Московский модерн в лицах и судьбах — страница 3 из 18

Она считает, что, скорее всего, Льва Кекушева настигла психическая болезнь.

Аркадий Федорович Крашенинников разыскал упоминание о Кекушеве в справочнике «Вся Москва» за 1912 год, что свидетельствует о том, что тогда архитектор был жив и даже менял места жительства. А вот в справочниках более поздних его фамилия не встречается.

А.Ф. Крашенинников: «Его дочь Екатерина жила в Скатертном переулке, д. 10, кв. 7 и многие годы работала в Институте архитектуры. Но до самой ее смерти никто не знал, что она – дочь того самого, великого и загадочного Льва Николаевича Кекушева».

В автобиографии, написанной в 1935 году, Екатерина указала, что ее отец, архитектор, построивший около шестидесяти зданий, был помещен в психиатрическую клинику, где умер в 1917-м в возрасте пятидесяти пяти лет.

А вот в уже упомянутой «Звериаде» Николай Кекушев вскользь говорит, что в момент зачисления в кадетский корпус – а это произошло в 1914 году – «его (отца. – Авт.) уже не было в живых».

Вот и поди разберись!

М.В. Нащокина: «Смерть выдающегося архитектора остается тайной – неизвестны ни год смерти, ни место погребения».

По имеющимся сведениям, Лев Николаевич умер от психического заболевания в полной нищете. В той самой Преображенской больнице[1], которую сам же и построил.

Почему в нищете и забвении?

Доходный дом в Варсонофьевском переулке, № 6 (1890–1893)

А.Ф. Крашенинников, исходя из оценочной стоимости построенных Кекушевым зданий, пришел к выводу, что тот заработал никак не меньше миллиона. Куда делись его деньги? Прокутить, проиграть бы он их не смог: газеты тут же разнесли бы эту весть и нам бы ее сохранили.

Так что опять вопросы без ответов.

Лев Николаевич Кекушев как был, так и остался одной из самых выдающихся – и, несомненно, самой загадочной – фигур русского модерна.

Он построил в Москве несколько десятков прекрасных зданий. Расскажем о некоторых.

Этот пятиэтажный дом принято считать первой по времени московской постройкой в стиле модерн и полностью самостоятельной работой Кекушева.

Свое название Варсонофьевский переулок получил от расположенного в нем монастыря, основанного матерью митрополита Филиппа Колычева Варсонофией – в миру Варварой. Рядом с монастырем было кладбище для неизвестных путников, бездомных, убогих и погибших насильственной смертью. Быть погребенным здесь считалось большим позором, поэтому в Смутное время Лжедмитрий I приказал захоронить здесь тела Бориса Годунова и его семьи. Впоследствии они были перезахоронены в Троице-Сергиевой лавре.

В 1764 году Варсонофьевский монастырь был упразднен, монастырский Вознесенский собор стал обычной приходской церковью Вознесения. В конце XIX века переулок был застроен доходными домами, многие из которых сохранились до нашего времени. А в 1931 году церковь Вознесения была снесена.

Участок земли, на котором впоследствии был построен дом № 6, был частью большого владения, которое принадлежало сперва купцам Плетневым, потом почетным гражданам столицы Губкиным, у которых его перекупил князь Валериан Оболенский-Нелединский-Мелецкий. Часть источников упорно считают, что это был князь Гагарин, даже объект называют «Доходный дом Гагарина».

Я люблю историческую точность, но здесь, право, главное, что построен дом был Львом Кекушевым, и мы до сих пор можем любоваться приемами, ставшими его отличительными знаками, которые впоследствии автор довел до совершенства.

Кстати, именно в этот респектабельный переулок И. Ильф и Е. Петров поселили Эллочку-людоедку, героиню «Двенадцати стульев»: «Два стула увезла на извозчике, как сказал другой юный следопыт, «шикарная чмара». Мальчишка, как видно, большими способностями не отличался. Переулок, в который привезли стулья, – Варсонофьевский, – он знал, помнил даже, что номер квартиры семнадцатый, но номер дома никак не мог вспомнить».

Одним из первых известных жильцов этого дома стал композитор Александр Скрябин, поселившийся здесь в 1898 году, через год после того, как написал знаменитую Вторую сонату и Концерт для фортепьяно с оркестром.

Александр Николаевич Скрябин (1871–1915) – выдающийся русский композитор и пианист. Его поиск новых выразительных музыкальных средств вылился в новаторство – гармоническое слияние звука, цвета и света и создание цветомузыки. Я – да не обрушится на мою голову возмущение музыковедов! – назвала бы его творчество модерном в музыке.

Биографию Александра Николаевича – музыканта с мировым именем – подробно пересказывать не буду, остановлюсь лишь на нескольких моментах его личной жизни. Музыкой он «заболел» с детства и в пять лет уже прекрасно играл на рояле, сочинял свои произведения. Но отец посчитал, что более уместным для сына будет продолжение семейной карьеры военного. Скрябину пришлось окончить 2-й московский кадетский корпус, но затем он показал твердый характер и полностью посвятил себя музыке. Его судьба, кстати, яркий пример того, что в выборе профессии (при наличии таланта, естественно) надо слушать себя.

Александр Николаевич Скрябин

По окончании Московской консерватории Скрябин вначале был концертирующим пианистом, но в 1894 году «переиграл» правую руку и в течение некоторого времени не мог выступать. Благодаря этому неприятному и болезненному событию в его жизни мир обязан появлению Скрябина-композитора.

В этот дом Скрябин въехал с молодой женой, пианисткой Верой Ивановной Исакович, также выпускницей Московской консерватории. У них родились четверо детей (первая дочь Римма умерла в семь лет). Дочь Елена впоследствии станет супругой выдающегося советского пианиста В.В. Софроницкого. Позже появятся на свет дочь Мария и сын Лев.

Семь лет продлится этот брак, в котором, по свидетельству современников, композитор не был счастлив, и закончится в 1902 году, когда Александр Николаевич познакомился с Татьяной Федоровной Шлецер, племянницей профессора Московской консерватории. Это была настоящая любовь, та, что на всю жизнь. От этого брака родятся трое детей: Ариадна, Юлиан и Мария. Кстати, Ариадна впоследствии выйдет замуж за поэта Давида Кнута, примет иудаизм, а во время оккупации Франции нацистами станет героиней Сопротивления, чью жизнь и смерть от немецкой пули французы помнят по сей день.

Несмотря даже на появление в новой семье детей, официальная супруга так и не даст Скрябину развода, и ему придется жить с любимой женщиной в гражданском браке, на что современное общество смотрело весьма неодобрительно.

В 1902 году Скрябин съедет из дома в Варсонофьевском, много будет выступать за границей как пианист и дирижер. Последние его годы пройдут в доме по адресу Большой Николопесковский переулок, № 11, где он жил со своей гражданской семьей. Там его и постигнет скорая и нелепая смерть: он выдавил фурункул в носогубном треугольнике, в результате чего возник сепсис, от которого великий композитор и скончался. Похоронен он на Новодевичьем кладбище. А в доме в Большом Николопесковском с 1922 года по сей день действует Государственный мемориальный музей А.Н. Скрябина.

В начале 1900-х годов в доме, построенном Кекушевым, поселился Иван Владиславович Жолтовский (1867–1959).

Родился будущий известный российский и советский зодчий, академик архитектуры, заслуженный деятель науки и искусства РСФСР и БССР, лауреат Сталинской премии, кавалер орденов Ленина и Трудового Красного Знамени 16 (28) ноября 1867 года в Пинске (ныне Брестская область, Белоруссия) в католической семье.

Еще во время учебы в Высшем художественном училище при Императорской академии художеств в Санкт-Петербурге он работал помощником у разных питерских архитекторов, а по окончании училища переехал в Москву.

Иван Владиславович Жолтовский

Вначале он собирался уехать на работу в Иркутск, но получил приглашение преподавать в Строгановском училище и остался в Москве. Именно в этом кекушевском доме с эркерами рождался его проект гостиницы «Метрополь», который он представил на конкурс. Но в конкурсе победил проект Кекушева и Шевякова, а вот строить гостиницу стали по проекту Валькота – такой вот странный узел, в который судьба связала жизни нескольких архитекторов.

Жолтовский построил в Москве несколько замечательных зданий, среди них: Дом скакового общества на Скаковой аллее, № 7, особняк Г.А. Тарасова на Спиридоновке, знаменитый дом-дворец на Моховой и др. До революции его заслуги в области архитектуры были бесспорными, новой властью он тоже был обласкан.

Иван Владиславович прожил долгую жизнь. Умер 16 июля 1959 года в возрасте 91 года. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

В советские годы шикарные квартиры этого дома разделили на коммуналки, часть лепнины и изразцов отбили, где-то двери заложили, где-то пробили новые и в комнаты поселили трудящихся. Хотя, как ходят упорные слухи, трудящимися их можно было назвать с большой натяжкой: часть жильцов были штатными сотрудниками находящегося неподалеку зловещего Большого дома на Лубянке либо его тайными осведомителями.

В 2000-х годах 110 жильцов (с большими проблемами для последних) расселили, и дом полностью перестроили, разместив в нем 27 элитных квартир. От памятника архитектуры лишь частично сохранились фасады, а кекушевские интерьеры были безвозвратно утрачены. Правда, на цены на эту недвижимость это никак не повлияло: в 2003 году пятикомнатная квартира площадью 217 квадратных метров стоила 401 450 долларов, а сейчас одна из квартир в этом доме выставлена на продажу за 3 миллиона долларов… О как!

Постройки Льва Кекушева в Москве

Лев Кекушев проектировал и строил не только роскошные особняки, доходные дома для состоятельных жильцов, но и объекты различного назначения. И все они были оригинальными, так сказать, штучными изделиями.

Богадельня имени Геера на Верхней Красносельской улице, № 15 (1894–1899)

Иосиф Николаевич Геер, швейцарец по происхождению, принял российское гражданство, в 1835 году вступил в Московскую 1-ю купеческую гильдию и женился на русской. Так что он сам, да и все вокруг, несмотря на иностранную фамилию, считали его русским. Дела у него шли отлично, но срок земной жизни истек в 1894 году. И безутешная вдова Наталья Петровна обратилась к городскому голове К.В. Рукавишникову с предложением: она передает в собственность города большой участок земли возле Ново-Алексеевского монастыря стоимостью 250 тысяч рублей при условии, что на ней будет построена богадельня. Решение на присвоение имени новому заведению принималось на самом верху, и в апреле 1895 года последовало высочайшее соизволение на присвоение убежищу, учреждаемому городской управой «на жертвуемой г-жою Геер в собственность г. Москве земле, наименования по имени мужа жертвовательницы Иосифа Николаевича Геера».

1 января 1899 года богадельня с домовой церковью в честь святого покровителя мужа праведного Иосифа Обручника – как пишут в справочниках, «небольшое по размерам, но монументальное по формам двухэтажное здание в неовизантийских формах», – построенная Кекушевым при участии архитектора И.А. Иванова-Шица, была открыта. Она предназначалась для престарелых жителей Москвы обоего пола числом до 100 человек. Принимали в нее по распоряжению городской управы. В богадельне были хорошие условия для проживания, лазарет, в котором постоянно дежурил фельдшер.

Наталья Петровна не только подарила участок, но и на свои средства приобрела всю церковную утварь, купила иконы с дорогими окладами, необходимую церковную мебель, все облачение для священнослужителей и заказала иконостас.

Богадельня имени Геера на Верхней Красносельской улице, № 15 (1894–1899)

«Не забудем, что при богадельне имелся хороший парк, где призреваемые проводили немало времени.

Открытие богадельни состоялось в январе 1899 года в присутствии многочисленных почетных гостей и высокого духовенства. Здание же отнюдь не выглядело приютом, а размахом и великолепием походило на великокняжеский дворец. В Москве много говорили и писали о новом богоугодном заведении, ставили его в пример…» (историк-архивист Юлиан Толстов).

Кстати, тремя годами ранее Наталья Петровна построила неподалеку отсюда, на своей же земле городское убежище для сирот.

Чем был знаменит при жизни Иосиф Николаевич Геер, история умалчивает. Но супруга увековечила его имя в веках.

Вывод: добрые дела сохранят ваше имя для потомков!

С 1968 года до начала 1990-х в историческом здании бывшей богадельни имени И.Н. Геера располагался Разноэкспорт системы Минвнешторга. Что сейчас в этом «охраняемом объекте культурного наследия регионального значения», не знаю.

Дом наследниц Хлудовых в Театральном проезде, № 3 (1894–1896)

Это роскошное здание Кекушева с трехгранным эркером на углу Театрального проезда и улицы Рождественка вошло в историю под названием «Доходный дом наследниц Хлудовых».

Вероятно, дом нравился не только заказчицам и москвичам, но и самому Мастеру, потому что он квартировал в нем несколько лет. Это здание в самом центре Первопрестольной облюбовали весьма именитые жильцы. Известная актриса Мария Андреева[2] выбрала его еще и потому, что до МХТ, в котором она служила, было рукой подать.

На нижнем этаже были расположены магазины и конторы.

«До революции в доме кроме квартир помещалось правление Русского технического общества и его Музей содействия труду. Содействовал он не только труду, в нем в дни революции 1905 года проходили заседания Московского Совета и его исполкома, начавшего кровавое восстание, подавленное огнем пушек. В марте 1906 года здесь было назначено собрание актива большевиков. На него должен был прийти находившийся в городе нелегально Владимир Ульянов-Ленин. Но раньше его наведался в музей околоточный надзиратель. На подходе к дому вождя предупредили о грозящей опасности, и он, не искушая судьбу, срочно уехал в Питер, вернувшись в Москву в марте 1918 года в должности председателя Совнаркома, то есть правительства» (Колодный Л. Москва в улицах и лицах).

Дом наследниц Хлудовых в Театральном проезде, № 3 (1894–1896)

В 1934 году здание было капитально перестроено по проекту С.Е. Чернышева. А перестройка всегда означает, что от первоначального вида мало что остается. Кроме того – вот уж повезло, так повезло! – была еще одна перестройка по проекту М.М. Посохина в 2001 году. Так что нам остается ностальгический вздох, глядя на старые фотографии и сравнивая их с тем, что стало с домом сегодня.

Но сейчас самое время рассказать о Хлудовых, которым это здание принадлежало.

Хлудовы – один из богатейших купеческих кланов Москвы.

Об этой семье можно написать увесистую книгу, где, как в авантюрном романе, переплетались бы судьбы десятков людей: с их странными смертями, безбашенным лихачеством, безусловным практическим умом и удачливостью в делах, скопидомством и неслыханной щедростью, европейской образованностью и мужицкими замашками…

Хлудовы были родом с Рязанщины и объявились в Первопрестольной после войны с Наполеоном. Иван Иванович Хлудов поначалу ютился с семьей в хижине на берегу Яузы. Район назывался Швивая Горка. Он был ткачом и великим тружеником. Начинал с изготовления и продажи кушаков. Вскоре нанял нескольких работников и обзавелся собственным делом. В 1834 году у него уже было две лавки, а в следующем – новый собственный дом, затем он «приписался» в 1-ю купеческую гильдию. Сыновьям Савелию, Алексею, Назару, Герасиму и Давыду отец оставил собственное дело и около 200 тысяч рублей капитала. Наследники оказались, как говорится, рукастые да головастые, не посрамили отца: в 1842 году учредили торговый дом полного товарищества под фирмой «А., Н., Г. и Д. Ивана Хлудова сыновья». Они построили в Егорьевске ткацкую фабрику, оснастили ее машинами из Англии, занимались торговлей хлопком и создали «Паевое товарищество Егорьевской мануфактуры».

Разные слухи ходили по Москве об этих «миллионщиках».

«О семье Хлудовых расскажу по возможности все, что мне пришлось слышать от их родственников и от лиц, близко знавших их.

Хлудовы в Москве пользовались популярностью, но нельзя сказать, чтобы солидное, почтенное купечество относилось к ним хорошо из-за их поведения и образа жизни. Слухи о безумных кутежах и других противоморальных поступках разносились по Москве и на стариков купцов наводили ужас. Мне известно, как один из почтенных старых купцов говорил своей вдовой невестке: «У тебя много дочерей, смотри, если будет сватать какой-нибудь Хлудов, упаси Бог выдать за него дочь замуж, горя не оберешься!» (Варенцов НА. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое).

О, и почитайте у Владимира Гиляровского в книге «Москва и москвичи» рассказ о Михаиле Хлудове – кутиле, удалом храбреце, который и на войне побывал, и эпатировал обывателей прогулками по городу с ручной тигрицей Сонькой, которую к тому же частенько укладывал в супружескую постель между собой и женой! Тот еще образ!

Но все ли в этом «правда, правда, и ничего кроме правды»? Ведь любое высказывание современников, любое воспоминание субъективно.

