– Да я не смеюсь. Уж больно ты суровым вернулся. Прямо как Амундсен замороженный.
– Ты что думаешь, вот вы тут сидите у Садового Кольца и прямо вы уже такие несчастные? Прямо у вас тут смог, и нечем дышать, и через озоновую дыру вас космос жестким излучением охерачивает? Ведь скажи, ты так и думаешь?
– А что, разве это не так?
– Да в том-то и дело, Герб, что ты глуп. Как сорок тысяч братьев, между нами говоря, глупее быть не могут, и ты, и все ваши окосевшие от пива дуремары на Смоляге.
Герб подумал, что вот же как бывает, только что пил человек за его и всех прочих питьевых знакомых здоровье, а не прошло и минуты, как все они оказались записаны по разряду дуремаров.
Но строго судить Пафнутия, конечно же, не следовало. После дальней дороги человек. Да к тому же после выполнения исторической миссии по установлению реальности существования Запада.
Герб с огромным внутренним напряжением ждал звонка от Алекса или Валентины. Кроме того, ему предстояла нелегкая задача: сообщить Пафнутию о гибели Марло. Поэтому он справедливо рассудил, что выслушать подробный отчет о заокеанских нравах – под рубрикой «их нравы» – еще будет время впереди. А пока что неплохо бы расспросить Пафнутия о той единственной конкретной причине их срочной встречи, на которую так многозначительно намекал Пафнутий в телефонном разговоре.
– Ты сказал, что с тобой произошла там какая-то история.
– А как же, Герб. Но ты пойми и меня. Совершенно дикая жара и влажность…
– Это ты уже говорил.
– Да. Но я до сих пор не могу отойти, как будто меня перехреначили из установки залпового огня Фиалки Монмартра. Ты не можешь этого понять, Герб. Это же другой континент. И будут новая земля и новое небо. Потому что старое все миновало.
– Значит, все стоит на месте, и все в точности, как в полицейских сериалах?
– Все, Герб, все до запятой. Полицейские сирены, как звуковая дорожка, и желтый цвет, как доминанта видеоряда, – вот твой Нью-Йорк, о Генри Миллер. Причем заметь, что есть и неожиданности. Внутри некоторых закрытых двориков – Италия Возрождения: фонтаны, статуи, мраморные плиты с набранными из сердоликов цветами и павлинами.
– Но об этом в следующий раз. Тебя не было, Пафнутий, всего недели с небольшим, но за это время кое-что случилось. Но сначала выкладывай ты сам: что там у тебя стряслось? Я же слышал по телефону, у тебя голосок в мандраже маленько был.
Пафнутий тяжело вздохнул, с некоторым недоумением поглядывая на пустую, допитую ими бутылку коньяка.
Тогда Герб, чуток поколебавшись, движением факира достал откуда-то с подоконника два двухсотграммовых снаряда с водочной начинкой.
Приплюсованные к выпитому коньяку, эти снаряды могли рассматриваться уже как серьезный зачин серьезного разговора.
– Уже на вторые сутки пребывания на гостеприимной земле талантливого нью-йоркского народа я твердо решил делать ноги, – выпив водяры и крякнув, как оживающий на глазах мертвый богатырь, начал Пафнутий.
– Поехав на Авеню Ар и взяв заказанный по телефону авиабилет на следующий день, я на обратном пути в Квинс-Асторию, где меня приютили старинные московские знакомые, заехал на знаменитый Брайтон-Бич. Ну, ты понимаешь, Герб, что знаменит он в основном именно у нас, и то благодаря кассетам с тамошними кабацкими шлягерами. Конечно, какое там купание в океане? Я-то надеялся всю свою дальнейшую жизнь с гордостью произносить: «Я плавал в Атлантике».
– Что же тебе мешает? Произноси.
– Да неохота как-то. Какая там Атлантика? Так, до неприличия теплый, мутноватый заливчик.
– И все-таки, именно там с тобой что-то и произошло?
– Представь себе, нет. Не там. И даже не в тот день. А на следующий.
– А что на следующий день?
– А на следующий день я должен был улететь. Вот скажи, если ты мне друг, что должен сделать человек прежде всего, если он хочет откуда-нибудь улететь?
– Прежде всего, он должен перестать трепаться.
– И если это откуда-нибудь называется Нью-Йорк-наш-Сити, то прежде всего такой отлетающий господин должен попасть в «Джи Фи Ки». Правильно? Что означает, как нетрудно догадаться, аэропорт имени Джона Фицджеральда Кеннеди. И я туда добрался от Астории на совершенно роскошном кадиллаке, внутри отделанном полированными панелями коричневого дерева и голубым бархатом.
– Это что же, у империалистов и такси уже такие шикарные?
– Никак нет, шер ами. В дополнение к таксерам у них, как впрочем и у нас, действуют индивидуалы, имеющие лицензию на частный извоз. Вот мне такой и попался, индивидуал. Веселый индус, чьи губы на светло-оливковом лице казались голубыми, как бархат, которым были обтянуты сиденья кадиллака.
– Короче говоря, ты оказался в «Джи Фи Ки»?
