекс. Впрочем, нечистая, наверное, успела вдоволь поработать до и после полуночи. А сейчас, перед самым рассветом, когда вот-вот закричат петухи, ей, конечно, особо уже не разгуляться.
Тишина и принесла на своих бесшумных крыльях почти полное решение. Значит, и правильно он дал себя сюда затащить.
Марло не мог бы так вызывающе и беспечно дразнить Алекса и Герба во время их последней пьянки, если бы воспринимал угрозу своей жизни всерьез. Если она существовала, а он не принимал ее всерьез, это значит, что он контролировал или думал, что контролировал, ее источник.
Он принял участие в игре, которую предложили ему, а он попытался вовлечь в нее и Алекса с Гербом. Да, он был уверен, что это всего лишь игра. И что ее рамки известны ему до конца. А не знал очевидного для профессионала правила: если в сценарий встроена, даже на уровне блефа, угроза для жизни, блеф может быть откинут в любой момент, как скрипичный футляр, в бархате которого покоился до времени автомат-пулемет.
Марло не принял этого правила во внимание. За что и поплатился.
Оставалась мелочь. Установить персоналии.
Но в это время из глубины зала к эстраде подошли две пары. Они приблизились прямо к роялю, но на Алекса, казалось, не обращали ни малейшего внимания.
Один из молодых людей сел за рояль. Другой, так и не поднявшись на эстраду, остался стоять, скрестив по-наполеоновски руки на груди. Пианист заиграл печальную красивую мелодию, которую тотчас узнал Алекс, как наваждение своего исчезнувшего, а может, приснившегося детства. Вальс Ребикова «Елка». Да, когда-то, еще до поступления в Училище, когда еще он жил в детском доме, он пытался разучить этот вальс на старом, но не сдающемся кабинетном «Петроффе», который с незапамятных времен стоял у них в красном уголке. Девицы танцевали в стиле медленного вальса, причем получалось это у них довольно красиво. Та, что пониже и постарше, вела. А та, что помоложе и повыше, велась. Увлекалась. Откинув голову с пышной гривой волос назад и переломившись гибким станом, она вальсировала в объятиях подруги, полузакрыв глаза. И, конечно же, если бы у нее был полушалок, то она закусила бы его от муки. От блаженства. Но полушалка у нее не было.
Второй молодой человек, наконец, все-таки поднялся на эстраду и подошел к распростертому на полу Алексу.
– Ты вот что, земляк, давай знакомиться, – сказал он по-простому, присаживаясь на корточки рядом с закованным.
– Меня зовут Алекс. А кто ты?
– Я Петр, санитар в психушке. Вот эта, пониже, медсестра. Жанной зовут. Вторая, здоровущая, Катрин. Хочешь верь, земляк, не хочешь, хрен с тобой. А только она дочь самого господина Круглого. Ну, а тилигенчик за роялем что-то вроде хахе-ля при ней. Фамилия ему Озерков. Имя смешное, Платоном, вроде как, кличут. Сейчас на дачу к нему едем. Если папаня евонный метлой по шапке нам не даст, значит, гудеть будем.
Ну, публика… Где только и находят друг дружку, прости нас и помилуй. Вот тебе и «Елка» композитора Ребикова. Дочь Круглого и сын Озеркова. Разумеется, того самого дачного соседа Рейнгольдов. Теперь Алекс не сомневался, что через несколько часов он поставит точку в расследовании убийства Марло.
Круглому позвонили те, кому он дал поручение послать в морг специалиста по татуировкам.
– Он классный специалист, – сказал порученец, – но мы ни фига не можем понять, чего он лепит. Выслушайте его сами, шеф, нам в этих вопросах, я имею в виду татуировки и прочие обрядовые прикидоны, до вас далеко.
Порученец был хорош тем, что его лесть хоть и высказывалась прямо в лоб, но выглядела всегда как исключительно деловые замечания.
– А что лично ты сумел разобрать, когда этот антрополог-болтолог заключение после осмотра трупа давал?
– Шеф, он много чего говорил. Мы же его сейчас к вам доставим. Вы все разберете. Вы не мы. А нам куда?
– А в глаз не хочешь?
– Ни за что не ручаюсь, но я так понял, что татуировка – свежак.
– Ты что? Она должна была появиться на нем не позже, чем двадцать лет назад. Ну, пятнадцать.
– Какое? Вы что? Говорю вам, совсем свежая. Антрополог много чего лепил, но это я разобрал. Сутки, как рисуночек нарисовали. Плюс-минус несколько часов.
Круглый опустил трубку на рычаг и, на первый взгляд, казалось, что призадумался. Но на самом деле он материл себя в душе как последнего фраера, салагу и портяночника.
Так попасться и вляпаться! Конечно, покалякать с антропологом будет небезынтересно, Круглый ценил контакты с по-настоящему знающими людьми, но основное он уже знал.
Чертов пес заокеанский, подсунул гнилуху. Впрочем, чуело сердце, куда ноги шли. А теперь что же? Пора резать постромки. Но как? Джокер-покер-спаниэль. Или – картина художника-передвижника «Приплыли».