Вот Михаил Вострышев в книге «Московские обыватели» пишет о них иначе: «Фамилия текстильных фабрикантов Хлудовых гремела по Москве во второй половине XIX века. Конечно, в этом большую роль играло их многомиллионное состояние – одно из самых значительных в Первопрестольной. Но слава знаменитой купеческой династии создавалась не только деньгами…»

Но людская молва завистлива. Люди больше обращали внимание не на достоинства, а на пороки богатых негоциантов. «Хлудовы были известны в Москве, – вспоминает М.К. Морозова, – как очень одаренные, умные, но экстравагантные люди. Их можно было всегда опасаться, как людей, которые не владели своими страстями».

Действительно, Хлудовы были одними из самых щедрых благотворителей и подарили Москве (а сколько адресов их дарений было в Егорьевске и других городах!):

богадельню имени Герасима Ивановича Хлудова;

палаты для неизлечимо больных женщин;

бесплатные квартиры имени П.Д. Хлудовой;

бесплатные квартиры имени Г.И. Хлудова;

бесплатные квартиры имени Конст. и Ел. Прохоровых (в девичестве Хлудовой);

ремесленную школу;

детскую больницу имени М.А. Хлудова, которая являлась университетской клиникой по детским болезням.

На деньги Г.И. Хлудова были благоустроены Крутицкие казармы.

В связи с этим нас интересует один из самых щедрых дарителей из Хлудовых – Герасим Иванович.

Герасим Иванович Хлудов (1822–1885)

В статье Д.И. Покровского «Очерки Москвы» в «Историческом вестнике» за 1893 год есть такое упоминание о Герасиме Хлудове:

«Дом свой Герасим Иванович вел на самую утонченную ногу, да и сам смахивал на англичанина. У него не раз пировали министры финансов и иные тузы финансовой администрации. Сад при его доме, сползавший к самой Яузе, был отделан на образцовый английский манер и заключал в себе не только оранжереи, но и птичий двор, и даже зверинец. Прожил Герасим Иванович более полжизни в этом доме безмятежно и благополучно, приумножая богатство, возвышая свою коммерческую репутацию, и сюда же был привезен бездыханным, от подъезда купеческого клуба, куда шел прямо из страхового общества, с миллионами только что полученной за сгоревшую Яузовскую фабрику премии.

Подобно своему брату Алексею Ивановичу, Герасим Иванович был коллекционером. Он собирал картины, и преимущественно русской школы. Его галерея начала составляться с начала 50-х годов. Он положил ей основание, купив у юноши Перова, только что выступившего со своим могучим талантом, его «Приезд станового на следствие» – в 1851 году и «Первый чин дьячковского сына» – в 1858 году. В течение 60-х годов к ним присоединилось несколько других хороших картин: «Разборчивая невеста» Федотова, «Вирсавия» Брюллова (эскиз), «Вдовушка» Капкова, пейзажи Айвазовского и Боголюбова, «Таверна» и «Рыночек» Риццони. Коллекция эта более не существует: после смерти Г.И. Хлудова она была разделена между его наследниками».

Человеком Герасим Иванович был азартным. Так и хочется добавить – завистливым, но в коммерции это не порок, а мощный стимул прогресса. Имея миллионные обороты с фабрик и торговых предприятий, Хлудову не давал покоя успех актера Силы Сандунова, в бани которого народ валом валил. И Герасим Иванович решает построить бани, которые затмили бы славу Сандуновских. Он приобретает у грузинских царевичей Ираклия и Окропира Георгиевичей большой земельный участок от Неглинного проезда до Рождественской улицы, причем вместе с баснословно дорогой недвижимостью (особняком и домовой церковью Рождества Богородицы).

И архитектор С.С. Эйбушитц при участии Кекушева построил роскошные бани в Китайском проезде, которые стали называть Китайскими, а народ говорил попросту: Хлудовские. По уровню технического оснащения и небывалой роскоши убранства новые бани превзошли все ожидания!

Китайские бани Хлудовых

В 1881 году, еще при жизни Герасима Ивановича Хлудова, был построен первый корпус комплекса для рядовых москвичей, цена входного билета для которых была пять копеек. Позже были построены помещения с русскими, финскими, турецкими залами, отделанные ценными породами дерева и сусальным золотом. В них цена за вход была от полтинника до трех рублей за трехкомнатные апартаменты. Немало московской знати побывало в них, не исключая великих князей, графов, генерал-губернатора, вельмож, приближенных к государю, иностранных дипломатов и просто очень богатых людей и людей известных, как Лев Толстой, Антон Чехов и др.

По сути, Хлудовские бани были первым в стране многофункциональным комплексом, где можно было не только отлично помыться, но и отдохнуть, заказать выпивку и закуску, пообедать, посетить врача, массажиста или костоправа. Именно здесь появилась первая в России механическая прачечная: пока пациент мылся, его одежду стирали, сушили и гладили. А еще там был роскошный банкетный зал, в котором 28 апреля 1893 года семья Хлудовых с многочисленными гостями отмечали окончание строительства собственного особняка по проекту того же Семена Эйбушитца в содружестве со Львом Кекушевым, что рядом, на углу Неглинной.

Китайские бани приносили владельцам отличный доход.

После кончины Герасима Ивановича его наследницы, четыре дочери (единственный сын Павел умер еще при жизни отца), которые удачно вышли замуж за представителей богатых купеческих фамилий – Прасковья Прохорова, Клавдия Вострякова, Александра Найденова и Любовь Лукутина, – дружно и умело продолжали дело отца. В частности, к баням были пристроены первые в Москве крытые плавательные бассейны.

Дочери выполнили завещание отца в части благотворительности и сами щедро дарили городу бесплатные квартиры, богадельни, медицинские и учебные заведения.

После 1917 года Хлудовы успели эмигрировать во Францию. Но до сих пор ходит в народе то ли правда, то ли легенда о закопанных где-то хлудовских сокровищах.

В советское время Китайские бани стали называться Центральными и работали они вплоть до начала 1990-х годов. В 1924–1925 годах здесь же открылся Московский коммунальный музей – предшественник современного Музея истории Москвы. После закрытия бань в них разместились рестораны.

Особняк Коробковой на Пятницкой улице, № 33 (1894–1899)

Свое название эта улица в Замоскворечье получила от церкви Параскевы Пятницы – святой, почитаемой на Руси. По генплану 1935 года церковь снесли. На ее месте с 1943 года находится вестибюль станции метро «Новокузнецкая». В XIX веке Пятницкая была престижной купеческой улицей с богатыми особняками.

Особняк Коробковой на Пятницкой улице, № 33 (1894–1899)

Один из таких, что и сегодня сразу цепляет взгляд, – голубой особняк под номером 33. У него интересная судьба. В 1866 году его построили для купца Трифона Коробкова. А в 1894 году по заказу его супруги Ольги Коробковой дом перестроил архитектор Лев Кекушев.

Сразу виден узнаваемый прием архитектора – асимметрия: с одной стороны особняка оригинальная башенка, «чем-то напоминающая купеческий сундук с крышкой – чешуйчатым куполом с эффектным скульптурным декором и ажурной кованой решеткой на гребне», а с другой – угловой башенки нет. На наш, дилетантский, взгляд, может, это и говорит о какой-то незаконченности, но, господа, – это модерн и это Кекушев, который смело ломает симметрию и обожает разновеликие окна.

«Немаловажно, что все эти работы были сразу высоко оценены, современники увидели в них черты нового и особую индивидуальную манеру автора. Публикуя фотографии особняка Т.И. Коробкова на Пятницкой улице, журнал «Строитель» утверждал: «Эта работа может считаться одною из лучших среди множества исполненных им [Кекушевым] в Москве построек» (Нащокина М. Жизнь и судьба архитектора Льва Кекушева).

На фронтоне эркера симпатичные кариатиды, символическое назначение которых «поддерживать» коммерческие дела и «равновесие» в доме. Намекает на профессию хозяина расположенный выше жезл Меркурия, которого, как известно, римляне записали в покровителя торговли. Правда, жезл отличается от общепринятого изображения тем, что является факелом. Скорее всего, намек на просвещенного торговца.

Действительно, Трифон Иванович, кроме того, что был крупным предпринимателем, представителем московских финансово-биржевых кругов и владел собственным бумажным производством, был известным собирателем искусства и меценатом. Его красавица жена Ольга Петровна Коробкова – к ней и перешел особняк на Пятницкой после смерти мужа – была радушной и хлебосольной хозяйкой. В этом доме бывали художники, поэты, музыканты и писатели, многим из них хозяин оказывал ощутимую материальную поддержку. Сюда писатель Владимир Гиляровский привел студента Московского училища живописи, ваяния и зодчества Александра Герасимова. И Трифон Иванович разглядел в молодом человеке талант и всячески его опекал. Художник часто бывал в этом доме и летом не раз гостил в загородном имении Коробковых, где написал симпатичные работы «Усадьба Коробково» и «Тропинка в лесу».

Искусством интересовались и дети Коробкова. Сын Сергей учился в художественной студии и был членом художественного объединения «Свободное творчество». Дочь Ольга Коробкова-Пайпе увлекалась театром. Впоследствии она поступила в студию Театра Вахтангова и была зачислена в труппу. Брат с сестрой жили в этом особняке после смерти родителей, пока большевики не реквизировали их дом вместе с роскошной обстановкой, а владельцев, по сути, выбросили на улицу.

Досталось им от новой власти по полной. Только вот за что?

«Коробкова Ольга Петровна. Родилась в Москве. Проживала: Москва, Б. Якиманка, 15, кв. И. Арестована 1 октября 1919 г. Приговорена: 20 октября 1919 г., обв.: по политическим мотивам. Приговор: освобождена. Дело прекращено (даты нет). Реабилитирована в мае 2003 г. Прокуратура г. Москвы. Источник: Прокуратура г. Москвы. Коробкова Ольга Трифоновна. Родилась в Москве; конторщица Главснаба. Проживала: Москва, Б. Якиманка, 15, кв. 11. Арестована 1 октября 1919 г. Приговорена: 20 октября 1919 г., обв.: по политическим мотивам. Приговор: освобождена. Дело прекращено (даты нет). Реабилитирована в мае 2003 г. Прокуратура г. Москвы».

Коробковых выселить-то выселили, а особняк же пустовал до 1930-х годов, пока его не передали в распоряжение Академии наук СССР. И в нем неплохо устроились ее президенты: А.П. Карпинский, затем академик В.Л. Комаров. После Великой Отечественной войны особняк Коробковой занимал Институт истории искусств, возглавляемый И. Грабарем. Позже «дом с куполом» перешел в ведомство Министерства иностранных дел, и до 2013 года в нем располагалось посольство Танзании.

Теперь же особняк собираются отреставрировать и… вновь передать какой-нибудь дипломатической миссии.

Дом Коробковых на Тверском бульваре. 1902 г. Архитекторы А.У. Зеленко и А.Ф. Мейснер

Кстати, Коробковым принадлежал и доходный дом на Тверском бульваре, что на этой старой открытке.

Доходный дом Якова Бабушкина на Покровке, № 29 (1897)

Четырехэтажный трехподъездный кирпичный жилой дом. Может, мы бы и не вспомнили его, если б не автор – Лев Кекушев.

Улица названа по церкви Покрова Божьей Матери, или Покрова в Садех (у великокняжеских садов). Упоминание о ней впервые встречается в 1488 году. Церковь снесли в XVIII веке при строительстве усадьбы Разумовских. А улицу вплоть до Покровских Ворот стали называть Маросейкой. Только в XIX веке она опять стала Покровкой, и от Маросейки ее отделил Армянский переулок.

С 1940 по 1992 год она была улицей Чернышевского, затем ей было возвращено историческое название.

Но вернемся к истории дома № 29.

В 1897 году выходец из крестьянской семьи, купец 2-й гильдии Яков Бабушкин, сколотивший состояние на столярных работах и построивший мастерскую по производству паркета – очень нужное производство в городе, переживающем в то время настоящий строительный бум, – и живший в собственном доме на Петербургском шоссе, решил вложить деньги в недвижимость. Он купил участок на Покровке, где раньше был большой дровяной склад – да заодно и соседний участок для сыновей А.Я. и Е.Я. Бабушкиных, – и стал присматривать архитектора. Его свели со Львом Кекушевым. Бабушкин «на пальцах» объяснил ему, что хочет такой дом, чтобы на фоне невысоких старинных дворянских особнячков был издали заметен, да такой, что увидел – не забудешь. Когда через некоторое время зодчий показал ему проект четырехэтажного красавца, ударили по рукам.

Новое здание стало украшением «старой» Покровки. Это был не просто дом, а жилой комплекс из нескольких корпусов, соединенных лестницами. Они образовали пять внутренних двориков разных размеров и конфигураций, объединенных между собой семью проездными арками, две из которых выходили на Покровку.

Доходный дом Якова Бабушкина на Покровке, № 29 (1897)

Интересная деталь: на этом доме нет привычного «автографа» Льва Кекушева – ни статуи льва, ни барельефов. Либо архитектор стал их оставлять на более поздних работах, либо они утрачены в дальнейшем.

Уже в 1902 году по каким-то своим причинам Бабушкин продает дом мещанину А.И. Титову. Тот работал в Обществе взаимного от огня страхования и был богатым домовладельцем: владел в Москве десятью домами. Желая повысить доходы от сдачи квартир, Титов в 1909 году выселяет жильцов и затевает перестройку дома по проекту Н.Д. Струкова. Она предусматривала и надстройку дома еще двумя этажами, но, к счастью, этого не произошло, и первоначальный, кекушевский вид дома сохранился. Правда, внутри он был переделан: квартир стало меньше, но их площадь значительно увеличилась. Это были четырех-семикомнатные апартаменты с кухнями, имеющими выход на черный ход, ванными и комнатами для прислуги.

Позволить себе квартиру в этом доме могли лишь хорошо обеспеченные люди: врачи, преподаватели, купцы, юристы.

Окна наиболее богатых квартир выходили на Покровку. В 22-й квартире жил известный в Москве специалист по внутренним и детским болезням Карл Адольфович Бари. Он служил в больнице имени Александра III и ежедневно с часу до трех вел прием у себя дома. Карл Бари умер в 1928 году и был похоронен на Введенском кладбище. Его дочь Нина Бари, математик, профессор МГУ, продолжала жить в квартире отца и после революции.

В 10-й квартире проживал почетный потомственный гражданин Эмиль Миллер, состоявший в правлении товарищества ситценабивной мануфактуры «Эмиль Циндель», имевшей магазины на Арбате, Кузнецком Мосту и в Верхних торговых рядах (современный ГУМ). После революции Миллер остался в своей квартире и устроился работать в хлопчатобумажный трест.

На первом этаже были молочная лавка и мастерская дамских нарядов, а также квартира мещанки Балуевой. До 1917 года в этом доме в разных квартирах жили целых пять зубных врачей (Сара Исакова, Софья Тилес-Исакова, Израиль Хургес, Михаил Яковлев и Иосиф Гранат).

Еще одна жительница, Тамара Сапожникова, преподавала в частной женской гимназии Елизаветы фон Винклер, находившейся на Чистопрудном бульваре.

Ее сестра Валентина, тоже жившая в этом доме, уже после революции работала в Институте народного хозяйства имени Маркса (сейчас Плехановский университет).

С начала века до своего ареста в 1938 году в 30-й квартире жил секретарь и член президиума Московской школы для бедных детей и сирот евангелического исповедания немец Лев Тричлер.

Среди жильцов дома были: портниха Вера Кононова, акушерка Елизавета Ладой, купец Израиль Шапиро и потомственный почетный гражданин Илья Шапиро, купец Моисей Гольдберг, врач Маркус Гольдберг, а также торговец мехами Гирш Ланде, имевший контору и склад в старом Гостином дворе на Ильинке.

После революции часть жильцов отправилась в изгнание, а то и вообще сгинула в неизвестности, а остальных уплотнили, превратив элитные квартиры в коммуналки. Кстати, значительная часть новых жильцов опять-таки имела отношение к Большому дому на Лубянке.

Вот вам и доказательство, почерпнутое на одном из сайтов.

Светлана Мирошниченко (родилась в 1962 году), художник-модельер учебного театра Щукинского училища: «Наша семья живет в этом доме с 1917 года. Мой прадедушка Федот Кузьмич Лукин работал в ЧК. Он приехал с семьей из Питера, и сначала им дали квартиру на Малой Лубянке. Там было очень шумно, и они переехали в отдельную квартиру на Покровке площадью 80 метров. Вместе с ними жила сестра моей прабабушки, которая работала секретарем Дзержинского. Моя мама родилась в 1936 году. Нашу квартиру в то время можно было бы назвать коммуналкой из родственников…»

В наше время жители дома на Покровке, № 29, который является объектом культурного наследия, претерпели много неприятных потрясений. Им пришлось не на жизнь, а на смерть воевать за свой дом, который под предлогом обветшалости хотели реконструировать. Все мы прекрасно знаем, что это означает: владельцев отдельных квартир с шикарным евроремонтом и тех, у кого несколько коммунальных метров, ожидало насильственное переселение из самого центра Москвы на окраину. От объекта культурного наследия в лучшем случае остались бы стены. Хотя и это не обязательно: каждому известны многочисленные случаи, когда исторические здания безжалостно сносили, а на их месте появлялись элитные новоделы.

В результате обращения в суд, а также вмешательства прессы и общественности дом отстояли, а вот некоторым столичным чиновникам пришлось расстаться со своими креслами.

