Чем он дышал? То есть во что превратились его легкие, щеки, глаза? Об этом он не думал.
Может быть, давным-давно обглоданы ступни? Может быть.
Но суставы держали, значит, можно было двигаться дальше.
Но всему приходит конец, а значит – неизвестно уже, через сколько дней его существования в состоянии невесомости, – пришел конец и его заводу.
За что-то он там зацепился правой ногой. Потянул ее посильнее, чтобы освободиться. Но не удержался, утратил равновесие, и, теряя сознание, рухнул вперед по ходу движения.
Но от острой боли сознание тут же вернулось к нему, потому что, падая, он ударился грудью о какое-то деревянное ребро. Это был борт лодки. На шоке от удара он еще успел столкнуть ее с мелководья, завести на стремнину и только тогда самому перевалиться через борт и отключиться. Лодку несло по течению под неизвестными небесами, если это вообще можно было назвать небесами, по неизвестного состава реке, в окружении газов и испарений немыслимого состава, разве только если согласиться, что они вырвались из самых глубинных областей планеты.
На дне лодки лежал человек, больше похожий не то что на сорока, а даже и не на девяностолетнего мужчину, а скорее, на мощи, которые пролежали в святой обители лет этак четыреста.
Наконец, или лучше сказать, однажды человек очнулся.
Пришел в себя. Возможно, этому способствовал изменившийся к лучшему состав атмосферы.
Алекс – а он все-таки не забыл своего имени – приподнял голову и оглядел берега, вдоль которых несло лодку. Берега отдалялись, а лодка, утрачивая целенаправленное движение, стала закручиваться и вращаться на месте, как сухой лист. Посреди озерца, в которое превращался здесь поток, стоял небольшой остров, скорее даже отмель. На берегу отмели, к которой понемножку относило лодку, сидел крупный мужчина, с круглым, слегка лоснящимся лицом. Алекс узнал Наставника и, не дожидаясь, пока лодка причалит к берегу, вышел из нее и пошел к нему по воде, которая, впрочем, доходила здесь ему только до колен.
Да, пусть туман, пусть клочья сероватого тумана, но небо было уже небом. А туман – он ласковый. Алекс уткнулся в грудь Наставнику и, весь дрожа, прижался к его плащу.
– Ничего-ничего, – бормотал Наставник, – ничего, это не четвертый уровень. Это Земля-матушка.
Они помолчали, и затем Алекс, понимая, что сейчас он снова потеряет сознание, все-таки успел спросить:
– Конспирация один. Наверное, нельзя было по-другому?
– Нельзя, Алекс. Только этот вариант: без денег и документов. Человеческая судьба страшно усложнилась, Алекс. Профессионалы уже не могут давать ответы за пределами своей сферы деятельности. Сейчас по-настоящему могут сыграться только частные граждане. Они открыты любым поворотам и потому универсальны. Если бы Блэквуд боролся только с профессионалами, у него были бы неплохие шансы на успех. Но он упал на Марло. А Марло – это ваша пивная в центре Москвы. Это уже серьезно. И он завяз в этих ребятах, он ударился об эту непонятную ему конструкцию и проиграл. Он вынужден был убивать. Другого пути у него не было, потому что ему противостояло то, что в средневековой Европе называлось Обществом бражников. А с каждым новым нападением он все больше засвечивался, и его следы становились все более глубокими и кровавыми.
– Лора… Она меня спасла. Тем, что окликнула тогда на площади.
– Да. Ты применил высший, по христианским и суфийским канонам, метод познания: любовь. С того момента, как ты ответил ей на площади «Да!», у тебя открылись глаза, и ты начал хоть что-то понемногу понимать.
– Где она?
– Она вышла замуж за Рашпиля. Но сам он готов отдать весь свой миллион, чтобы снарядить экспедицию по твоим следам.
– Я не был на четвертом уровне?
– Конечно, нет. Что мы о нем знаем? Только то, что его задумывали основатели и строители государства. А как и кем он был осуществлен – пока не пришла пора нам озабочиваться этим.
– Что у Озеркова и остальных, с которыми был связан Марло?
– Они еще раз убедились, что от себя ничего делать не надо. В феврале семнадцатого года явилась людям чудотворная икона Божьей Матери, Державной. То есть, с державой и престолом в руках. А это и значит, что судьба Государства Российского с того момента уже больше не в человеческих, но только в Божьих руках. Так что, господа монархисты, можно сказать, погорячились. А ведь это могло стоить им всего. Разгрома их структур, потери золота и конспирации высотных домов.
– Значит, я больше ее не увижу?
– Теперь эти двое, Рашпиль и Лора, будут искать тебя, как этим был занят много лет Мартин Марло. Правда, в отличие от него, они знают, кого ищут. Поэтому я могу предположить, со второй или треьей попытки, эти юные следопыты наткнутся на следы Училища. А может, даже и поступят в него. Так что однажды ты перед началом своей лекции вполне можешь увидеть, как в аудиторию входит новая студентка, которая почему-то смотрит на тебя с особой пристальностью.
– А я?..
– К тому времени ты будешь Наставником. А с сегодняшнего дня ты – преподаватель Училища.
– Какой курс вы предлагаете мне читать?
– Да ведь какой? Наверное, тот, которого ты есть лучший знаток среди нас всех.
– Да разве может быть такое?
– А вот, к примеру, «Курс молодого бражника»? Наука о том, как пить и не закусывать, – и Наставник, не выдержав далее серьезного тона, залился негромким, дробным смешком.
Алекс не спешил возобновлять беседу, усевшись поудобнее рядом с Наставником у самой воды.
Наконец тот отсмеялся, и какое-то время они сидели молча, как будто набухая влагой от проносившихся мимо клубов тумана тревожно-пепельной окраски.
– Я там видел танки, – нерешительно продолжил Алекс, – а потом ангары и самолеты.
– Вы мчались тогда между третьим и четвертым уровнями. По промежуточному слою. Я думаю, это были первообразы.
– Платоновские идеи?
– Что-то вроде этого. Чисто смысловое пространство. Осколки смыслов, из эпохи между двумя мировыми войнами. Или порождающие модели. Как любил формулировать дедушка Алексей Федорович, он же, как, надеюсь тебе известно, тайный монах Андраник.
Клочья несущегося над рекой тумана теперь почти скрывали от Алекса фигуру Наставника, и его голос доносился как бы из воздуха.
Туман. Да, туман. Пусть так.
Но пусть хоть небо над ними – настоящее.