Король замолкает. Потому что я подхожу ближе и долго, пристально смотрю в его ярко-голубые глаза.
— Это ведь тоже сон? Да, Чингиз?
Его ладони начинают скользить по моим плечам. Сбрасывают с меня халат… Его губы — у моих губ. Долгий поцелуй… Сильные, нежные руки умело ласкают моё тело. И оно отзывается волнами тепла… Так хочется, чтобы это было взаправду…
Разве я не заслужила капельку счастья? Всё равно — во сне или наяву. И не хочу просыпаться! Не хочу, чтобы всё закончилось. Пускай иллюзия. Для меня нет разницы…
Но губы сами, будто помимо моей воли, шепчут:
— Это — сон…
И всё исчезает, как картинка с монитора…
Доктор озабоченно хмурится, выслушивая мой рассказ.
— Понимаешь, Грэй, сны такие яркие. Их нельзя отличить от реальности. Ощущение иллюзорности приходит потом…
— Что за ощущение?
— Трудно передать словами. Но просыпаться не хочется. Хочется остаться во сне… И даже когда я пытаюсь — не могу оттуда вырваться.
— То есть?
— Мне кажется, что всё закончилось. А на самом деле я перепрыгиваю в другую иллюзию. Такую же ясную. Взаправдашнюю.
— Всего лишь нервы, Таня… Дам тебе на ночь успокоительного. Нет причин для тревоги. Поверь как специалисту…
Я пристально смотрю в его глаза.
— Знаешь, Грэй… Даже сейчас я не до конца уверена… Наяву я с тобой беседую или нет?
— Ну… Можешь ущипнуть себя. Или меня… — мягко улыбается доктор.
— Раньше со мной такого не было.
— Прошло меньше месяца. Время лечит, но не сразу. Ни о чём не думай. Живи спокойно. Гуляй, купайся… Это, конечно, не остров в тропиках, но место тихое…
Вздрагиваю, как от ледяного прикосновения:
— Откуда ты знаешь про остров? Я ведь не рассказывала.
— Да так, к слову…
Я молчу. Пытаюсь увидеть в его зрачках хоть какое-то доказательство. Слабый намёк… Ничего. Словно я смотрю в отражения на речной глади… Кругом — одни отражения.
— Ты тоже ненастоящий, Грэй…
— Это смешно, Таня.
Я выскакиваю из комнаты. За окном — большое раскидистое дерево. Оно пропускает через себя солнечные лучи. Тени колышутся на полу и стенах коридора.
Мягкий ковёр под моими ногами — осязаемо реальный. Так хочется в него поверить. Поверить в сосну за окном, в небо и солнце. Поверить в надёжность этого уютного дома. В озабоченный голос доктора за моей спиной:
— Тебе нельзя волноваться, девочка…
На самом деле ничего нет. Только тени. Призрачные тени в моём мозгу… Кружатся, обманывают. Не дают вырваться…
Огромное зеркало на всю стену. И в нём — моя маленькая жалкая фигурка. Я подхожу и зачарованно смотрю. Я удваиваюсь, и мир удваивается. Нет разницы — по ту или по эту сторону стекла. И там и тут — ненастоящее… Как отражение в отражениях. Как поставленные друг напротив друга зеркала.
Размахиваюсь и бью кулаком. Стекло выдерживает. А рука гудит от боли.
— Перестань, Танюша… — бормочет Грэй.
— Не подходи…
— Прими хотя бы успокоительное, — протягивает на ладони несколько розоватых таблеток.
— Успокоиться? Этого вам надо? Не дождётесь!
Всхлипываю и бью его по руке. Таблетки летят на пол.
А теперь с разворота — ногой в зеркало…
Целёхонькое! Проклятие, из чего же оно сделано… Нет! Не должна так думать! Не должна верить! Иначе я никогда отсюда не выберусь.
— Это иллюзия… иллюзия, — шепчу, будто молитву.
— Если ты так хочешь, пускай, — говорит доктор. — Всё на свете можно считать иллюзией. Но лучше выбирать приятные сновидения… Разве тебе плохо с нами?
— Вас нет!
— И никогда не было? — спрашивает Чингиз, выходя навстречу из-за поворота коридора.
Вздрагиваю, пронзённая догадкой.
— Пробуждение может оказаться не очень приятным, Таня…
Страх растёт изнутри и цепко сжимает сердце. Открыть глаза и снова обнаружить себя в подвале «охранки»? В прозрачном саркофаге… А вокруг «доктора» в белых халатах: «С добрым утром, Таня…»
Нет! Это очередная уловка! Чтобы окончательно перепутать явь и сон. Перетасовать, как карты в колоде. Они не хотят, чтобы я отсюда вырвалась! Значит, я должна это сделать! Вопреки страху, вопреки осязаемой прочности мира, который для меня сотворили…
«Иллюзия!»
Закрываю глаза. Всё это только в моём сознании. Значит, я могу справиться. Развеять наваждение…
Чуть отступаю. Прыжок, удар. И зеркало раскалывается. Трещины бегут по стеклу и переходят на стены, на окна… Трещинами берётся дерево во дворе и мягкий ковёр у моих ног. Осыпается хрупкими осколками лицо фальшивого Грэя. Под ним — пустота…
Мир рушится. И зеркала уже нет. Но моё отражение почему-то остаётся неизменным.
— Ты… — Не могу оторвать зачарованного взгляда.
Всего один шаг между нами. И она делает этот шаг. Хватает меня за горло.
— Тебя ведь предупреждали, сука! Выбирай приятные иллюзии!
