Братаны продолжали сидеть на стульях, попеременно поглядывая то на Катрин, то на. стоящего теперь между ними Никонова. А Никонов поглядывал на стоящий рядом у боковой стены высокий канцелярский шкаф.
Между левой и правой тумбами, прямо по центру стола имелось полое пространство. Это была бы перемычка, соединяющая массивные боковые тумбы. Причем если поверху вся конструкция соединялась вполне прочно, то ниже пояса соединительные доски уже отсутствовали. Так что на метр от пола перемычка обнажала казенный блеск масляной краски стены, вплотную к которой стоял шкаф.
Никонову надо было сделать всего лишь шаг, чтобы оказаться вплотную около шкафа, и встать в полом пространстве между двумя боковыми тумбами.
И он его сделал.
Шаг занял у него… Да кто это может определить?
Он стоял теперь в проеме между тумбами, лицом – а не затылком – к тому месту на полу, на котором его только что истязали двое страшных, которые все еще не успели или не надумали переменить свои позиции, то есть по-прежнему сидели на стульях по бокам. То есть располагались прямо напротив боковых тумб огромного шкафа. Никонов поднял руки и ухватился за крайнюю верхнюю перемычку. Повис на ней и, несмотря на неотпускающую дрожь и дурноту, понял, что на последние усилия сил у него хватит. Он согнул висящие в воздухе ноги в коленях и уперся подошвами в нижний участок стены сзади себя.
Затем, продолжая делать раскачивающие движения руками и плечевым поясом, начал нажимать подошвами на стену. Под воздействием этих согласованных усилий шкаф начал раскачиваться и даже рискованно крениться в сторону братанов.
Конечно, это могло продолжаться лишь несколько секунд. Какова бы не была заторможенность сидящих на стульях, угрожающе кренящиеся в их сторону более чем двухметровые тумбы как будто заставили их немного прийти в себя.
С искаженными недоумением и запоздалым страхом лицами они взирали на болтающегося в воздухе паяца, мертвяка, вообразившего, наверное, что его уносят куда-то ангелы, и уже готовы были сорваться со своих стульев.
Но тут Никонов оттолкнулся от стены изо всех сил. И шкаф прошел сорокапятиградусную точку наклона и обрушился вместе с висящим на нем человеком вперед.
Но рухнувший вместе со шкафом человек падал в полом центральном участке и при падении оказался накрыт всего лишь задней половиной соединительных досок. К тому же они находились на значительном расстоянии от его спины.
Совсем иной, воистину сминающий эффект испытали на себе оба бандита, на которых обрушились боковые тумбы. На первый взгляд, казалось, что их просто расплющило, намертво вдавило в пол вместе с их смятыми, как спичечные коробки, стульями.
Но через короткое время стоны, раздавшиеся из-под обломков, показали, что такое предположение было истинным только наполовину. Их действительно вдавило в пол. Но не намертво. А значит, предстояло извлечь их из-под обломков и отдать в руки следовательских органов.
Представитель которых, следователь Никонов, находился тут же. Не просто, конечно, находился, а валялся на полу под центральной полой частью шкафа, всего лишь оглушенный падением вместе со всей конструкцией.
…Римма услышала шум въезжающего на участок автомобиля и выскочила на крыльцо веранды.
Вместе с матерью она, разумеется, всю ночь не сомкнула глаз и теперь находилась в перевозбужденно-притупленном, наркотическом состоянии.
И она до сих пор не могла полностью поверить в случившееся. В то, что муж всерьез укатил на ночную ловлю бандитов. И в то, что она не смогла удержать его от этого.
Когда же она подбежала к авто и заглянула на заднее сиденье, то убедилась, что к этим двум пунктам, в которые ей до сих пор не верилось, можно прибавить и третий: муж выполнил то, что обещал. И что казалось в тот момент диким и жалким бредом.
Она сразу поняла, кем были те громилы, невероятно изуродованные и окровавленные, которые распластались, прикованные по бокам от ее Петечки, тоже, впрочем, невероятно изуродованного и окровавленного.
А Никонов при очередном прояснении сознания увидел стоящую на лужайке Римму, которая загляделась на него с немного жалким смешанным выражением. С выражением счастья, преданности и любви.
И муж прохрипел жене, торопясь быть понятым, пока его снова не утянуло под лед ясного сознания:
– Если еще раз этот Воронов…Чтобы ноги его в нашем доме! И матери передай… будет покрывать дочь, не увидит нас… Уйдешь от нее. Вот это видела? – и он попытался показать ей свой кулак. Но сознание опять покинуло его.
«Не может быть, – думала Римма, не отходя от авто, – он не должен сейчас умереть. Он действительно любит меня, и я теперь знаю об этом».
Собрание банкиров, депутатов и спонсоров явно пробуксовывало. Основного «Слова» так все еще и не было произнесено. А деловитые, но не внушающие прочного доверия ораторы, которых время от времени выпускал на трибуну ведущий, только усугубляли общее замешательство и неуверенность.