Сегодня в доме соседствуют еврейский религиозный центр Jewish Campus и Свято-Филаретовский православно-христианский институт, ломбард и студия дизайна, коренные москвичи в нескольких поколениях и так называемые понаехавшие, купившие здесь недвижимость за астрономические суммы или ютящиеся в оставшихся коммуналках. На первом этаже дома расположен один из магазинов сети супермаркетов «Ароматный мир».

Особняк Листа – Кусевицкой в Глазовском переулке, № 8 (1898–1899)

Этот особняк Лев Кекушев строил для себя. Тут уж он дал разгуляться фантазии, но в то же время специалисты видят в нем стилизацию брюссельского отеля «Тассель», построенного Виктором Ортом, основоположником бельгийского ар-нуво.

Особняк стал как бы манифестом кекушевского модерна, и его характерные приемы получили дальнейшее развитие в лучших постройках архитектора: использование в декоре фасада ярких мозаичных панно с многоцветным растительным орнаментом, витые, словно воздушные чугунные решетки, разновеликие окна в оригинальном обрамлении темных рам…

Описание архитектурных приемов, использованных Кекушевым в этом строении, оставляю профессионалам, – они в Сети представлены в изобилии.

Согласитесь, этот особняк с большой открытой лоджией более уместно смотрелся бы на фоне средиземноморского ландшафта, нежели в нашем суровом климате.

Да еще это веселенькое мозаичное панно, что над входной дверью: яркие цветы (напоминающие георгины) в окружении подводных жителей… Не станем додумывать, с какой целью изобразил все это автор, – важно другое: в правом нижнем углу хорошо заметны две буквы WW.

Особняк Листа – Кусевицкой в Глазовском переулке, № 8 (1898–1899)

Считается, что это панно – подарок от другого архитектора, Вильяма Валькота, за то, что Лев Николаевич не затаил на него обиду. А ведь мог! Потому как именно кекушевский проект строительства гостиницы «Метрополь» комиссия признала лучшим, но возглавлявший тогда «Северное домостроительное общество» Савва Мамонтов начинает строить по проекту Валькота. Но об этом позже.

Великолепны были и интерьеры особняка, тщательно, до мельчайших деталей продуманные архитектором, как и выполненная по его эскизам мебель, в том числе встроенные шкафы, составляющие единое целое со стеновыми деревянными панелями. Зодчий предусмотрел спрятанный под панелями сейф в кабинете и большой тайник под полом лоджии.

Мозаичное панно над входной дверью

Еще во время строительства особняка посмотреть на него собирались толпы москвичей. А когда он заблистал окончательной отделкой, то молва признала его самым прекрасным из новых зданий Первопрестольной. Многие состоятельные люди делали архитектору соблазнительные предложения о продаже, – Лев Николаевич отказывал. Но Отто Лист, решивший во что бы то ни стало заполучить уникальное здание, предложил ему такую цену, что архитектор не устоял.

Отто Адольфович Лист – личность настолько интересная, что о нем надо сказать особо. Он был ученым и предпринимателем да к тому же авантюристом по натуре. Вся его жизнь состояла из взлетов и падений. Со своим компаньоном Константином Фарцбергом он занимался разработкой и производством анилиновых красителей. И в ходе опытов случайно открыл сахарин. Компаньоны разругались вдрызг, доказывая свои приоритет на новый продукт, который – они это прекрасно понимали – сулил невероятные барыши. Но затем достигли соглашения: Фарцберг запатентовал сахарин на свое имя, а Лист женился на его дочери, тем самым тоже получив права на сахарин. По воспоминаниям родственников, его супруге приходилось с ним не сладко (несмотря на сахарин – ха!), и она обреченно шла закладывать свои бриллианты, когда семья вновь оказывалась на мели. Изобретатель «пытался приучить Россию потреблять его сахарин вместо сахара, вложил в затею много денег и в очередной раз разорился. Он сетовал, что не дал взятки кому надо» (Иванова Е. Мемуары принцессы-золушки).

После очередного краха особняк Листа был выставлен на продажу. И купила его богатая дама – Наталья Кусевицкая. Она принадлежала к богатой купеческой фамилии Ушковых, у которых в Самарской губернии были обширные имения и предприятия химической промышленности. Ушковы были поклонниками искусств и меценатами. Несмотря на то что Наталья профессионально играла на фортепиано, была талантливым скульптором и неплохой художницей, девушка обладала деловой хваткой и наравне с братьями была компаньоном отца. В частности, ей было выделено чайное дело, пришедшее в семейный бизнес с приданым ее матери, которая была из богатых чаеторговцев Губкиных.

Теперь самое время рассказать о человеке, чью фамилию она носила.

Сергей Александрович Кусевицкий (1874–1951) родился в Вышнем Волочке в семье ремесленника, где все – и родители и четверо детей – играли на музыкальных инструментах и даже выступали семейным ансамблем.

Он был очень талантливым человеком – играл на скрипке, виолончели, фортепиано. В 12 лет сочинял музыку для драматических спектаклей местного театра и дирижировал театральным оркестром.

Словом, вполне заслуженно молодое дарование получило известность в родном городе.

Но в 17 лет Сергей решает, что пора покорять Первопрестольную, и, накопив немного денег, сбегает в Москву.

Сергей Александрович Кусевицкий

Там он приходит к директору Московской консерватории с просьбой о зачислении.

Но прием был уже закончен.

Все же директор не отмахнулся от талантливого паренька и дал ему письмо к ректору музыкально-драматического училища при Московском филармоническом обществе П.А. Шостаковскому. Но и там классы скрипки и фортепиано были укомплектованы. И ректор предложил ему освоить контрабас, куда еще была возможность взять студента на государственный счет. В то время этот музыкальный инструмент не был в почете, считался вспомогательным. Но Сергей Кусевицкий доказал, что талант делает инструмент главным: он стал виртуозным исполнителем, перекладывал многие известные произведения в партии для контрабаса.

В 1894 году Сергей Кусевицкий блестяще окончил училище и был зачислен в оркестр Большого театра. Говорят, ему пришлось принять католичество, потому что путь в Императорский Большой евреям был заказан. Широкую известность контрабасисту Кусевицкому принесли сольные выступления – беспрецедентный случай в мире!

И однажды во время концерта он встретился взглядом с восторженными глазами девушки, сидевшей в третьем ряду. И влюбился без памяти! Он целых два года искал прекрасную незнакомку. И нашел. Ею и оказалась Наталья Ушкова. Кусевицкий развелся с женой – балериной Большого театра Надеждой Галат – и 8 сентября 1905 года женился на Наталье Константиновне. Хотя общество и семья Натальи восприняли этот брак как мезальянс: девушка из богатой купеческой семьи и еврейский парень из глубинки?.. Но в итоге родня приняла музыканта.

Супруга оказалась не только любящей и заботливой женщиной, но всю себя и свое состояние посвятила мужу и его музыкальной карьере. Они прожили вместе 38 счастливых лет.

Именно для семейного гнезда Наталья Константиновна купила особняк у Листа, который в истории русской архитектуры стал называться ее именем. Она не просто обжила роскошное убранство дома, она вдохнула в него жизнь! И в этом доме поселилось счастье.

Вскоре особняк в Глазовском стал одним из культурных центров Москвы. В нем частыми гостями были выдающиеся русские композиторы: С. Рахманинов, С. Прокофьев, Н. Метнер… Подолгу гостил друг хозяина композитор А. Скрябин, творчество которого Кусевицкий всячески пропагандировал. В 1913 году в этом особняке останавливался Клод Дебюсси. Приходили сюда известные музыканты, певцы, бывал молодой поэт Борис Пастернак. Здесь же проходили и собрания основанного Кусевицким Российского музыкального издательства.

Сергей Александрович наконец смог осуществить мечту: ушел из Большого театра, стал заниматься сольными гастролями по Европе и изучать дирижирование. 23 января 1908 года Кусевицкий в качестве дирижера дебютировал с оркестром Берлинской филармонии. В концерте прозвучали произведения Чайковского, Танеева, Глиэра. А в Концерте для фортепиано с оркестром до минор за роялем сидел сам автор – Сергей Рахманинов.

Международный музыкальный мир сразу признал молодого дирижера, отмечая его талант и артистизм.

Октябрьский переворот, как лезвием падающей гильотины, разрубил жизнь России на «до» и «после». «До» для Кусевицких – было годами счастья, занятие любимым делом, дружба с талантливыми людьми. «После» – жизнь в полуподвальной тесной квартирке в доме № 7, что напротив их бывшего особняка, который раньше тоже принадлежал Наталье Константиновне, и муки наблюдать, как из реквизированного «Особняка Кусевицкой» вывозят их богатейшие коллекции живописи и фарфора, растаскивают вещи…

Сергей Александрович очень хотел найти себя в новой России… Он был членом художественного совета при музыкальном отделе Наркомпроса, в 1919 году в холодной и голодной Москве дирижировал в Большом театре «Пиковую даму».

Только расположением наркома просвещения Луначарского (а также большого количества общих друзей в мире искусства) можно объяснить произошедшее чудо: в мае 1920 года Кусевицким разрешили поездку за границу. Они знали, что уезжают навсегда, оставляя в прошлом Дом-Своей-Мечты.

Сначала это был Берлин, потом Париж. Вскоре о дирижере Серже Кусевицком и его оркестре заговорил весь мир. В 1924 году правительство Франции наградило его орденом Почетного легиона, а спустя всего несколько дней на пароходе «Аквитания» чета Кусевицких отплыла в Америку, где Сергей Александрович возглавил Бостонский симфонический оркестр. Это был новый взлет в карьере дирижера.

Но до конца своих дней горячая любовь к родине жила в сердце Сержа Кусевицкого: «Я американский гражданин, но я все еще люблю Россию». И когда немецкие войска вторглись в СССР, он возглавил Массачусетский комитет помощи России, заявив, что «помочь России – это помочь себе, Британии и всей демократии».

В 1942 году скончалась Наталья Константиновна, любимая супруга, верная соратница и муза дирижера. В память о ней муж основал музыкальное издательство, носящее ее имя, Фонд Кусевицкого, поддерживавший талантливых молодых композиторов, и учредил международную музыкальную премию.

Сергей Александрович несколько раз просил разрешение у советских властей на гастроли в России, но всегда получал отказ: неблагодарная родина, которую он всю жизнь прославлял своим творчеством, стерла его имя из памяти…

Кусевицкий скончался 4 июня 1951 года в Бостоне. Похоронен он рядом с супругой в Тэнглвуде, что в живописных Беркширских горах (штат Массачусетс), где много лет проводился организованный маэстро летний музыкальный фестиваль и была создана им музыкальная академия.

Многие годы в особняке Листа – Кусевицкой было расположено посольство Аргентины, сейчас там находится представительство правительства Калужской области.

Усадьба М.С. Грачева в Ховрине (1898–1900)

Вначале об истории этого красивого места, которое когда-то было Подмосковьем, а теперь оказалось в черте мегаполиса.

Село Ховрино появилось на речке Лихоборке где-то в конце XVI века. Название произошло от имени Стефана Ховры – то есть неопрятный, – крымского грека, потомки которого, братья Ховрины, и основали Ховрино.

Шло время, менялись хозяева усадьбы. У Жемчужниковых в 1859 году ее купил богатый фабрикант Евграф Владимирович Молчанов. Он вдохнул новую жизнь в старое поместье. Не пожалел денег: разбил большой парк, который засадил благородными кедрами, пихтами, лиственницами, соснами и даже экзотическими в этих широтах лиственными деревьями и кустарниками, украсил прекрасными цветниками. По его заказу архитектор Михаил Быковский построил церковь иконы Божией Матери «Знамение».

В это время к Ховрину подошла железная дорога, и его облюбовали дачники. Здесь отдыхал П.И. Чайковский, бывали В.А. Гиляровский и А.Н. Толстой, многие известные художники, артисты, музыканты. Кстати сказать, в Знаменской церкви 28 сентября 1897 года поэт Валерий Брюсов венчался с Иоанной Рунт.

А что же с усадьбой?

В 1879 году вдова Молчанова продает ее купцу С.Е. Панову. Тот сколотил состояние на строительных железнодорожных подрядах. Он привык иметь дело с уголовниками, которых часто использовали на стройках, вместо аргументов пуская в ход кулаки и палку. Может, из-за необузданного нрава, а может, из-за проблем с психикой Панов стал вести себя с ховринскими крестьянами, как помещик с крепостными. Своим самодурством он довел народ до предела. Жалобы полицейским чинам не давали результата: Дикий Барин, как его прозвали, умел находить с начальством общий язык. Сохранился архивный документ – жалоба самого Панова на священника Иоанна Поморцева, защищавшего местных крестьян и пытавшегося образумить тирана. Каково?

История закончилась тем, что доведенные до отчаяния крестьяне спалили усадьбу Дикого Барина, сам же он чудом остался жив.

В 1895 году после смерти владельца, так и не оправившегося от потрясения, пепелище приобрел Митрофан Семенович Грачев.

Хоть и остерегали его люди: не будет счастья на мертвой земле. Но Грачев, бросая вызов судьбе, приглашает лучшего, по его мнению, московского архитектора Льва Кекушева. И тот по его заказу проектирует великолепный дворец, напоминающий игорный дом в Монте-Карло, в котором, по слухам, купец за ночь выиграл в карты целое состояние.

Думаю, что это легенда, потому что Митрофан Семенович был купцом 1-й гильдии, крупным текстильным фабрикантом и известным благотворителем.

Кекушев блестяще интерпретировал прототип здания, построенного в Монте-Карло известным французским архитектором Шарлем Гарнье, привнеся в ховринский дом множество узнаваемых деталей, присущих авторскому почерку архитектора. Акцентированная асимметрия здания в дальнейшем получит развитие не только в постройках Кекушева, но и станет одной из важнейших новаций модерна.

Кстати, парадную лестницу, ведущую к дому, украшали статуи лежащих львов – пожалуй, мы впервые здесь видим «авторскую подпись» Кекушева.

В 1900 году строительство дворца, которое осуществлял архитектор Г.А. Кайзер, было завершено, и Грачевка, как прозвали место восторженные дачники и окрестные жители, стала жемчужиной Подмосковья. К сожалению, пожить в роскошном особняке Митрофану Семеновичу не довелось: он скончался за год до этого в возрасте 59 лет.

Вот и не верь народным приметам…

Грачевка

Его вдова Варвара Николаевна помогала людям и церкви и прожила в огромном доме вплоть до 1918 года, пока семью Грачевых из усадьбы не выгнали. Во дворце и службах разместился сначала рабфак Петровской сельскохозяйственной академии (будущей ТСХА), потом – санаторий, а во время войны – госпиталь.

Начиная с 1947 года и по нынешнее время в главном доме усадьбы Грачевка находится «Московский областной клинический центр восстановительной медицины и реабилитации».

Все-таки стоит рассказать подробнее о семействе Грачевых и его главе.

У Митрофана Семеновича и Варвары Николаевны (1851–1939), урожденной Шапошниковой, было десять детей. Они были связаны родственными узами с известными купеческими фамилиями – Бахрушиными, Прохоровыми, Щаповыми и др. Семья жила в особняке на Поварской, № 7, который в 1873 году архитектор П.П. Зыков перестроил из части старой усадьбы князей Хованских. В центральном аттике находится медальон с вензелем хозяина – МСГ. После смерти Митрофана Семеновича домом владела его вдова Варвара Николаевна и сын Сергей Митрофанович, который был женат на Марии Николаевне Бахрушиной. После Октябрьского переворота владельцев из особняка выгнали. Сейчас там находится посольство Норвегии.

Митрофан Семенович Грачев (1840–1899)

Митрофан Семенович умел не только деньги делать, но и щедро помогал обездоленным. Добрым словом вспоминали времена, когда он был казначеем Московского Совета детских приютов. На свои средства он перестроил церковь Троицы на Грязях и выстроил храм во имя святителя Митрофана, епископа Воронежского в Петровско-Разумовском.

«Московские церковные ведомости» сообщали: «22 октября в Петровском парке, при детских приютах имени ее императорского высочества великой княгини Елизаветы Феодоровны и принца Петра Георгиевича Ольденбургского, было совершено освящение храма во имя Митрофана, епископа Воронежского, сооруженного усердием казначея Московского Совета детских приютов М.С. Грачева».

В этом храме была семейная усыпальница Грачевых. В нем первым был погребен Митрофан Семенович. Но не упокоен, потому что в 1930-х годах церковь закрыли, и Варвара Николаевна перезахоронила прах супруга на Введенском кладбище[3].

Часть клана Грачевых разлетелась по свету, часть осталась на так недоброй к ним родине, пострадав в годы сталинских репрессий.

Химическая лаборатория Императорского технического училища на 2-й Бауманской улице, № 10 (1898–1899)

Об этом здании всего несколько слов: просто уж больно старая фотография (что слева) замечательная. Вернее, то, что на ней изображено.

Представьте себе, вот это нарядное здание – учебный корпус! Сейчас оно – вернее, совсем уже и не оно, а перестроенное до неузнаваемости, – принадлежит факультету машиностроительных технологий МВТУ имени Баумана.