Я задыхаюсь. Перекошенное ненавистью лицо совсем рядом.
Мое лицо…
Оно прозрачное. И по ту сторону — лес и звёздное небо. Уже начинающее светлеть на востоке. Трое друзей крепко спят в «хаммере».
Мини-коми с откинутым экранчиком на моей ладони. Пальцы пробегают по клавиатуре. Я их вижу, чувствую. Но управляет ими кто-то другой. Тело чужое.
«Enter». Адрес незнакомый. Ждать приходится всего две секунды. И на экранчике появляется призрак. Оживший мертвец.
Ему давно полагалось гореть в аду. Три дня назад я сама видела, как его мозги разлетались по стенам в вестибюльчике «Глубины»…
— Нас можно поздравить, Таня?
Я кричу. Крик захлебывается внутри. И звучит голос. Мой собственный, отчетливый голос:
— Всё в порядке. «Инструмент» и «пианист» здесь. Материалы тоже. Высылайте группу…
Глава 14
Проваливаюсь во тьму. Падаю в гулкую пустоту. Чёрная бездна подо мной… Жадная, живая… Оттуда не будет возврата. И нет надежды. Только память остаётся. Пока я падаю, всё, что было спрятано — начинает возвращаться…
Осень 2012-го. Окраина Курска. Неудачный день. Ни денег, ни жратвы. Наша маленькая уличная «бригада» ослабела от голода. Мы греемся у самодельной «буржуйки». Они появляются внезапно. Вырастают из темноты — бесшумные, словно тени.
Стрельбы не слышно. Но двое наших сразу падают. Как мёртвые. Остальные бросаются врассыпную. Я, как назло, подвернула ногу. Бежала, пока могла терпеть боль. Потом села на землю. Молча ожидая пули.
Какая разница — сегодня или завтра?
Мне было восемнадцать. Но всё хорошее в моей жизни уже закончилось…
Что-то кольнуло в спину. Я потеряла сознание.
Очнулась в машине. Похожей изнутри на «скорую помощь». Руки и ноги привязаны ремнями. Опять укол, и снова забытье…
Второй раз пришла в себя уже за городом. Кажется, раньше это был санаторий. Вокруг старого здания — новенькая пятиметровая стена. Глухая, бетонная. И поверху колючка. Вооруженная охрана в «юсовском» камуфляже без знаков различия…
Кроме меня в чистой большой комнате пятеро девушек. Ещё десятка два — в соседних палатах. Самой младшей — четырнадцать. Самой старшей — двадцать три.
Да, это похоже на больницу. Каждый день нас осматривают «доктора». Американцы и один наш исполняющий функции переводчика. Нас просвечивают на УЗИ и томографах, берут анализы. И иногда делают инъекции какой-то прозрачной жидкости.
«Вы не должны волноваться, — объяснили мне в первый же день. Вы находитесь в Гуманитарном центре. Международные благотворительные организации создали его, чтобы помочь населению бывшей России. Вас подлечат и отпустят».
Я и не волновалась. Не потому, что верила хоть одному слову. Просто мне было уже наплевать.
Кормили там прилично. И три раза в день выпускали гулятъ во двор. Вечером палаты запирали. Двери были новые, надёжные. Бронестёкла и решётки на окнах — прочные… Нет, бежать я не пыталась. Куда? Опять в Курск? Скоро зима. Одну такую я пережила — без крыши над головой, без тёплых вещей и жратвы. Вот придёт весна, может, тогда…
Смутно я догадывалась, что хорошим эта «благотворительность» не кончится. И всё равно не думала о будущем. Когда сражаешься за каждый кусок хлеба — привыкаешь жить одним днём.
С соседками общалась мало. Они, как и я, были бездомными. И все разговоры обязательно сводились к воспоминаниям о прежней жизни. А я не хотела вспоминать…
Узнала, что некоторые оказались здесь добровольно. Они всерьёз верили словам «докторов». Радовались, что едят и пьют на халяву.
Когда однажды утром нашли мёртвой первую девушку — остальные не встревожились. Мало ли какие болезни успела та несчастная подцепить на воле.
Когда умерли ещё две, совершенно здоровые накануне, — появился страх. Некоторые пытались бежать. В тот же день их опять вернули в свои палаты — уже равнодушных. Как овощи на грядке.
Больше попыток не было. И даже страх притупился, разбавленный безысходностью. Каждый день мы ели, пили. Выходили на прогулки. Не знаю, почему мы не утратили сон и аппетит. Может, в пищу чего-то добавляли? Только одна девочка в нашей комнате тихо плакала каждую ночь. Отказывалась от еды. Потом она исчезла. Не вернулась с обследования.
Спустя неделю из двадцати с лишним человек в живых осталось семеро. Я почти привыкла, что утром из нашей комнаты выносят очередной труп. Некоторые умирали днём. Сходили с ума, бросаясь на охрану с пластиковыми вилками. Бились в судорогах и застывали.
Тела уносили, и распорядок не менялся. «Врачи» во время осмотров были такими же вежливыми. Нам по-прежнему делали инъекции бесцветной жидкости. А тех, кто сопротивлялся, санитары привязывали к кроватям. И переводчик объяснял, что правильное лечение — это единственный шанс выжить.
Через месяц нас осталось двое. На весь «санаторий». Я давно приготовилась к смерти. Каждый раз засыпая в огромной пустой комнате, думала, что уже не проснусь. Надеялась и ждала этого. Но смерть всё не шла.
И однажды вместо неё пришел он.
Дублёная, загорелая кожа, короткий ёжик чёрных как смоль волос. Взгляд — внимательный, цепкий, беспощадный.