Опять позвонила неугомонная деваха. И опять начала выдавать пену насчет того же проходимца, которого ребята, вероятно, для смеха приковали к роялю, а он, как сумасшедший, вообразивший себя королем, требует личного свидания с самим Круглым. И немедленно.
– Слушай, дочь, отец, конечно, груб, но ты мне все-таки ответь. Ты чего хлопочешь? Он тебя там случаем прямо на рояле не обогрел?
– Как ты можешь, па?! – с достоинством ответила Катрин. Я же тебе сказала, что со мной мой новый кавалер. Из очень приличной семьи. Как же можно? Что же ты хочешь, что б я прямо при нем?..
– Тогда слушай в трубку и постарайся со своими кавалерами больше сюда не лезть. Того хлопца, с денежным кейсом, наши возьмут и без твоего информатора. На площади засекли, что он уехал с чумовозом. Уже выяснили, что машина из Кащенко.
Значит, туда они и укатили. Там их наши и накроют. Ну, и что мне твой прикованный еще может сообщить?
– Папа, я все же женщина. Пусть для тебя я еще дуреха, может, так оно и есть. Послушайся меня.
– Еще чего?
– Послушайся меня. Я не могу тебе объяснить все, что я чувствую, когда говорю с этим человеком. Но ты должен с ним встретиться и поговорить. Хуже от этого не будет. А будет только лучше.
– Значит, по-твоему я должен? Ну, хорошо, ты женщина и все такое. Может быть, ты еще и египетская кошка, кто тебя знает? Это надо было у твоей матери, покойницы, уточнить. Но ты должна мне объяснить, почему я должен с ним встречаться. Скажи что-нибудь убедительное. Кстати, если это человек серьезный, то он должен был снабдить тебя какой-нибудь примочкой для меня.
– Почему? Какой еще примочкой?
– Потому что он должен был понимать, что я самолично не погонюсь за каким-то фраером, даже если у него в кейсе зазеленел лимон. Я поручу это своим ребятам. А они вычислят этого другана с кейсом на раз. Как, кстати, и произошло. Значит, твой приятель, если он не пустой, должен был сообщить тебе для меня что-то более заманчивое. Вспомнишь – позвони. А нет, и слушать не буду.
– Вспомнила. Он сказал, что хотел поговорить с тобой о татуировках.
Круглый почувствовал, как по спине, между лопатками, покатилась к пояснице узкая щекочущая струйка пота.
– Дай адрес. Только скажи, если какое железо есть, пусть заранее оставит. Все равно здесь просветят.
– Да нет у него ничего. Мы подвезем его на своей машине. А потом на дачу, к Озеркову.
– Жду.
6
Москва златоглавая спала и не ведала, что золото у нее не только в головах, но и в фундаментах. Не ведали о том москвичи, а потому и спали спокойно, пока игривое летнее солнце не заскакивало к ним бесцеремонно в окно и не начинало щекотать кому веки, а кому и обнаженные после ночи любви внутренние поверхности бедер. Эти самые поверхности хорошо обвевались ветерком из открытых по летнему времени окон, ну а щекотка солнечными вязальными спицами, проникающими через небрежно задернутые шторы, приводила в чувство утомленных неизвестно чем жителей столицы.
Кому надо, те, конечно, ведали. И не только про золото. Московское Управление ФСК ведало, например, и про зеленый вагон на Курском вокзале, и про перестрелку, случившуюся там же. Которая, уж коли зашла о том речь, была вовсе не перестрелкой, а отстрелом одним вооруженным отрядом профессионалов другого, считай, такого же, как они сами, отряда.
Начальник Управления не мог с ходу ухватить самую соль такого своего ведения. Чтобы ухватить соль, ему нужно было какое-то время подумать. Да не просто так, как-нибудь на ходу, а в обстановке полной отрешенности. Дома, в обстановке совершенно неотступного уюта, всепроникающей холы и неги со стороны любимой женушки, не менее любимой тещеньки и уж просто обожаемых доченек, домработниц и кого-то там еще, сделать это не представлялось возможным. Поэтому он приехал утром спозаранку на службу, заперся у себя в кабинете и раскрыл «Веды», книгу мудрости древнего индийского племени. И углубился в первый, самый древний раздел Ригведы.
Между тем, в это историческое утро, историческое, потому что оно могло стать рассветом новой эры безденежной цивилизации, происходило в мировом городе, одном из пяти мировых городов, и много других, бесспорно, интересных событий. Так, например, люди, посланные Круглым в Кащенко для поимки Рашпиля и изъятия у него явно чрезмерной для такого молодого человека суммы в инвалюте, никого там и ничего не обнаружили. Ни шофера, ни чумовоза, ни пассажиров.
Дело в том, что Рашпиль, которого Алекс после событий на площади назначил старшим группы, получил свое назначение недаром. Мозги у него шурупили, вот что главное. И он, даже не обращаясь к древней мудрости «Вед», вычислил на раз, что там, куда они намеревались приехать, их возьмут тепленькими в самом близком будущем.