Химическая лаборатория Императорского технического училища

Для сравнения его современный вид: без башенок и «кокошника» на фасаде – торце. Да еще с надстроенными двумя этажами. Как говорится, почувствуйте разницу…

Никольские (Иверские) торговые ряды на Никольской улице, № 5 (1899–1900)

Никольская – одна из старейших улиц Москвы. Название происходит от располагавшегося там монастыря Николы Старого. Издавна это была торговая улица, застроенная деревянными лавчонками.

Вот так Никольская выглядела в конце XIX века. Ясно, что красоты она бурно строящейся и приобретающей все более европейский вид Первопрестольной не добавляла.

В 1899 году крупнейшие предприниматели Москвы выступили с инициативой постройки здесь новых торговых рядов. Городские власти идею одобрили. Автором проекта Ново-Никольских, или Иверских, рядов стал Лев Кекушев (при участии С. Шуцмана).

Никольская улица в конце XIX в.

Он перестроил часть здания монетного двора, обращенного фасадом на Никольскую, пристроив в нему новые торговые ряды. Само здание монетного двора было построено еще в 1697 году. Позднее там были расположены присутственные места и другие государственные учреждения. Побывало оно и тюрьмой: именно сюда в 1774 году доставили Емельяна Пугачева, а в 1790 году здесь был в заточении Александр Радищев.

Никольские (Иверские) торговые ряды были построены в стиле модерн и гармонично вписаны архитектором в пространство старой Москвы. Кстати, здесь мы видим любимый прием Кекушева: все окна с дубовыми рамами разного размера, что придает зданию особый стиль – модернистский. Плавные линии фасада, лепные украшения, изящный декор делали здание воплощением богатства и роскоши. Под верхним карнизом заметны «автографы» Кекушева – львиные маски.

В 1903 году внутренняя отделка здания была завершена, и Никольские ряды открыли свои двери для покупателей. Ряды были рассчитаны только на самых состоятельных торговцев. На первом этаже нового торгового комплекса было восемь крупных магазинов с отдельными арочными входами с улицы. В подвале были просторные складские помещения. По внутренней стороне рядов шли металлические галереи, соединявшие магазины между собой.

Никольские ряды

В советское время здание заняли административные учреждения, на первом этаже размещались сберегательная касса, пункт приема, в начале 1990-х годов на первом этаже работало кафе.

Здесь в соответствии с хронологией уместно сказать, что в 1899 году Лев Николаевич выигрывает конкурс на проект гостиницы «Метрополь» (проект совместно с архитекторами В.В. Воейковым, Н.Л. Шевяковым, С.С. Шуцманом). Однако своим волевым решением Савва Мамонтов, возглавлявший «Северное домостроительное общество», начинает строительство по проекту другого архитектора – Вильяма Валькота.

Но после ареста Мамонтова новые владельцы нанимают именно Кекушева управлять строительством. Так что к «Метрополю» Кекушев руку все же приложил.

По свидетельству современника: «Ничто из прежней практики Валькота и близко не подходит к масштабам «Метрополя». Участие Кекушева, вероятно, было главным фактором успеха этого проекта» (У. Брумфилд. Курс «Москва: архитектура и искусство в исторической перспективе», гл. 3).

Особняк А.И. Кекушевой на Остоженке, № 21 (1900–1903)

Вначале несколько слов о самой улице.

Когда-то в этом месте рядом с Москвой-рекой были пойменные заливные луга, на которых после покоса сушилось в стогах сено, вот и название стог – Остожье, а позже – Остоженка (в 1935–1986 годах – Метростроевская улица).

К началу XX века эта землица в центре Москвы стала «золотой», и позволить себе поселиться здесь могли только представители торгово-финансовой элиты. «Северное домостроительное общество», возглавляемое сначала Саввой Мамонтовым, а потом Яковом Рекком, строило на этой улице роскошные особняки в модном стиле модерн, заказывая проекты самым лучшим московским архитекторам, в рейтинге которых Кекушев занимал верхнюю строчку.

Его решение построить себе дом на «Золотой миле» красноречиво говорит о том, что человеком Лев Николаевич был далеко не бедным! Проект этого особняка Кекушев делал для Саввы Мамонтова, но тот по каким-то причинам его отверг. И архитектор построил на небольшом участке нарядный дом, с высоким цокольным этажом, тремя разными по высоте и оформлению уровнями-этажами и островерхой башенкой, который напоминает средневековый замок.

Особняк А.И. Кекушевой на Остоженке

Вот где он дал разгуляться своей фантазии, используя все основные элементы стиля модерн и сделав здание настолько оригинальным, что поглазеть на него собирались толпы народу. Не надо быть искусствоведом, чтобы разглядеть любимые авторские приемы: разные по форме окна, обрамленные в неповторяющиеся рамы, асимметрию, орнаментальные рельефы и использование декоративной фактуры – рустов, сочетание белой штукатурки с ярким цветом кирпича.

На шпице фронтона горделиво возвышалась трехметровая скульптура льва, выполненная австрийским архитектором Отто Вагнером, – символ сильного и успешного автора. К сожалению, фигура льва не сохранилась.

На первых двух этажах дома располагались большие помещения: зал, смежная с ним гостиная с эркером в башенке. Спальни были устроены в мансардах. Кабинет самого Льва Кекушева был в углу здания, с окном в тихий двор. Все комнаты выходили на роскошную лестницу.

Как мы уже знаем, особняк этот архитектор записал на имя супруги, вот он и вошел в историю как «Особняк Кекушевой». Анне Ионовне он и остался, когда в 1906 году Лев Николаевич покинул дом. А через три года особняк был продан. На фотографии так и не получившегося родового гнезда в архиве Кекушева сохранилась собственноручная надпись: «Дом Смитского»…

Сейчас это здание занимает Военный атташат Египта. Говорят, там бережно сохранилась первоначальная планировка помещений и элементы отделки – деревянные филенчатые двери с зеркальными стеклами, оформление парадной лестницы и другие детали. Вот бы проверить!..

Доходный дом Кекушевой на Остоженке, № 19 (1900–1903)Доходный дом Грязнова на Остоженке, № 17 (1901)

Практически параллельно со строительством замка Лев Николаевич при участии архитектора В.С. Кузнецова на собственные средства строит рядом доходный дом № 19. И дом № 17 – по заказу крупного чаеторговца Василия Ивановича Грязнова.

Это единое здание, тем не менее сохранившее стилистическое отличие двух домов и имевшее разную нумерацию – № 17 и 19, достаточно на вид простое, но в характерных чертах запечатлело гений автора. Обратите внимание на главный акцент – окна. Они всегда у Кекушева оригинальные, цепляют взгляд. Как и две выступающие по углам домов разные по форме башенки с балконами.

Доходный дом А.И. Кекушевой

Полукруглые окна дома № 17 украшены масками рыцарей. На первом этаже был чайный магазин Грязнова, два верхних этажа сдавались им внаем. Кстати, я прочитала, что проект этого дома был за подписью Сергея Сергеевича Шуцмана – одного из трех братьев-архитекторов. «…Однако специалисты утверждают, что здание, безусловно, один из домов Кекушева. Шуцман был постоянным помощником Кекушева. К сожалению, этот талантливый, хорошо образованный архитектор рано потерял зрение. Однако Кекушев продолжал поддерживать его и обеспечивать заказами. Возможно, это и объясняет тот факт, что под проектом стоит фамилия не знаменитого мастера, а его помощника…»

В 1920-х годах дома № 17 и 19 объединили, и их заняла одна из московских клиник, где хирургом работал А.И. Бакунин. В 1980-х годах на табличке около входа в клинику можно было прочитать «Стационар».

Для декора своего доходного дома Кекушев выбрал листья каштана, они обрамляют вензель владельцев дома на полукруглом аттике здания, они же заполняют картуши между окнами второго и третьего этажей. Кстати, по поводу вензеля: это буквы «А» и «С». Зинаида Одолламская, к примеру, чья интересная статья размещена на сайте «Узнай Москву», видит это, как «А» – Анна (ведь именно на супругу архитектор записал и это строение) и «С» – Сергей Астахов, который позже владел домом. Впрочем, это всего лишь догадки…

Владельцем дома № 19 после продажи его Кекушевой стал Алексей Ильич Бакунин (1874–1945), племянник известного революционера и теоретика анархизма Михаила Бакунина, – и сам по себе личность выдающаяся!

Он родился в селе Чурилове Новоторжского уезда Тверской губернии. Окончил тверскую классическую гимназию, с медицинского факультета Московского университета был отчислен за участие в студенческих беспорядках. В 1896 году участвовал в экспедиции Российского географического общества в Заалтайскую область, Северную Монголию, Уссурийский край, Бессарабию. Зимой 1898/99 года по просьбе Льва Толстого помогал перевозить духоборов с Кавказа в Канаду. Закончил учебу на медицинском факультете Королевского прусского университета в Бреславле. Вернулся в Россию и работал в тверском земстве фельдшером. В 1902 году блестяще сдал государственный экзамен при Казанском университете и получил диплом врача. Был участником Балканской войны. В 1914–1917 годах работал главным врачом госпиталя Московского кредитного общества. Избирался в Государственную думу.

Его супруга Эмилия Николаевна Бакунина (1875–1960), урожденная Лопатина, происходила из славного рода князя Дмитрия Пожарского. И тоже была врачом. Вместе они работали земскими врачами в тверской глубинке, вместе потом на Остоженке, № 19 открыли свою клинику. Она была хорошо продумана и оборудована: на первых двух этажах были светлые благоустроенные палаты, кабинеты врачей, комнаты для электролизации и рентгена, водолечебница, операционная. На третьем этаже поселилась семья Бакуниных. В их апартаментах были гостиная с камином, кабинеты и спальня хозяев, детская, комната няни.

За короткое время клиника Бакуниных, в которой работали талантливые специалисты разных профилей, стала в Москве очень популярной. Здесь оказывали помощь всем, кто в ней нуждался: лечили заключенных Бутырской тюрьмы (в основном – эсеров), принимали раненых во время Первой империалистической войны, а также раненых во время Октябрьского переворота – невзирая, белые они или красные. Здесь был прооперирован видный деятель большевистской партии – секретарь Президиума В ЦИК Авель Енукидзе…

В 1920-х годах дом № 19 был объединен с домом № 17, и площадь клиники значительно увеличилась.

В 1925 году тяжело заболевшего патриарха Тихона не приняла ни одна больница Москвы. Тогда супруги Бакунины предложили поместить его в свою клинику.

В страшное и сложное время оказался во главе Русской православной церкви патриарх Тихон (в миру Василий Иванович Беллавин (1865–1925), в 1917 году ставший первым патриархом после восстановления патриаршества в России. Чтобы спасти церковь от разорения, а ее служителей от расправы, он обратился к властям с письмом:

Патриарх Тихон

«Передайте советскому правительству и Президиуму ЦИК СССР глубокую благодарность – как от меня, так и от моей паствы.

Отныне церковь отмежевалась от контрреволюции и стоит на стороне советской власти.

Церковь возносит молитвы о стране Российской и о советской власти.

Церковь признает и поддерживает советскую власть, ибо нет власти не от Бога…»

После этого новых сторонников в стане безбожников он не приобрел, а многих из старых растерял.

В стране продолжали крушить храмы, сажать или расстреливать священников. А в начале 1925 года в недрах ГПУ была состряпана фальшивка и началась разработка «шпионской организации церковников», которую по замыслу следствия возглавлял патриарх Тихон. Несмотря на плохое здоровье святейшего, его несколько раз арестовывали и по многу часов допрашивали.

После одного такого допроса он и оказался в клинике Бакуниных. Но и здесь патриарху не давали покоя, и прямо в лечебнице был устроен допрос. Как только здоровье владыки немного улучшалось, он торопился к своей пастве.

Вечером 7 апреля 1925 года последний сердечный приступ, и все…

Вскоре после смерти патриарха Тихона без всякого предупреждения лечебница Бакуниных была национализирована и передана в распоряжение Наркомздрава.

Алексей Ильич очень тяжело переживал это. Счастье, что не посадили – ареол имени Михаила Бакунина спас. Он же, вероятно, и помог добиться разрешения на отъезд за границу.

30 марта 1926 года огромная толпа народа: родные, друзья, бывшие пациенты, коллеги и просто знакомые собрались на перроне Белорусско-Балтийского (сейчас Белорусского) вокзала, чтобы проводить семью врачей, заслуживших всеобщее уважение.

Бакунины уехали сначала в Италию (Кави-ди-Лаванья), а потом во Францию. Они поселились недалеко от Парижа, в Сент-Женевьев-де-Буа – центре русской эмиграции. Эмилия Николаевна работала врачом в Русском доме, а Алексею Ильичу не удалось найти работу по специальности, поэтому он в 1927 году уехал в Королевство сербов, хорватов и словенцев, где практиковал в провинции (Нови-Пазар), потом в больнице Российского общества Красного Креста в Белграде. В 1937 году он тяжело заболел, и жена приехала и увезла его во Францию. Там они потом вместе и работали.

Умер Алексей Ильич уже после окончания Второй мировой войны в 1945 году и похоронен на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа. Эмилия Николаевна и их дочь Татьяна позже захоронены в его могиле.

Их дочери: Наталья (1900–1991), Татьяна (1904–1995), в замужестве Бакунина-Осоргина, – ученый, историк масонства, библиограф.

В 2000-х годах доходный дом Грязнова на Остоженке № 17 был отреставрирован и визуально отделен от соседнего здания: проездная арка была раскрыта, в ней установлены узорчатые ворота, стилизованные под модерн.

Особняк В.Д. Носова на Введенской площади (Электрозаводская улица, № 12) (1903)

На месте Введенской площади, в низине, вплоть до 1800 года, находился «прачечный пруд» на реке Хапиловке. Указом Павла I пруд засыпали, берега Яузы благоустроили, недалеко построили церковь Введения в Храм Пресвятой Богородицы. Вот и площадь стала Введенской.

К середине XIX века этот район стал промышленной зоной Москвы. Более того – соседствовал с бедным жилым районом Хапиловка. В 1875 году Введенская площадь была соединена с центром города линией конки.

Особняк, о котором пойдет здесь речь, совершенно не похож на то, что делал Кекушев до этого, и на то, что сделает позже.

И не только в плане архитектуры – тут удивляться не приходится гению Мастера, который хоть и использовал некоторые любимые приемы, но никогда их не копировал. К примеру, окна. Они большие, но, чтобы терялось меньше тепла, имели двойные рамы с внутренней воздушной подушкой и плотно закрывались с помощью изобретенных Кекушевым оконных задвижек.

Уникальность этого особняка в том, что это единственное здание в Москве в стиле модерн, выполненное из дерева. На то было желание заказчика, который верил в здоровый дух деревянных домов и хотел круглый год чувствовать себя как на даче. Но надо было учитывать наш суровый климат, и особняк построили из дерева в несколько слоев да еще обшили досками.

Отдавая дань времени и модному стилю, дача была не в русских традициях с привычной анфиладой комнат, а напоминала европейскую или даже американскую постройку: все комнаты располагались вокруг центрального ядра – красивой лестницы, ведущей на второй этаж.

В доме были предусмотрены все на тот момент достижения комфорта: канализация, своя котельная и водяное отопление, во всех комнатах стояли большие батареи, закрытые декоративными решетками. Из кранов текла горячая и холодная вода. Был установлен телефон.

В то же время у особняка были и узнаваемые русские дачные черты – открытые закругленные веранды и характерные приемы ар-нуво – невысокая кованая ажурная ограда. Особняк получился изящным и стильным. Но практически у каждого, кто им восхищался, возникал резонный вопрос: а что делает эта красота здесь, в окраинной промзоне?

Но кто знал заказчика, Василия Дмитриевича Носова (1848–1920), тот знал и ответ.

Василий Дмитриевич был, как и многие представители московской торгово-финансовой элиты того времени, из семьи старообрядцев. Его отец вместе с братом в 1829 году перебрались из Ейска в Москву и построили на берегу Хапиловского пруда небольшую фабрику, выпускавшую драдедамовые[4] платки. Поначалу братья сами ткали, красили и сушили платки, а их жены делали бахрому. Позже они расширили производство и стали делать сукно – поначалу это было так называемое «кавказское сукно», из которого шили черкески. Оно завозилось на Кавказ под видом местного производства. В 1857 году фабрика была перестроена и расширена вдвое. Носовы сумели добиться подрядов для армии и флота: делали мундирное сукно и полотно для флотских рубашек.

В 1880 году, когда Василий Дмитриевич стал у руля «Промышленно-торгового товарищества мануфактур братьев Носовых», они имели амбар в Большом Черкасском переулке, магазин в Лубянском пассаже, а на их фабрике работало более тысячи человек. В конце XIX века здесь освоили производство подушек и одеял, а носовские постельные принадлежности стали пользоваться большим спросом.

В 1870-х годах Василий Носов выкупил у купца Никиты Осиповича Жучкова (родственника жены?) обширный участок на углу Малой Семеновской и Лаврентьевской улиц, что рядом с фабрикой. И пригласил губернского архитектора Милюкова для строительства нового двухэтажного дома. Василий Носов был очень деятельным человеком: он все время что-то строил, достраивал и перестраивал на своем большом участке.