– Если короче, то да. А то я мог бы рассказать тебе и о том, как мы с индусом более получаса объезжали периметр аэропорта и у всех подряд спрашивали, где пассажирский терминал «Аэрофлота». На рейс которого я, разумеется, и приобрел билет, потому как он был намного дешевле билетов американских компаний. Так вот, мой индус у всех спрашивал – у свободных таксистов, у индивидуалов, как он сам, даже у полицейских, и никто не мог нам ответить, где же наш терминал. И если ты подумаешь, Герб, о бойкоте русскому писателю, то ты глубоко ошибешься. Никто не мог указать моему шоферу нужный нам терминал просто-напросто потому, что никто из них никогда не слышал о такой авиакомпании, как «Аэрофлот».
– Исходя из чего ты это понял?
– Исходя из того, что они с величайшим недоумением выслушивали вопрос, переспрашивали название, произносили его на разные лады – Э-э-э флот? – и казались еще более огорченными, чем индус или даже я сам, начинавший уже потихоньку нервничать из-за возможности опоздать на рейс.
Герб понял, что Пафнутий, может быть, и неосознанно, затягивает со своим сенсационным сообщением. Или вообще не решил, стоит ли о нем говорить.
– Закончи с тем, о чем ты хотел мне сообщить. Тогда еще и дернем. У меня еще три бутылки полусладкого.
– Так, может, промочим горло?
– А это что, так долго рассказывать?
– Да ты что, Герб, чего там долго? Ну вот, слушай. Я регистрацию прошел и гужуюсь потихоньку между залами ожидания и барами, спускаю последнюю зеленую тридцатку на пиво. Ибо, как сказал мне один талмудист со Смоляги, благословил нас Господь этим напитком во веки веков. Да не устанем мы славить имя Божие за такие его милости к нам, поганцам сущим, если уж как на духу-то молвить.
– Тормози лаптей, Пафнутий.
– И тут подходит ко мне господинчик. Можно сказать, подкатывается, потому что у него вся комплекция и конституция, а стало быть, и походочка здорово похожи на мои собственные. И предлагает он мне клевый гешефт. То есть, дело сомнительное, но на первый взгляд вполне проходное.
– И ты стал его слушать? Ты что, с ума сошел?
– Как видишь, нет. Не сошел, не схожу и не буду сходить. А жив-здоров, чего и тебе желаю.
– Что же тебе предложил твой милый?
– Почему ты так его называешь, Герб? Он не из таких, смею тебя уверить.
– Ну как же? Ведь поют: «Я милого узнаю по похо-о-одке…» А ты говоришь, что у него вроде и походка в точности твоя.
– Ну, не в точности, но в пределах рассеянного взгляда возможно отождествление.
– Какого взгляда?
– Незаинтересованного. Скользящего.
– А дело он мне предложил, между прочим, на десять тысяч баксов. Пять тысяч дал прямо там, в аэропорту. И еще пять должен передать здесь, в Москве.
– За что?
Теперь Герб встревожился не на шутку, так как прекрасно знал, что Пафнутий не относился к деловой породе гуманоидов, и, стало быть, в вовлечении его в какую-то реальную сделку было что-то неправильное.
– За то, чтобы я еще на недельку остался в Штатах под его именем и с его документами. И наоборот.
– Что, наоборот?
– Ему нужен был мой билет и мои документы. Вместо них он дал мне свой билет, на рейс неделей позже. Которым я вчера и прилетел. За «беспокойство» мне были выданы пять кусков прямо там, на месте, и столько же обещано здесь, в Москве, при встрече и обратном обмене документами.
– И где ты там эту неделю жил?
– Он отвез меня к «Ля Гвардия» и дал ключ от номера отеля, который был оплачен за неделю вперед.
– Это где и зачем?
– «Ля Гвардия» – это второй после «Джи Фи Ки» крупнейший аэропорт Нью-Йорка. Рядом с ним – отельчик средней руки. Я думаю, что он специально заранее снял там номер для своего предполагаемого двойника, чтобы тот в эту неделю нигде особо не шатался и не отсвечивал.
– Как он это все тебе объяснил?
– А чего там особенно объяснять? Деньги сунул под нос и сделал предложение.
– Шутишь? Получается, он тут целую неделю жил под твоим именем и, что хотел, то творил?
Пафнутий теперь, когда перешел на полусладкое, казался еще более взволнованным, чем в момент коньячного старта. Его енотовые глазки посверкивали от ужаса запоздавших прозрений. А горевшие апоплексическим возбуждением щечки интенсивностью холодного свечения напоминали пламя газосварки.
– Нет, Герб, ты не туда глядишь. Если бы на нем здесь, в Москве, повисла пара-тройка трупов или, допустим, несколько взятых сейфов, то он договаривался бы со мной совсем по-другому.
– Как именно?
– А так, что он взял бы мой билет и документы, а мне в обмен ничего бы не дал. Я сидел бы в отеле около «Ля Гвардия», он совершил бы здесь все запланированные им злодеяния и спокойно, под моим именем, вернулся бы в Штаты. Потом приехал бы ко мне в номер отеля и, что скорее всего, отправил бы меня кормить рыб на дно Ист-Ривер.
– Логично. Ты оказывался просто ненужным свидетелем.
– И, к тому же, по прибытии в Москву я мог быть арестован и допрошен, если бы он как-нибудь здесь засветился со своими художествами.
– А так? Что получается в вашем варианте?
– А в «нашем» варианте, ты же сам это видишь: вот он я, сижу перед тобой живой и здоровый. И заметь, прибывший в Москву по его документам.