Например, один из них сообщил, что по последним полученным вот только что данным, Нойгард покушался на самоубийство. У Рюмина – тяжелый сердечный приступ, исход которого под вопросом. Озерков не выходит на связь, что косвенно свидетельствует о растерянности в стане монархистов. Это так докладывающий закруглил. Но тертые калачи, собравшиеся в тылу у Госдумы, прекрасно понимали, что все это может косвенно свидетельствовать о чем угодно. И даже не косвенно. А так, что в любой момент могут раствориться двери и войти молодые статные ребята со стволами и примкнутыми штыками.
Другой доложил, что, как ни странно, Толмачев тоже не выходит на связь.
Тертые опять намотали на ус. Ничего себе «как ни странно». Совсем это может оказаться и не странно. Ведь генерал только показал им содержимое вагона, как вещественную гарантию под их залповое снятие со счетов наличности в европейских банках. Которое и должно было вот-вот последовать по команде «Все вдруг». Да, генерал показал им этот фантастический вагон. Но почему бы ему с такими деньгами не попытаться «кинуть» не только президента и американцев, но и такую, во всемирно-историческом масштабе, конечно же, шушеру, как местные, то есть российские господа банкиры и господа спонсируемые?
На самом же деле ситуация была еще хуже, и генерал не выходил на связь по той траги-технической причине, что люди Воронова обрубали ему одну линию за другой.
Спецсвязь, собственно, уже отвечала ему гулким эхом. А выбегать на улицу, чтобы докладывать что-то каким-то мудакам, такого, разумеется, ожидать от двухзвездочного генерала было бы невозможно.
Но этого обстоятельства не просекали даже и тертые калачи. Они только чувствовали, что деньги не любят шума, и что неразбериха, смазанность и даже противоречивость общей картины – это, по сути дела, тот же шум.
По-тихому, что значит организованно и эффективно, сделать дело, похоже, не удавалось.
Многие все-таки утешали себя тем, что в деле, и при том на первых ролях, задействован Круглый. Не может же «такой человек», как Круглый, чего-то не знать или не рассчитать?
Наконец, по залу прошел обнадеживающий слушок: прибыл верный гонец от Круглого. И значит, наконец хоть что-то узнаем из первых рук.
Около трибуны стоял стол под зеленым сукном, а около него стул. И вот какой-то коротышка с торсом мистера Бодибилдинга поставил стул на стол, а затем туда же, на зеленое сукно, поднял с пола и поставил рядом со стулом две бельевые корзины, накрытые непрозрачной целлофановой пленкой.
Затем он сам, поистине с ловкостью обезьяны, вскарабкался сначала на стол, а затем и на стул.
После чего этот человек с внешностью бандита-эксцентрика обернулся к собравшимся в зале и простер руки вверх и в стороны. Он выполнил это движение, как ныряльщик перед прыжком, стоящий на краю гибкой доски. Затем он сделал вдох, продемонстрировав удивительные возможности увеличения объема грудной клетки.
Что же дальше? А дальше он сцепил пальцы ладоней под подбородком и обратился к присутствующим:
– Профуганил, отвали, не так ли? Я, между прочим, заехал к вам от Круглого и зовут меня Альфред. Лучший исполнитель арии Герцога в Оружейных Банях. Фиксаж спроси, любой пространщик подтвердит. Бани на слом, Альфред гуляет по бульвару. Так что будем знакомы. А я вам и подарочки под случай. – И он начал цеплять какой-то, вроде бы бамбуковой, раздвижной тростью петли стоящих на столе двух корзин.
Собравшиеся глухо, что называется, набычившись, молчали, неотрывно глядя на безумного паяца и его стремительное представление. Они понимали, что его появление, каким бы ненормальным, ошеломляющим хулиганством ни казалось, – не просто так. Это было, конечно, для них очевидным. За просто так никто не узнал бы об этом собрании. Не проник бы сквозь охрану внизу. Не кидался бы именем Круглого.
Унизительно все это было, ломались все правила игры, да просто-запросто никто уже, кажется, с ними и не играл, а по старому Остап-Бендеровскому обычаю роялили ладьей промеж глаз.
Альфред, между тем, разливался соловьем:
– Спокойствие и порядок, и никто тебя не толкнет, если ты не дергаешь под себя. Вот так я всегда и иду к людям, так им и говорю. И меня понимают. Я Альфред, чего же тут не понять?
Альфред подцепил, наконец, двумя концами гибкой трости обе корзины и поднял их со стола до уровня груди.
В груди некоторых наиболее дальновидных из собравшихся в зале мелькнуло сожаление, что они живут в столь яркую эпоху. Им померещилось, что в корзинах гранаты, баллоны с ипритом, готовые выметнуться наружу ядовитые змеи.
Подарочек от Круглого… Стоит сейчас этому Герцогу-убийце раскрутить эти корзины и швырнуть их в зал…
– Кто не с нами, подходи и получишь довесок, – не унимался атлет-коротышка, – кто вынет свои деньги, пойдет по этапу.
– Это что же, вы нам угрожаете? – не выдержал наконец один из самых шебутных депутатов. – Вы лично или сам Круглый? И где доказательства, что вы говорите от его имени? Где доказательства, что вы не самозванец?