Женат был Василий Носов на Клавдии Дмитриевне Жучковой. У них родилось семеро детей: единственный сын Василий и шесть дочек – Екатерина, Варвара, Татьяна, Вера, Софья и Августа. Когда младшей дочери Августе исполнилось 4 года, у Клавдии Дмитриевны вдруг случилось психическое расстройство, и она скоропостижно скончалась. Но Василий Дмитриевич не стал искать в свой дом новую хозяйку, не желая, чтобы детей воспитывала мачеха, а сам всецело посвятил себя семье.

Василий Дмитриевич с дочерями

Все девочки получили, как тогда принято было в купеческой среде, отличное домашнее образование и закончили частные гимназии. Только Верочка настояла на казенной 2-й московской женской гимназии, поскольку там были лучше поставлены точные дисциплины, а девушка увлекалась техникой и фотографией.

В 1902 году его сын Василий женился на дочери умершего к тому времени Павла Михайловича Рябушинского Евфимии – девушке своенравной и непреклонной в своих решениях.

Евфимия въехала в особняк Носовых на Малой Семеновской, № 1 и тут же принялась все переделывать на свой лад.

Василий Дмитриевич спорить с невесткой не стал, оставил молодым дом, разделил огромный сад и на своей части участка заказал Льву Кекушеву замечательный деревянный особнячок. Внешне самого что ни на есть новомодного вида. Внизу жил сам Василий Дмитриевич и размещалась мужская прислуга. Наверху – младшая дочь Августа и женская прислуга.

Из воспоминаний внука Носова Юрия Бахрушина:

«Прислуга тоже была вся солидная, жившая в семье долгие годы. В этом отношении первые места занимали кучер Григорий, степенная горничная Матрена, служившая еще на фабрике до женитьбы деда (помогавшая в воспитании детей после смерти жены и проживавшая с младшей дочерью Августой даже после выселения семьи из особняка), и смешливый заика лакей Василий.

Всем штатом прислуги управляла экономка Варвара Семеновна Лебедева. Характерная фигура Варвары Семеновны являлась чем-то неотъемлемым от быта дедовского дома. Она же являлась постоянной правой рукой молодых хозяек, которые последовательно восходили на хозяйственный престол после удаления своих предшественниц в замужество… Такими же были и солидные сенбернары, важно расхаживающие по комнатам…

Дед почти никогда не устраивал пышных званых вечеров, зато на Святках, на Масленице и в семейные табельные дни у него обязательно бывали семейные обеды. Присутствовали на них все дочери с мужьями, сын с женою и внуки с внучками, вышедшими из младенческого возраста…

Мне никогда не удавалось выяснить у деда подробностей, как происхождения Носовых, так и возникновения их суконной мануфактуры. Мои тетки, любившие порой щегольнуть своим пролетарским происхождением, всегда говорили, что их прабабушка была ейской ткачихой, а затем и купчихой города Ейска и что они – ейские купцы. Однажды дед, услыхав подобное их утверждение, заметил при мне: «Какие мы ейские купцы? Просто гильдейское свидетельство в Ейске выправляли: дешевле было, чем в Москве, вот и все. От этого и приписаны были к ейскому купечеству» (Бахрушин Ю.А. Воспоминания).

Василий Дмитриевич был совершенно не похож на привычный нам из литературы образ степенного купца-старовера – с окладистой бородой до пояса, в сапогах и суконной поддевке. Да, бородка все же была, но придавала его лицу эдакий интеллектуально-эстетский, «писательский» вид. На мой взгляд, он очень похож на Петра Ильича Чайковского.

Фабрика была светлым, современным, хорошо оснащенным производством. Старик Носов часто бывал на ней, любил вникать во все производственные процессы, даже его хобби было связано с семейным бизнесом: часто он сам делал рисунки для одеял, выпускаемых на его фабрике. Фабричные относились к хозяину уважительно.

Новая власть выгнала В.Д. Носова из собственного дома, ничего не позволив взять с собой. Спасибо Варваре Семеновне: сумела-таки тайком вынести часть хозяйских вещей, не бросила старика. Так и доживали они свой век в чужом углу. Василий Дмитриевич, в отличие от семьи сына, не эмигрировал и остаток своих дней провел в Подмосковье. Умер он в 1920 году, где похоронен – неизвестно.

После 1917 года в его доме сначала открыли Пролетарский музей, потом детские ясли, Дворец культуры, Дом комсомольца и школьника.

Двадцать лет «со скрипом» шла в доме реставрация. Сейчас в особняке Носова располагается Молодежный историко-культурный центр с нотно-музыкальным отделом Российской государственной библиотеки для молодежи и музеем отечественного предпринимательства.

А еще в собственности Василия Дмитриевича было здание, которое называется доходный дом купца Носова в Большом Черкасском переулке, № 11, где находилась контора и были складские помещения.

Ну а теперь поговорим о наследниках Василия Дмитриевича.

Сын, Василий Васильевич (1871–1939), человек, который был частью московской финансово-промышленной элиты: с 1910 года управлял делами семейной фирмы, входил в совет Купеческого коммерческого банка Российского взаимного страхового союза, вместе с Рябушинскими стал учредителем Московского банка, – как-то затерялся среди большого числа своих полных тезок…

И вот что парадоксально: наибольшую известность из клана Носовых получила женщина, не принадлежащая к этой семье по рождению, – супруга Василия Васильевича.

В 1902 году Василий Носов-младший встретил на балу красавицу Евфимию и влюбился с первого взгляда! Она была дочерью к тому времени покойного миллионера Павла Михайловича Рябушинского и одной из самых богатых невест Москвы. У нее было восемь братьев и пять сестер, среди которых, пожалуй, одна Евфимия оставила след в истории.

К выбору Василия семья Носовых отнеслась скептически: «за купцами Рябушинскими шел шлейф скандала».

Но сын сумел настоять на своем, и Евфимия вскоре на правах его законной супруги поселилась в особняке на Малой Семеновской, № 1. И сразу показала, кто в доме хозяин.

Энергичная Евфимия Павловна полностью поменяла интерьеры дома и велела пристроить к нему левое крыло. Особняк стал более комфортабельным, оснащенным водяным отоплением, горячей и холодной водой…

Особняк Е.П. Носовой

Вскоре дом на Малой Семеновской уже называли «Особняком Носовой», и он стал одним из самых популярных в Москве художественно-литературных салонов. В нем бывали известные художники, поэты, музыканты, писатели. В частности, с супругой-художницей Софьей Дымшиц-Толстой нередко захаживал Алексей Толстой, пьесы которого ставились в домашнем театре Носовой и в которых сама хозяйка с удовольствием играла, как и в пьесах очень популярного поэта и прозаика серебряного века Михаила Кузмина.

Красивая, яркая, амбициозная и властная Евфимия, безусловно, очень контрастировала со своим немного флегматичным мужем.

Обладая безупречным вкусом, она была иконой стиля. Евфимия привыкла получать все самое лучшее, и когда решила заказать свой портрет, то обратилась к художнику Константину Сомову. Их познакомили, и Сомов записал: «Был в ложе Носовой, которая была одета в умопомрачительное голубое яркое атласное платье, вышитое шелками перламутровых цветов с розовыми тюлевыми плечами, на шее ривьера с длинными висячими концами из бриллиантовых больших трефлей, соединенных бриллиантами же…»

Будущая модель понравилась художнику: «Она очень красива…», «Блондинка, худощавая, с бледным лицом, гордым взглядом и очень нарядная, хорошего вкуса при этом».

Сомов писал: «Сидит она в белом атласном платье, украшенном черными кружевами и кораллами, оно от Ламановой, на шее у нее четыре жемчужные нитки, прическа умопомрачительная… точно на голове какой-то громадный жук».

Шедевр рождался непросто, впрочем, так же как и все уникальные платья замечательной портнихи и модельера Надежды Ламановой. Сейчас эта великолепная работа Сомова находится в Третьяковской галерее.

А вот в «Воспоминаниях» Ю.А. Бахрушина дается весьма нелестная характеристика тетке: «Евфимия Павловна широко меценатствовала, но это меценатство резко отличалось от меценатства Мамонтова, Третьякова, Морозова и им подобным. Она не ставила перед собой задачи содействовать развитию и процветанию русского искусства, а ограничивалась более скромной – прославления себя в искусстве. Сомов и Головин писали ее портреты, Голубкина лепила ее бюст, Серов, Сапунов и Судейкин расписывали стены и плафоны ее особняка, а поэт Михаил Кузмин создавал для задуманного ею любительского спектакля пьесу «Венецианские безумцы». Декорации и костюмы были выполнены по эскизам Судейкина и впоследствии изданы отдельной книгой вместе с пьесой. В конечном итоге это была та же бардыгинская книга, та же самореклама, но сделанная не в лоб, а более утонченно и искусно…»

Евфимия Павловна Носова (1881–1960). Художник К. Сомов

Как и братья, Евфимия очень интересовалась искусством и коллекционировала произведения русских художников: Рокотова, Боровиковского, Венецианова, Кипренского, многих начинающих в то время художников, ставших вскоре признанными мастерами. Она мечтала создать настоящий музей и по примеру Третьякова подарить его городу.

В 1918 году Евфимия Павловна передала свою коллекцию, включавшую кроме живописных полотен богатую библиотеку по истории искусства, собрание гравюр и пр., на временное – так ей тогда виделось – хранение в Третьяковскую галерею и вместе с мужем и детьми эмигрировала в Париж. Позже (вероятно, уже после смерти Василия Васильевича) она переехала в Рим, где прожила долго и скончалась в возрасте 89 лет.

Надо сказать, что почти все дочки Василия Дмитриевича огорчили отца своим выбором: не по себе сук рубили. Оказывается, Носов очень боялся, что аристократическая родня избранников заподозрит в его девочках охотниц до титулов. А в самих отпрысках обедневших дворянских родов он подозревал искателей богатого приданого.

Старшая дочь Екатерина Васильевна вышла замуж за мелкопоместного дворянина Сергея Николаевича Силина.

Наибольшую семейную драму вызвало желание в 1894 году дочери Варвары Васильевны (1876 —?), выйти замуж за князя Енгалычева. То, что происходило в семье в это время, лучше всего передает письмо Веры подруге: «Сестра полтора месяца проплакала, прежде чем ей позволили выйти за ее князя. А отчего? Именно оттого, что он – князь. Папа – купец, всякий гордится своим, и он не желал, чтобы его дочь выходила за князя».

От Ивана Александровича Енгалычева (1864–1951), младшего сына князя А.Е. Енгалычева, потребовалось много терпения, а также весь такт в совокупности с обаянием, чтобы В.Д. Носов – спустя целых пять лет! – наконец-то примирился с выбором дочери. Да и старый князь Александр Ельпидифорович тоже был категорически против женитьбы сына на купеческой дочери. Представьте, через что пришлось пройти молодым! Но первым сдался князь: через три года он уже так полюбил Варвару, что уехал от старшего сына к Ивану в купленное им для него в 1880 году родовое имение Шеншиных (Фета) Новоселки Орловской губернии.

Только четвертая дочь, любимица Верочка, Вера Васильевна (1875–1942), не расстроила своим браком отца.

С замужеством сестер Вера осталась в доме за старшую.

8 января 1895 года на святочном костюмированном балу у Байдаковых девятнадцатилетнюю Верочку, только что окончившую гимназию, увидел Алексей Александрович Бахрушин (1865–1929) и влюбился без памяти. Он тут же разыскал ее брата Василия, с которым был знаком, и попросил представить его Вере Васильевне.

Последовало несколько встреч. В первых письмах подруге, рассказывая об этом, Вера была в ужасе от нежданно свалившегося на ее голову огромного чувства «длинного» и «некрасивого» молодого человека. Но уже через пару месяцев она сдалась, и 15 марта того же года состоялся сговор.

По поводу будущего зятя у Василия Дмитриевича не было никаких возражений: купеческая семья Бахрушиных была одной из первых в Москве по богатству и щедрости благотворительных дел. А еще все они были выдающимися коллекционерами.

17 апреля 1895 года состоялась свадьба, о которой московские газеты написали: «Замоскворечье роднилось с Лефортовом», – и пышный обед в «Большой московской гостинице».

Особняк Бахрушина, в котором разместился Театральный музей имени А.А. Бахрушина. Архитектор К.К. Гиппиус

Именно Алексей Александрович основал, а потом передал в дар городу свой замечательный Театральный музей. Вера Васильевна была верной помощницей мужа: систематизировала и каталогизировала растущую коллекцию, организовывала выставки.

Алексей Александрович оставался во главе музея до самой смерти. Он умер в подмосковной усадьбе Горки 7 июня 1929 года и похоронен на Ваганьковском кладбище. Вера Васильевна – пожизненный член Русского театрального общества, всю свою жизнь продолжала дело мужа, числясь в музее машинисткой. Похоронена на Ваганьковском кладбище.

Про сестер Татьяну и Софью точно известно лишь то, что они после замужества «покинули родительский дом».

Про младшую дочь Августу Васильевну в «Воспоминаниях» племянника вскользь сказано, что она так и не вышла замуж…

Строительство «Золотой мили» на Поварской задумывалось еще главой «Северного домостроительного общества» Саввой Мамонтовым. «Свято место пусто не бывает» – говорит народная мудрость, тем более относящаяся к коммерции: после ареста Мамонтова по сфабрикованному делу появляется новый игрок на рынке недвижимости – «Московское торгово-строительное акционерное общество», возглавляемое Яковом Рекком.

Потомок немецких колонистов, приехавших в Россию еще при Екатерине Великой, Яков Андреевич Рекк (1867–1913) родился в Саратове.

Я. А. Рекк

В 1886 году он приехал в Москву и стал работать служащим в банкирской конторе Николая Вертгейма. Уже в 24 года благодаря финансовым способностям он становится управляющим банкирской конторы. Он понимает, что необходимо бурно строящейся Москве, – стройматериалы, и в 1893 году покупает кирпичный завод в деревне Часовая Звенигородского уезда Московской губернии. Дела идут неплохо, заводик производит красный и белый строительный кирпич – заметим, хорошего качества! – и стабильно приносит прибыль.

Рекк все больше вникает в строительный бизнес и в 1899 году вместе с И.И. Зейфертом становится учредителем и директором-распорядителем «Московского торгово-строительного общества» с капиталом 1 миллион рублей. Он считает: «Надо Москву украсить стильными домами, которые, имея технические удобства западно-европейских городских строений, в то же время не убивали бы национального колорита Москвы».

Особняки на Поварской улице. Вот они – рядом. Фото начала 1900-х годов

Он приглашает к сотрудничеству только лучшие умы в области организации производства и таланты в архитектуре. И в первую очередь – Льва Кекушева. В 1900 году «Московское торгово-строительное акционерное общество» по его проекту построило Никольские (Иверские) торговые ряды. И Яков Рекк не отдает никому этот лакомый кусок в центре Москвы, а учреждает «Товарищество Никольских рядов» для сдачи торговых помещений в аренду.

По проекту Кекушева «Московское торгово-строительное акционерное общество» строит на Поварской два роскошных особняка под № 42 и 44.

В общей сложности эта фирма построила в Первопрестольной пятнадцать домов: особняки на Поварской улице, в Гранатном переулке, доходные дома на Пречистенке, торговые помещения на Никольской и Мясницкой улицах.

Талантливый финансист Яков Рекк в бизнесе был всегда на шаг впереди своих конкурентов. Он стал строить особняки не под конкретный заказ, а «под ключ» (что с успехом делали в Европе): все готово идеально, въезжай и живи! Когда наметился спад на рынке недвижимости, он придумал эффективную схему: принимал в зачет стоимости выстроенных домов землю в Полтавской и Киевской губерниях. Затем дробил крупные участки на небольшие наделы и продавал их крестьянам через харьковский Земельный, Дворянский и Крестьянский банки. Ну чем не Лопахин в «Вишневом саде»? Только масштабнее.

Скончался Яков Рекк 12 октября 1913 года и похоронен на Введенском кладбище в Москве.

Особняк Миндовского на Поварской улице, № 44/2 (1904)

Вначале несколько слов о Поварской улице (в 1923–1993 годах – улица Воровского). Она располагалась на торговой Волоцкой дороге, которая шла от Кремля к Великому Новгороду. О происхождении названия нетрудно догадаться: здесь, в Поварской слободе, еще с XVI века селилась обслуга государева Сытного двора.

Но уже в конце XVII – начале XVIII века Поварская превратилась в аристократический район, где одна за другой появлялись великолепные усадьбы князей П.М. Барятинского, Л.Б. Сибирского, И.М. Гагарина, И.А. Голицына, княгини Волконской, стольников Баскакова, Блудова, Трусова, Готовцева и др. По соседству, в Борисоглебском переулке, был двор любимой сестры Петра I царевны Натальи Алексеевны.

Особняк И.А. Миндовского на Поварской улице

В конце XIX – начале XX века облюбовало этот престижный район московское купечество, постепенно вытесняя оттуда разорявшихся аристократов и возводя на месте их обветшалых дворцов особняки в новомодном стиле модерн. В то время говорили: «Каждый крестьянин мечтает стать купцом, а каждый купец – дворянином». Но получить вожделенное дворянство удавалось немногим, а поселиться на одной из самых дорогих московских улиц было показателем высокого статуса.

Дом № 44 на Поварской вошел в историю под названием «Городская усадьба И.А. Миндовского». Он построен на месте бывшей усадьбы тайного советника Данилы Григорьевича Волчкова, про которого историк московского быта начала XIX века Николай Федорович Дубровин писал: «У Данилы Волчкова гости пировали постоянно, отчего дом его получил название поварского собрания. Обеды были самые изысканные и многоблюдные».

Вот на таком историческом месте, на углу Поварской и Скарятинского переулка, появилось это здание, которое считается одним их самых ярких образчиков гения Кекушева. Пожалуй, о нем написано больше всего искусствоведческих статей и восторженных откликов тех, кто просто им любовался. Не было, пожалуй, ни одного московского издания начала прошлого века, которое бы не рассказало о проекте Кекушева, называя его образцом модернистской архитектуры. Действительно, особняк раньше выглядел гораздо интереснее, чем сейчас.

Здесь собраны все любимые приемы Мастера: асимметрия здания, цокольный этаж, отделанный каменной штукатуркой, расширяющий здание книзу, но не придающий ему тяжеловесность. Необычно закруглены стены с огромными в два этажа не повторяющимися по форме и рамам окнами, плавно изогнуты козырьки разноуровневой крыши. Высокий фронтон бокового фасада венчала статуя богини Авроры, рассыпающей цветы, у ног которой играли ангелочки. Она была утрачена во время Великой Отечественной войны, но на эскизах Мастера она хорошо видна.

Фасады дома, выходящие на Поварскую улицу и на Скатертный переулок, оформлены по-разному. Центральная деталь на фасаде на Поварской – большое трехчастное окно с балконом, решетка которого выполнена в виде листьев аканта колючего и маковых головок. Над аттиком – рельефное панно с фигурками ангелочков (путчи), символизирующих искусства: один играет на дудочке, другой делает вазу, третий с циркулем – уж точно архитектор! На пилонах, обрамляющих чердачное окно бокового фасада, были установлены светильники в виде жаровен – тоже, увы, утраченные.

Внутри здание полукруглом опоясывал зимний сад, в большие окна которого были вставлены уникальные стекла с вытравленными кислотой рисунками, которые даже при скупом уличном освещении наполняли помещение золотистым светом. Стекла, к сожалению, тоже почти все утрачены.

Но где же, спросите вы, авторская «подпись»? Она есть в виде бронзовых львиных масок на металлической ограде внутренней парадной мраморной лестницы. Об интерьерах, которые были разработаны Львом Николаевичем, тоже следует упомянуть. Поскольку вкус будущих жильцов был неизвестен, то внутреннее убранство представляло органичное смешение стилей – от модерна до классики.

Единый ансамбль с особняком представляют дворовые постройки: флигель для прислуги и конюшни. Великолепна кованая металлическая ограда в виде крыльев бабочки, обрамляющая особняк.

Но так уж получилось, что особняк, которым единодушно восхищались современники, шесть (?!) лет не продавался. Возможно, цена его «кусалась», но владелец не собирался ее снижать. Яков Рекк даже придумал интересный рекламный ход: были напечатаны открытки «Дом Я.А. Рекка на Поварской».

В 1909 году особняк – наконец-то! – приобрел крупный текстильный фабрикант из Вичуги Иван Александрович Миндовский (1836–1912).

Он был выходцем из патриархальной старообрядческой семьи. Его дед Иван Иванович – родоначальник купеческой семьи Миндовских – в 1820 году выкупил себя из крепостной зависимости. В родной деревне Старая Гольчиха Кинешемского уезда Костромской губернии (ныне Вичугский район Ивановской области) Иван Миндовский открыл красильню. Трудился, не жалея сил. Вскоре и сыновей к делу определил. Затем открыли фабрику, потом другую, третью… И в 1881 году его сыновьями было учреждено «Товарищество на паях Волжской мануфактуры бумажных и льняных изделий» с фабриками в нескольких городах, в том числе и в Москве, куда они вскоре перебрались.

Дом Я.А. Рекка на Поварской улице

В 18 лет родители женили Ивана на девушке из богатой семьи костромских купцов Кокоревых, тоже производителей и торговцев мануфактурой, – Александре Ивановне.

У них родились трое сыновей – Николай, Иван и Петр и две дочери – Ираида и Ольга. Все они унаследовали деловую хватку отца.

Про эту семью существуют самые разноречивые воспоминания. Кто-то отзывался о Миндовских как о больших тружениках и щедрых благотворителях, писали, что семья была дружной, родственники часто встречались, гостили друг у друга и вместе проводили летние месяцы.

Есть и диаметрально противоположное свидетельство о директоре правления «Товарищества Волжской мануфактуры»: «Был очень богатым человеком, имел несколько фабрик, много лесов, домов и имений. Отличался большой скупостью, граничащей с душевной ненормальностью. Сыновья же Миндовского по скупости превзошли своего папашу… В селе Вичуга Ивану Миндовскому принадлежало не меньше десятка зданий, большинство из которых он сдавал в аренду под торговые лавки, питейные заведения и трактиры… (Про него говорили, что он экономил на чем только можно.) Все свои грузы он отдавал обществу «Самолет», выговорив себе бесплатный проезд на их пароходах, чем всегда и пользовался. Ни разу никто не заметил, чтобы он брал что-нибудь из буфета парохода, разве только кипяток, подаваемый задаром, имел всегда при себе мешочек с провизией».

Эти свидетельства современников нельзя рассматривать в качестве абсолютно достоверных фактов, – все люди субъективны. А вот факты объективные: Миндовские жертвовали на храмы Вичуги и Кинешмы, при их мануфактуре имелись начальное народное училище, одноклассная церковно-приходская школа с библиотекой для детей и взрослых, больница с амбулаторией…

Иван Александрович, кроме шикарного особняка на Поварской, владел в Москве:

домом на Большой Ордынке, № 43, принадлежавшим ранее М.П. Елисееву – возможно, родственнику хозяина знаменитых «Елисеевских» магазинов, а возможно, и однофамильцу;

домом в Леонтьевском переулке, № 9, построенным архитектором Д.Н. Чичаговым. В наши дни там находится посольство Кубы.

Еще три особняка принадлежали детям И.А. Миндовского:

дом в Пречистенском переулке, № 6, построенный архитектором Н.Г. Лазаревым для Николая Миндовского (в 1927–1938 и в 1955 годах – посольство Австрии);

дом Ираиды Миндовской во Вспольном переулке, № 9 (архитектор Ф.О. Шехтель), в котором находится посольство Индии;

дом во Вспольном переулке, № 1/28, к которому в 1910 году по проекту архитектора А.Э. Эрихсона пристроили двухэтажный объем с квартирами для сдачи внаем, был записан на имя А.И. Бакакина – мужа Ольги Миндовской, но в историю вошел как «Дом Берии». Сейчас там находится посольство Туниса.

К счастью Ивана Александровича, он не дожил до разорения большевиками его семьи, скончавшись в 1912 году в Москве от воспаления легких. По завещанию он был погребен у себя на родине, в селе Новая Гольчиха (ныне г. Вичуга), на кладбище Никольской единоверческой церкви. Церковь и кладбище уничтожены в советское время.

После смерти И.А. Миндовского особняк унаследовали его дети: Николай, Иван, Ираида и Ольга и владели особняком вплоть до 1917 года. Опять же на это есть две точки зрения. Первая: они дружно управлялись совместной собственностью. Вторая, как вы уже догадались, противоположная: так и не смогли договориться о разделе.

Как бы там ни было, новая власть «помирила» наследников: особняк был реквизирован и в нем разместился госпиталь (по другой информации – рабочий клуб).

В 1924 году в здании была сначала Шведская миссия. А затем вплоть до 1970-х годов особняк являлся резиденцией посольства Швеции в СССР. Когда в 1972 году шведское посольство переехало на Мосфильмовскую улицу, здание заняло посольство Новой Зеландии. На первом этаже находятся рабочие кабинеты, а на втором – резиденция посла. А в 2004 году новозеландцы даже отметили столетний юбилей дома. Дипломаты трепетно относятся к нашему объекту культурного наследия федерального значения! И тут возникают многочисленные грустные сравнения по поводу нашей заботы… За проведенную реставрацию здания посольство Новой Зеландии было удостоено премии правительства Москвы «За уважение к культуре России». Бывший посол Джим Вейр рассказал о работах по реставрации здания в мемуарах, которые издал у себя на родине.

А какова судьба потомков И.А. Миндовского?

Его детей жизнь не пощадила.

Николай Иванович (I860 —?) – где и когда умер и где похоронен неизвестно.

Об Ираиде Ивановне (1859–1919) известны точно хотя бы даты жизни.

А вот про сына Ивана и дочь Ольгу ничего не известно.

Но, судя по всему, кому-то из Миндовских все же удалось уехать за границу, поскольку в 1995 году один из их потомков посетил бывший особняк прадеда – закрытую для остальных территорию посольства Новой Зеландии.

Особняк М.Г. Понизовского на Поварской улице, № 42 (1903)

Я сознательно отступила от хронологии, поскольку особняк Миндовского более известен, и соседний дом, № 42, принято с ним сравнивать, а не наоборот.

Особняк М.Г. Понизовского

Так вот, двухэтажный дом № 42, расположенный на углу Поварской и Скатертного переулка, тоже был построен «Московским торгово-строительным акционерным обществом» «под ключ».

Кекушев сделал его совершенно не похожим на соседнее здание.

Особняку Понизовского не очень повезло: в 1910 году он был перестроен архитектором В.И. Мотылевым в стиле неоклассики, а «в 1914–1915 годах была осуществлена полная переработка фасадов, в результате которой здание лишилось почти всех примет стиля модерн, сохранив от замысла Л.Н. Кекушева лишь ступенчатую объемно-пространственную композицию. В эти же годы со стороны Поварской была возведена герметичная гранитная ограда с характерным для московского модерна завитком спирали».

Этот особняк – в отличие от соседнего – быстро нашел покупателя. Им стал купец 1-й гильдии, председатель правления «Московского торгово-мануфактурного товарищества Понизовского», член правления «Общества Днепровской мануфактуры» Матвей Григорьевич Понизовский (1873–1968). Узнать о нем удалось немного: родился в Москве, был богат, занимался благотворительностью – был членом совета «Городского попечительства о бедных Мещанской части», ну, и что успел эмигрировать с семьей во Францию, жил в Париже, похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Про его сына Александра вообще известно лишь то, что скончался в Париже в 1943 году.

Грустно… Многие люди безвозвратно выпали из нашей истории, оставив только свое имя в памятниках архитектуры…

В 1922 году прекрасно меблированное здание, украшенное большим количеством художественных и исторических реликвий – в том числе и личными вещами Наполеона, подлинниками картин известных художников, – было передано посольству Афганистана.

В 1958 году СССР подписал с Афганистаном договор о бесплатной (?!) аренде здания сроком на 99 лет.

Вот так мы ценим наше культурное и историческое наследие…

Доходный дом И.П. Исакова на Пречистенке, № 28 (1904–1906)

На этом месте ранее находилась крупная усадьба, до войны 1812 года принадлежавшая семье Соковниных – славному боярскому роду, в котором были и воины, и государственные деятели, и литераторы, и библиофилы, и знаменитая раскольница Феодосия – та самая, в замужестве боярыня Морозова. Усадьба включала в себя двухэтажный классический каменный дом со служебными помещениями и сад.

Дом И.П. Исакова

В 1903 году у тогдашнего владельца – мещанина Федора Стрельцова участок выкупило «Московское торгово-строительное акционерное общество» и все постройки снесло, освобождая место под будущий доходный дом.

Он был построен по проекту Льва Кекушева и по признанию специалистов считается «одним из самых удачных и ярких проектов» архитектора, «апофеозом его модернистского творчества». «Наряду с еще одной работой этого мастера – особняком И.А. Миндовского на Поварской улице – этот доходный дом относят к наиболее выразительным примерам модерна в Москве, а фасад дома, представшего нашим взглядам, называют одним из красивейших в столице».

Дом имеет форму буквы «Н». Он асимметричен, что является характерным приемом модерна. Но уникален тем, что архитектор умело использовал перепад высот рельефа участка, сделав здание разноэтажным: роскошный фасад, выходящий на Пречистенку, имеет пять этажей, задняя часть – шесть. Планировка позволила создать небольшие внутренние дворики.

Повторю часто цитируемое: «Неповторимый облик дому придавало умелое сочетание выпуклых и вогнутых поверхностей. Стена верхнего этажа покрыта тонкой лепной сеткой и играет роль фриза, над которым красуется динамично изогнутый карниз. Богатый вид дому придают и нарядное металлическое кружево балконных решеток, и изумительные оконные переплеты. Интересная особенность – каждый следующий этаж декорирован богаче по сравнению с предыдущим». Большая часть рельефов, декоративных металлических деталей и украшений из штукатурки сохранилась.

Этот дом в аристократическом районе предназначался для весьма состоятельных жильцов. Для них существовала парадная лестница, что делила дом на две части – переднюю и заднюю, которые были смещены по высоте на пол-этажа относительно друг друга для того, чтобы из каждой квартиры был свой ход на лестничную площадку.

На каждом этаже было всего две многокомнатные квартиры, самые комфортабельные по тому времени: с водяным отоплением, горячей и холодной водой, большой ванной, ватерклозетом, комнатой для прислуги и кухней, имеющей выход на черную лестницу. Интерьер всех квартир был оригинальным для того, чтобы соответствовать разнообразным вкусам будущих жильцов. В каждой квартире были многоцветные майоликовые камины с разным орнаментом.

Фрагмент декора фасада

Сразу после окончания строительства, в 1906 году, доходный дом купил петербургский купец Иван Павлович Исаков, сменивший Я.А. Рекка на посту главы «Московского торгово-строительного акционерного общества». По его имени этот дом и вошел в историю.

Иван Павлович владел домом до революции. Потом здание реквизировали, большие квартиры разделили на коммуналки. В 1925 году здесь уже проживало 365 человек.

Сейчас это элитная недвижимость с весьма дорогими квартирами. Кстати, доходный дом Исакова имеет статус объекта культурного наследия федерального значения. Еще Исакову принадлежал доходный дом в Мясницком проезде, № 4.

Особняк И.А. Морозова на Пречистенке, № 21 (1904–1906)

Почему я решила включить в главу не самостоятельную постройку, а перестройку? Уж больно интересную историю имеет эта городская усадьба. Да и по отзывам современников Лев Кекушев постарался там на славу.

Этот особняк один из немногих уцелел от пожаров во время недолгой оккупации французами Москвы.

Самым известным владельцем особняка был последний представитель графского рода Потемкиных – Сергей Павлович Потемкин (1787–1858). Участник Отечественной войны 1812 года, Сергей Павлович вышел в отставку в небольшом чине гвардии поручика, – не по причине отсутствия храбрости, а потому как душа не лежала к муштре и войне. Человек широко образованный, любитель искусства, он состоял в Обществе любителей российской словесности, сам писал стихи, пьесы, переводил Ростана.

Он был в самом центре московской элиты, являлся старшиной московского Английского клуба, где познакомился и подружился с А.С. Пушкиным, который часто бывал у него в гостях на Пречистенке. Вместе с супругой – известной светской красавицей Елизаветой Петровной Трубецкой (1796 – после 1870), сестрой декабриста С.П. Трубецкого, – они были посажеными родителями жениха на свадьбе Александра Пушкина с Натальей Гончаровой.

Особняк И.А. Морозова

Сергей Павлович был хлебосольным хозяином, часто устраивал у себя балы и приемы, за что получил прозвище Московский Лукулл. Он как-то незаметно спустил огромное состояние, и сумма долгов достигла 5 миллионов рублей – сумасшедшие по тем временам деньги! Вот графа и объявили в 1841 году недееспособным и забрали все недвижимое за долги в казну. С супругой, с которой у них не было детей, они расстались в том же году, и последний из Потемкиных переехал в Санкт-Петербург, где позже и скончался.

Его особняк выкупил представитель богатейшего купеческого клана Морозовых, потомственный почетный гражданин, совладелец «Товарищества Тверской мануфактуры» Давид Абрамович Морозов (1843–1893). Как и все в его роду, он умел делать деньги и не жалел их на благотворительность. После смерти Давида Абрамовича его вдова Елизавета Павловна (в девичестве Сорокоумовская (1849–1932) продала особняк племяннику мужа, Ивану Абрамовичу.

Об этом человеке я решила рассказать подробнее.

Иван Абрамович Морозов (1871–1921) родился в Москве. Он был вторым сыном потомственного почетного гражданина Абрама[5] Абрамовича Морозова (1839–1882) и Варвары Алексеевны Морозовой (урожденной Хлудовой) (1848–1917).

Хотя Ивана с детства готовили в продолжатели семейного бизнеса, душа у него лежала к искусству. С девяти лет он вместе со старшим братом Михаилом посещал художественную студию, где брал уроки у пейзажиста-передвижника Егора Хруслова и Константина Коровина.

И.А. Морозов

Тем не менее после окончания реального училища он поступил на химический факультет Высшей политехнической школы в Цюрихе. Но и там не прекращал занятия живописью. Скоропостижная смерть отца заставила его вернуться в Россию и войти в правление «Товарищества Тверской мануфактуры».

В 1895 году он жил в основном в Твери, где находились морозовские фабрики, и зарекомендовал себя прекрасным менеджером на посту директора-распорядителя. Его братья, Михаил и Арсений, которых совершенно не интересовал семейный бизнес, предоставили Ивану carte blanche (неограниченные полномочия). И за несколько лет Иван Абрамович сумел умножить капитал предприятия втрое. В частности, за счет поставок хлопчатобумажных тканей, полотна и сукна для русской армии.

Ему часто приходилось бывать в Москве, но останавливался он в основном у матери, Варвары Алексеевны, или у брата, Михаила Абрамовича Морозова (1870–1903) – к тому времени крупного коллекционера зарубежной и русской живописи. В основном старанием супруги брата, Маргариты Кирилловны – Мики, их дом на углу Глазовского переулка и Смоленского бульвара превратился в один из самых известных в Москве литературно-художественных салонов. Именно там Иван Абрамович познакомился с Михаилом Врубелем, Валентином Серовым, Исааком Левитаном и многими другими художниками, чьи работы позже станут украшением его собственной коллекции живописи.

Но горячей любовью нового коллекционера становятся французские импрессионисты, в то время не признанные на родине. По словам Юрия Бахрушина (приведенным в его не раз цитируемых «Воспоминаниях»), которые он слышал от отца, во всей Франции было меньше полотен импрессионистов, нежели в коллекции Ивана Абрамовича Морозова, а в Париже за ним прочно закрепилось прозвище «Русский-Который-Не-Торгуется».

Общие интересы и взаимная приязнь свели Ивана Абрамовича с Сергеем Ивановичем Щукиным. Они оба увлекались французскими импрессионистами, но в отношениях этих замечательных людей не было ни тени зависти и соперничества. Более того, именно Щукин познакомил Морозова с Анри Матиссом, Пабло Пикассо, что позволило избегать посредников в приобретении картин этих и многих других французских художников.

Надо сказать, что большие суммы, потраченные на пополнение коллекции, ни в коей мере не ущемляли благотворительных дел Ивана Абрамовича. Так, в Твери он построил здание театра для рабочих «Морозовской мануфактуры», которое называлось «Чайная и зал для спектаклей». На средства, пожертвованные представителями этой ветви клана Морозовых, по проекту архитектора Романа Клейна на Девичьем Поле был выстроен Институт имени Морозовых для лечения страдающих опухолями. Иван Абрамович с братом Михаилом лично внесли по 30 тысяч рублей, а всего на этот институт ими было потрачено из средств семьи 150 тысяч рублей. Сейчас в здании размещается Московский научно-исследовательский онкологический институт имени П.А. Герцена – крупнейшего хирурга и онколога.

Иван Абрамович был заметной фигурой в обществе и в разные годы принимал самое деятельное участие в производственных и общественных комитетах: директор-распорядитель «Тверской мануфактуры», директор правления Мугреево-Спировского лесопромышленного товарищества (г. Ковров), член совета Московского купеческого банка, член Московского биржевого комитета, председатель Московского купеческого собрания (1898–1899), член Российского общества химической промышленности («Руссокраска» с 1914 года), один из учредителей Российского акционерного общества коксовой промышленности и бензольного производства («Коксобензол» с 1915 года), член комиссии по рабочему вопросу при Московском биржевом комитете, два года подряд – в 1898 и 1899 – председатель Московского купеческого собрания… И крупный благотворитель: член совета «1-го тверского попечительства о бедных», член попечительского совета Комиссаровского технического училища и Московского коммерческого института, а также общества вспомоществования студентам Высшего технического училища.

Много лет Иван Морозов был одним из самых завидных женихов в Москве, но сердце его было свободно. Наконец, в 1903 году в личном плане наметились перемены: он, как тогда говорили, сошелся с хористкой из ресторана «Яр» Евдокией Кладовщиковой (сценическая фамилия Лозина), которую все звали Досей. Что ж, событие весьма заурядное: практически все девушки-хористки (почитайте рассказ моего любимого Чехова «Хористка»!) были на содержании, поэтому и репутация в обществе у них была соответствующая. Вот и Иван Абрамович не спешил обнародовать свою связь. Но влюбился по-настоящему. В июле 1903 года у них родилась дочь, которую, как и мать, назвали Евдокией, или Досей-младшей.

Человек по натуре порядочный, он разрывался между чувством и сословными предрассудками. Тут в его судьбу вмешались друзья Бахрушины: они познакомились с Досей, Верочка своим проницательным взглядом определила, что девушка хорошая, и велели ему: женись! И 27 июля 1907 года Иван Морозов обвенчался с Евдокией Кладовщиковой, и они уехали в свадебное путешествие в Европу. Позже он официально признал дочь и дал ей свою фамилию.

При всей внешней мягкости этот человек делался непробиваемой гранитной глыбой, когда дело касалось его убеждений или увлечений.

Он бросил вызов и родне и обществу, когда женился на девушке «с подмоченной репутацией» и когда, пожалуй, единственный из Морозовых перешел в православие.

Досю, Евдокию Сергеевну Морозову (1885–1959), вскоре приняли все друзья и приятели Ивана Абрамовича, а потом и многие Морозовы, и полюбили за веселый нрав и легкий характер.

В 1903 году на 33-м году жизни скоропостижно скончался старший брат Михаил. А через пять лет – по собственной глупости – уходит из жизни младший брат Арсений[6]. Иван Абрамович остается единственным продолжателем тверской ветви Морозовых.

Серьезные переживания не мешают ему, однако, внимательнейшим образом следить за появлением новых произведений любимых художников. За десять лет Иван Морозов купил почти 600 картин и 30 скульптур. Почти половину составляли произведения русских художников: лирические пейзажи Левитана, сочные натюрморты Машкова, портреты роскошных дам Сомова, причудливые фантазии Врубеля, импрессионистические этюды картин любимого учителя и наставника Коровина, модернистские пастели Головина, авангардистские поиски Гончаровой, реалистичные до гротеска художественные образы Кустодиева и других художников.

Портрет Евдокии Морозовой. Художник В. Серов

Иван Морозов. Художник В. Серов

Валентин Серов, чьи картины тоже были представлены в морозовской галерее, написал в 1910 году портрет Ивана Морозова – безусловный шедевр живописца.

Кстати, Морозов первым разглядел талант в никому тогда не известном бедном художнике из Витебска Марке Шагале и купил три его картины.

Среди богатого собрания западных художников в коллекции было 50 полотен импрессионистов: Клода Моне, Ренуара, Писсарро, Дега, Сислея, Сезанна; 31 картина постимпрессионистов, в том числе Ван Гога, Гогена; авангардистов; фовистов – Матисса и др. Можно сказать, что Иван Морозов открыл России и миру художников группы «Наби» («Пророки»), создавших свой особый вариант стиля модерн. По его просьбе Пьер Боннар и Морис Дени написали картины специально для перестроенного особняка коллекционера.

Кстати, о перестройке. Как и все, что делал Иван Абрамович, он делал с размахом, привлекая лучшие силы. И в 1905 году он приглашает Льва Кекушева перестроить особняк на Пречистенке под частный музей.

Что ж, Лев Николаевич как никто другой знает, что такое элегантная простота модерна. Поэтому была безжалостно удалена лепнина с анфиладных комнат, которой так увлекалось барокко, а стены обиты полотном жемчужно-зеленого цвета, что придало залам строгий и стильный вид. Комнаты были значительно расширены, а за счет снятия антресолей высота самого большого зала увеличилась до 6 метров, так что они превратились в настоящие выставочные залы. Как в лучших европейских галереях, в крышу встраивается высокий стеклянный фонарь, через который в залы проникал солнечный свет.

Парадный Белый зал и Дубовый зал (бывшая столовая) сохранили до наших дней первоначальную, кекушевскую, отделку и обстановку. Заново, в неоготическом стиле Кекушев отделал кабинет хозяина особняка.

Для концертного зала Иван Морозов заказал серию декоративных панно на сюжет «История Психеи» уже упомянутому «набиду» Морису Дени. И в январе 1909 года художник приезжал в Москву, чтобы на месте посмотреть установку панно.

«У моего Ивана Абрамовича, – написал он в дневнике, – множество русских картин, начиная от Левитана – тонкого пейзажиста, до Сомова и Врубеля, между прочим, и Головин, среди них большой холст Малявина… Дом очень респектабельный, просторный, чистый, обставленный строго, господствуют серые тона. Много цветов, сирени, ландышей, цикламенов… Мой ансамбль панно находится изолированно, в большом, спокойном зале серого камня, с серой шелковой мебелью… Мой колорит звучит сильно…»

Однако Дени показалось, что краски панно выглядят излишне резко на фоне стен, и он его слегка переделывает. Кроме этого, решает для полного развития мифологического сюжета написать еще восемь добавочных холстов, что хозяин особняка горячо одобрил. Послушав совета Дени, Морозов украшает зал скульптурой. У друга Дени Аристида Майоля он заказывает для Концертного зала четыре большие бронзовые фигуры из цикла «Времена года», а сам Дени помимо панно делает для морозовского салона восемь высоких керамических ваз. В итоге морозовский Концертный зал становится уникальным художественным ансамблем.

Над парадной лестницей был размещен триптих «Средиземное море», написанный Пьером Боннаром.

По просьбе хозяина Кекушев сделал так называемую несгораемую комнату, в которую в случае необходимости можно было спрятать всю коллекцию. Это фактически была комната-сейф: толстые каменные стены, бетонированный потолок, два маленьких окна и двустворчатая дверь были устроены по системе несгораемых шкафов. Кстати, позже, в 1920-х годах, на какое-то время комната эта пригодилась для хранения рукописей Льва Толстого.

И вот, наконец, особняк приобрел законченный вид милой сердцу владельца художественной галереи. Однако любоваться замечательными сокровищами, представленными в ней, могли единицы: друзья и особо выделенные гости, потому что, в отличие от своего друга и наставника Сергея Щукина, который по выходным проводил бесплатные экскурсии по своему собранию-музею, хозяин особняка на Пречистенке не стремился привлечь к себе излишнее внимание.

Но когда в 1906 году Сергей Дягилев попросил его одолжить несколько картин русских художников для выставки «Два века русского искусства», организованной в парижском «Осеннем салоне», Иван Абрамович не отказал. Выставка эта имела огромный успех, и благодарное французское правительство наградило мецената орденом Почетного легиона.

Иван Абрамович мечтал, чтобы его галерея, став самостоятельным музеем, была передана городу, и сделал на этот счет соответствующие распоряжения.

Как тут вдруг случился Октябрьский переворот…

В феврале 1918 года особняк на Пречистенке, № 21 захватили анархисты: просто ввалились в одно не прекрасное утро, топая грязными сапогами и бряцая оружием, и остались, вызывая каждодневный ужас хозяев за сохранность произведений искусства, да и за собственные жизни.

Тем более что они были наслышаны об участи богатейшего собрания старых икон и фарфора кузена Алексея Викуловича Морозова, особняк которого в Барашах (Введенский, ныне Подсосенский переулок, № 21) захватили и разграбили литовские анархисты, уничтожив при этом часть коллекционного фарфора и архив хозяина. И тут Иван Абрамович впервые использовал по назначению несгораемую комнату, куда перенес большое количество произведений искусства.

Осенью 1918 года, когда буйные анархисты наконец-то «съехали», Морозов снова развесил картины в залах второго этажа, «впритык», полностью изменив бывшие экспозиции, потому что на первом этаже его особняка уже было организовано общежитие сотрудников Московского военного округа, а самим бывшим хозяевам были «выделены» для проживания три комнаты на втором этаже.

Так что, когда 19 декабря 1918 года был подписан декрет Совнаркома о национализации частных художественных коллекций, в том числе и морозовской, Иван Абрамович был этому даже рад: он получил охранную грамоту нового государства от настоящих и будущих «постояльцев».

Коллекцию Морозова назвали Вторым музеем новой западной живописи (Первым музеем стала коллекция Сергея Щукина), а за ее бывшим владельцем закрепили пост пожизненного заместителя хранителя (директора). Хранителем назначили Бориса Николаевича Терновца – слава богу, человека не случайного, искусствоведа и ценителя современной живописи. Вот, кстати, и весь музейный штат. Денежного содержания музею не выделили.

Тем не менее первое время Иван Абрамович с энтузиазмом открывал для гегемона шедевры современной зарубежной и российской живописи, в качестве экскурсовода проводя группы по залам особняка на Пречистенке.

Вот что вспоминала о том времени Татьяна Лебедева – в будущем известная художница Татьяна Маврина, побывавшая на такой экскурсии: «Нас встретил сам хозяин. Серов не случайно изобразил этого московского мецената на экзотическом фоне ослепительного матиссовского натюрморта, стремительный ритм которого и «дикие» сочетания красок еще ярче и выразительнее подчеркнули рыхловатые черты купецкого лица и неуклюжесть характерной бородки клинышком а-ля рюсс…Драгоценные полотна, сплошь покрывавшие стены больших светлых залов, уже не принадлежали этому последнему представителю знаменитой династии, три поколения которой одевали в пестрые ситцы миллионы русских мужичков. Поеживаясь, потому что в залах было прохладно, прищурив близорукие глаза и вяло улыбнувшись… он заговорил… по-французски… мы прошли через коридор в столовую. Столовая довольно шикарная, потолок дубовый, вся… в готическом стиле, огромный камин. Висят картины Гогена, Ван Гога, Пикассо. Через коридорчик мы прошли в довольно большую комнату, где висели Сезанн, Ренуар… Дальше зала с верхним светом с панно Мориса Дени. Зала эта бесподобна…После смотрели кабинет, там висят картины уже русских художников: Коровина, Головина, Серова. Коровина больше всего. Весь кабинет отделан до половины стены красным деревом…»

Представьте себе чувства человека, который каждый день ходил по дому, который теперь не его; смотрел на коллекцию – главное дело своей жизни, – которая теперь ему не принадлежала; более того, дальнейшая судьба ее была туманна… Даже потерю своих фабрик Иван Абрамович пережил легче.

В конце концов Морозовы решают уехать из страны. По одной версии – чуть ли не по подложным паспортам бегут в Швейцарию. По другой – Иван Абрамович с женой, дочерью и племянницей уезжают официально, но помогли в этом люди, которые знали его и ценили то, что он сделал для России.

Как бы то ни было, в начале лета 1919 года бывший владелец особняка на Пречистенке бесследно исчез. Когда в спешном порядке в его доме произвели обыск, выяснилось, что все предметы его уникальной коллекции, страховая стоимость которой в январе 1917 года составляла 560 тысяч рублей, остались на своих местах в целости и сохранности. На его деле в ЧК написали: «Выбыл с семьей в июне 1919 года в Петроград».

Путь четы Морозовых лежал во Францию. А куда же еще, если в этой стране знали кавалера ордена Почетного легиона, ценили Ивана Абрамовича, где у него было немало друзей и хороших знакомых.

Вначале они поселились в парижском Hotel Majestic, что в самом центре французской столицы, потом сняли квартиру в респектабельном 16-м округе.

Ивану Абрамовичу еще со времен студенчества была по сердцу спокойная и надежная Швейцария, и Морозовы поселяются недалеко от Лозанны. Там 15 мая 1920 года Иван Морозов дает свое последнее зарубежное интервью известному французскому журналисту, художественному критику и писателю Феликсу Фенеону. Тот посоветовал коллекционеру, у которого теперь оказалось так много свободного времени, вспомнить юность и заняться живописью. «Я слишком хорошо знаю живопись, чтобы осмелиться ее делать. Но все-таки подумаю над вашим предложением», – ответил Иван Абрамович, иронически улыбнулся и попросил… дать адрес торговца красками. Создавалось такое впечатление, что за судьбу коллекции он совершенно спокоен. «Ни одна русская, ни одна французская картина не пострадала. Коллекция нетронута и находится там же, где я ее основал, во дворце, который украшают «Весна» и «Осень» Боннара и «История Психеи» Дени».

В конце 1920 года Морозовы едут в Лондон, где в банке хранятся значительные средства, принадлежавшие «Товариществу Тверской мануфактуры», – вероятно, не раз порадовался Иван Абрамович своей предусмотрительности.

Казалось бы, теперь можно спокойно жить и радоваться жизни.

Но – вот вам яркий пример! – для Ивана Абрамовича не в деньгах было счастье. Лишившись всего, что было ему дорого, а главное – своей любимой коллекции, он стал угасать на глазах.

«Иван Абрамович принадлежал к разряду людей, сильно падающих духом при нарушении правильного хода их жизни какими-нибудь серьезными случайными обстоятельствами. Мне пришлось быть у него во время первых дней первой революции, и меня потрясло изменившееся его лицо с глазами полными отчаяния, с выступающим потом на лбу, и он с потерею всякой надежды твердил: «Все пропало, все пропало, и мы все погибли!» (Варенцов Н. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое).

18 апреля 1921 года он пишет и заверяет у адвоката новое завещание: «Находясь в здравом уме и твердой памяти, я, отменяя мое духовное завещание, совершенное мною в 1917 году у нотариуса А.П. Казакова в Москве, завещаю все мое движимое и недвижимое имущество, где бы оно ни находилось и в чем бы ни заключалось, жене моей Евдокии Сергеевне Морозовой».

Как показала жизнь, зря он не разделил наследство между женой и дочерью, зря… Но об этом чуть позже.

В XIX веке врачи любили назначать состоятельным пациентам и от реальных болезней и от хандры одно лечение: на воды. Вот и семья Морозовых в мае 1921 года отправилась в Карлсбад. Считается, что поселились они в роскошном Grandhotel Pupp. Иван Абрамович добросовестно ходил пить целебные карлсбадские воды и на процедуры в водолечебницу.

Вдруг – сердечный приступ, и все… Ему было всего пятьдесят.

Местная газета поместила заметку: «Кайзербад, Лутерштрассе. 22 июля 1921 года в И часов на 50-м году скончался Иван (Жан) Морозов, русский, православный, женатый, промышленник… Дезинфекция и другие принятые санитарные меры: временное захоронение с уложением в гроб, как предписано в регламенте для дальнейшего транспорта».

О дальнейшем развитии событий существует путаница, просто какой-то детектив. Некоторые исследователи, среди которых Наталья Семенова, писали, что гроб с телом Ивана Абрамовича Морозова перевозят в Берлин, затем в Женеву. Вроде как конечной целью этого последнего путешествия должен был стать Париж. Но во французских архивах не нашли документов, подтверждающих это. Хотя газеты писали о трех панихидах по усопшему, которые отслужили в русской церкви на Rue Daru в Париже: «первую – 24 июля по просьбе семьи, вторую, три дня спустя, заказал Союз русских промышленников, а на девятый день – банк И.В. Юнкера, членом совета которого был покойный». Никаких некрологов – только объявление в черной рамке в парижских изданиях «Общее дело» и «Последние новости» и берлинской газете «Руль».

Неблагодарная родина вспомнила мецената единственной заметкой, написанной директором Второго музея новой западной живописи Б.Н. Терновцом в журнале «Среди коллекционеров», которую ему таки потом припомнили и выгнали с работы.

Кончина Ивана Абрамовича породила множество слухов. Среди них упорно повторялись слова Варенцова, что потерявший интерес к жизни меценат перерезал себе вены в берлинской гостинице. Варенцов, как позже выяснилось, просто повторил чей-то слух… Ну и самым загадочным оказалось место захоронения, что позволило журналистам утверждать, что могилы всех трех братьев Морозовых стерты с лица земли.

Но недавно на форуме «Карловы Вары» появилась заметка «А.И. Морозов в Карлсбаде».

leonid: «Найти могилу И.А. Морозова нетрудно, она находится на участке захоронений 1921 года, который располагается у кладбищенской ограды, противоположной главному входу. Надо идти по главной аллее мимо участков воинских захоронений. Надеюсь, что приложенные фотографии помогут…»

Да, и фотографии подтверждают, что именно там нашел последнее упокоение наш выдающийся соотечественник, сделавший так много для культурного развития страны.

Значит, все существующие документы на вывоз тела – просто нереализованная идея, возможно, желание выполнить волю покойного… Дося-старшая не захотела лишних хлопот, напустила туману, да и оставила тело супруга в чужой земле.

Вот тут мы и возвращаемся к завещанию И.А. Морозова, оставившего все супруге, почему-то совершенно обойдя восемнадцатилетнюю дочь. Видимо, все же плохо он знал Евдокию Сергеевну, надеясь, что за будущее дочери не стоит волноваться. Да уж, благородным поступок матери никак не назовешь: через полгода после смерти мужа, когда безутешные вдовы еще траур не снимают, Дося-старшая чуть не силой выпихнула дочь замуж. Правда, партия была вполне себе отличная: Сергей Коновалов был из рода богатых костромских текстильных фабрикантов и щедрых благотворителей, построивших для своих рабочих целый городок с церковью, домами для проживания, училищем, богадельней, яслями и красавцем Народным домом с театральным залом и библиотекой, а также подаривших городу большой парк.

Семья Коноваловых после волнующих перипетий сумела бежать от новой власти в Париж, где вела довольно безбедную жизнь.

После брака отношения между матерью и дочерью оказались навсегда разорваны. Вдове Ивана Морозова было всего тридцать шесть, и она всецело занялась устройством своего будущего. Только вот как оно сложилось, выяснить не удалось: затерялись в Европе следы бывшей певички из «Яра» и бывшей жены русского миллионера.

А у Евдокии Ивановны в декабре 1922 года в Бонне, где тогда Коноваловы жили, родился сын, названный в честь деда Иваном.

Но что-то не сложилось, и через 15 лет супруги развелись. Красавица Дося вышла замуж за грузинского князя, а потом за дипломата Шарля Леска. А Сергей Александрович Коновалов переехал в Англию и многие годы возглавлял русскую кафедру в Оксфорде.

Их сын Иван Сергеевич (Жан) Коновалов (1922–2002) был женат на Ольге Ильиной-Амитиной (1929–1998). Единственный потомок Ивана Абрамовича Морозова – его правнук Петр Иванович Коновалов (Пьер Коновалофф) – родился в 1953 году. Живет во Франции. Женат на Екатерине Ермаковой (1967 г. р.).

А что же все это время происходило в особняке на Пречистенке, № 21?

1 мая – ах, как же у нас любили все приурочивать к праздникам! – 1919 года там был открыт для публики Второй музей новой западной живописи. Но уже через два года Первый музей новой западной живописи (щукинскую коллекцию) и Второй музей новой западной живописи объединили, потому как власти понадобился особняк Сергея Щукина в Большом Знаменском переулке, № 8.

Так что все картины отправили в бывший особняк Морозова, а освободившееся здание передали военному ведомству (которое цепко держит его и поныне).

В музее на Пречистенке, № 21 количество картин увеличилось вдвое! Часть картин сразу убрали в запасник, чтобы увеличить площадь под экспозицию, прекрасные панно Дени забили щитами и развесили сверху картины. Концертный салон стал залом Матисса. Дубовые панели в готическом кабинете затянули дешевым холстом и повесили картины Пикассо.

Особняк С. Щукина

Музей на Пречистенке, которая уже носила имя анархиста графа П.А. Кропоткина, несколько раз был на грани закрытия, но благодаря вмешательству ряда влиятельных людей (в том числе Г.В. Чичерина и А.С. Бубнова) просуществовал до начала Великой Отечественной войны. Кстати, когда в 30-х годах советское правительство разбазаривало за границу музейные шедевры, этот музей пострадал меньше всех, лишившись всего четырех картин. Правда, картины русских художников из музея изъяли и часть отдали Третьяковской галерее, частично «разбросали» по провинциальным музеям.

В 1941 году картины эвакуировали в Свердловск, а когда в 1944 году привезли обратно в Москву, то ящики и рулоны распаковывать не стали, потому что в стране набирала обороты кампания против безродных космополитов и низкопоклонства перед Западом.

Вот тут-то и проявил себя во всей красе президент Академии художеств СССР Александр Герасимов, до судорог ненавидевший западноевропейское искусство, представленное импрессионистами, постимпрессионистами и пр. Он привел в музей комиссию во главе с «ценителем живописи» маршалом-кавалеристом Климентом Ворошиловым и подвел того прямехонько к «Танцу» Матисса. И рубаке-солдафону все-все про упадочническое искусство стало понятно…

И ГМНЗИ постановили закрыть. Коллекцию разделили между Музеем изобразительных искусств имени А.С. Пушкина и Эрмитажем. А вожделенный особнячок Герасимов прибрал к рукам, то есть в собственность Академии художеств, и занял-таки морозовский кабинет.

Ресторан «Прага» на улице Арбат, № 2 (1906)

Мы еще не говорили о происхождении улицы Арбат, по поводу которой ученые до сих пор не пришли к единому мнению. Часть историков и лингвистов считают, что местность вначале называлась Орбат, потом стала Арбат. И скорее всего, произошло от арабского слова, означающего «пригород», «предместье». Хотя, возможно, и от слова «арба» (тат. – повозка), потому что рядом была Колымажная слобода, где повозки делали.

На углу Арбата в середине XIX века на первом этаже доходного дома Фирсановой – ампирного особнячка, построенного в 1824 году, – был недорогой трактир «Прага». Почему «Прага»? Да кто ж знает почему. Вот и посетители трактира – в основном извозчики с Арбатской площади – не знали и переделали на свой лад «Брага»: слово понятное и самую суть хмельного заведения выражает.

«Прага»

О владелице дома Вере Ивановне Фирсановой (в первом браке – Воронина, во втором – Ганецкая) (1862–1934) надо рассказать подробнее – она этого заслуживает. Ее отец, Иван Григорьевич, был богачом-лесоторговцем, крупным домовладельцем и страшным скрягой! Единственную дочку он выдал замуж за В.П. Воронина, служившего в Учетном банке, где хранил свои сбережения: времена были смутные, банки частенько лопались, а тут – не чужой человечек, глядишь, и шепнет, когда пора будет уносить оттуда ноги, то есть деньги. Мужа дочери папаша подобрал по своему аршину: Вера вновь оказалась взаперти у скупердяя.

В конце жизни Иван Григорьевич вдруг вспомнил о душе и стал много заниматься благотворительностью. В качестве председателя Сиротского суда регулярно посещал богадельни, детские дома и приюты, где заразился туберкулезом, от которого вскорости и умер 1 мая 1881 года.

Верочка – единственная наследница отцовских миллионов – горевать не стала. Прежде всего развелась с ненавистным мужем, в качестве отступного (чтобы принял на себя вину за развод) заплатив ему миллион. И тут туго закрученная пружина ее жизни сорвала все ограничители и рванула под небеса: Вера Ивановна в такой разгул ударилась, что видавшая виды Москва только ахнула!

Хотя, надо отдать ей должное, много добрых дел для города делала: вошла в распорядительный комитет Московского попечительского общества и серьезные деньги жертвовала на благотворительность. В 1883 году на ее средства архитектор М.А. Арсеньев выстроил четырех этажный дом для вдов и сирот, который она передала в дар Комитету братолюбивого общества, находившемуся под патронажем самой императрицы.

Вера Ивановна Фирсанова

А еще молодая красавица была ценительницей и покровительницей искусства и привечала самых выдающихся его представителей. Летом к ней в деревню Середниково (имение, принадлежащее ранее Столыпиным) съезжался цвет русской творческой элиты. Здесь пел Федор Шаляпин, играли свои новые произведения Сергей Рахманинов и Георгий Конюс, рисовали Валентин Серов и Константин Юон…

В 1893 году, чтобы гостям было удобнее добираться, на деньги Веры Ивановны от Москвы был построен участок Николаевской железной дороги и открыт полустанок (в настоящее время платформа Фирсановская или Фирсановка). Кстати, окрестные крестьяне долго вспоминали хозяйку Середникова добрым словом: двухэтажную кирпичную школу открыла, где бесплатно обучали окрестных детишек, местному храму Николая Чудотворца изумительной красоты резные деревянные алтари подарила, паровое отопление провела, кому из деревенских девушек приданое дала, кому из селян в качестве крестной матери их детей помогала…

Но Вера Ивановна практически до конца своей жизни так и не научилась разбираться в мужчинах: уж очень ее тянуло к прохвостам и авантюристам. Вторым ее мужем стал Алексей Ганецкий – сын прославленного генерала, участника Крымской войны Н.С. Ганецкого, кутила и мот, обремененный огромными долгами. Вскоре после женитьбы он с ними рассчитался, так «удачно» участвуя в управлении делами супруги. Поддавшись его уговорам, Вера Ивановна огромные средства вложила в перестройку доставшихся ей в наследство Сандуновских бань – чтобы переплюнуть Хлудовых! – и в строительство рядом Петровского пассажа (архитекторы Б.В. Фрейденберг и С.М. Калугин), который стал украшением города, и москвичи сразу стали называть его Фирсановским пассажем. С Ганецким из-за постоянных измен и карточных долгов (а также фальшивых векселей от ее имени) Вера Ивановна все же развелась со значительной брешью в бюджете…

После Октябрьского переворота она лишилась и денег в банках, и своих домов, и коммерческих предприятий и оказалась в одной комнатке в коммунальной квартире, в доме на Арбате, который ранее целиком принадлежал ей, – да, да, в том самом, что с рестораном «Прага».

Только через десять долгих лет ее друг (как оказалось, и в беде тоже!) Федор Шаляпин устроил ее гримершей в один из московских театров (думаю, это был Большой), отбывающий на гастроли в Париж. Там с 1928 года Вера Ивановна и осела. Целых четыре года она прилагала отчаянные усилия, чтобы вытащить из красной России своего бывшего поверенного и гражданского мужа Виктора Лебедева. И когда уже казалось, что все готово, даже куплен билет в одну сторону, из Москвы пришло известие, что «товарищ В. Лебедев скончался от острого сердечного приступа». Этот «приступ» был вызван элементарным удушением, чего криминалисты как-то «не заметили». Оказывается, он слишком много знал, работая в комиссии по перераспределению национализированных ценностей. И за эти знания поплатился. Для Веры Ивановны это был тяжелый удар. Она скончалась в Париже в 1934 году.

Ну, теперь, думаю, можно перейти и к трактиру «Прага».

Скоротать вечерок за игрой в бильярд здесь любил живущий напротив, в доме № 5, купец Петр Семенович Тарарыкин. Он был асом и однажды на пари с владельцем трактира, на которое тот пошел не иначе, как в запале, уже изрядно проигравшись, сделал игру левой рукой. И получил трактир!

Как он уладил дела с Верой Фирсановой, история умалчивает, но то, что он решил «Брагу», как трактир называли извозчики, перестроить, означает, что стал собственником всего здания или его части. Для воплощения своих представлений о первоклассном заведении Тарарыкин приглашает лучшего московского архитектора – Льва Кекушева.

Каждый знает, что лучше что-то начинать с нуля, чем перекраивать и перестраивать. «Предлагаемые обстоятельства» сильно ограничивают фантазию автора, но и здесь Лев Николаевич проявил себя во всем блеске!

Прежде всего здание было надстроено, фасад украсила открытая терраса с колоннадой, главный вход стал со стороны Арбата. Внутреннее пространство было разбито на пятнадцать небольших залов, оформленных в разных стилях, украшенных зеркалами, лепниной и бронзой, что создало зоны «приватности»: шумные компании, деловые переговоры, старающиеся быть незаметными влюбленные пары – здесь каждый мог найти себе уютное место. Особенно нравился посетителям зимний сад.

«Прага». Вид с Арбатской площади. 1900 г.

Не забыл новый хозяин и про свое увлечение, благодаря которому получил этот лакомый кусок: бильярды у Тарарыкина стали лучшими в Москве.

И вот ярко вспыхнули специально заказанные по эскизам Мастера причудливые светильники и многоярусные люстры из чешского хрусталя, и новый ресторан, внешне похожий на корабль, ведомый рукою опытного «капитана», смело ринулся в пучину бизнеса.

Вскоре ресторан «Прага» стал пользоваться большой популярностью среди московской богемы и интеллигенции.

Как писал «Нестор» московского бытописания начала XX века Владимир Гиляровский: «Был еще за Тверской заставой ресторан «Эльдорадо» Скалкина, «Золотой якорь» на Ивановской улице под Сокольниками, ресторан «Прага», где Тарарыкин сумел соединить все лучшее от «Эрмитажа» и Тестова и даже перещеголял последнего расстегаями «пополам» – из стерляди с осетриной. В «Праге» были лучшие бильярды, где велась приличная игра» («Москва и москвичи»).

Обслуга у Тарарыкина была безупречно вышколена. В дорогих ресторанах обычно жалованье официантам не платили: те жили за счет чаевых. И здесь существовала строгая система: все деньги от клиентов сдавались в общую кассу, а потом старший официант распределял их соразмерно «вкладу» каждого. Попытки утаить чаевые от товарищей сурово пресекались. Дело в том, что каждый крепко держался за свое место, да практически вся ресторанная обслуга набиралась в Ярославской губернии, – значит, тут вам и родня, и соседи, веками воспитанные на крепкой крестьянской общей поруке.

В ресторане выступали лучшие цыганские ансамбли и самые известные исполнители. Его стены помнили бас Федора Шаляпина, который бывал приглашенным на различные юбилеи и чествования. «На арбатском «пароходе» под названием «Прага» с размахом отмечал пятидесятилетний юбилей своего «книжного дела» крупнейший московский издатель Иван Сытин…» Здесь в зале на втором этаже после венчания «гуляли свадьбу» восемнадцатилетней Анастасии Цветаевой (да, да – сестры Марины Цветаевой) с Борисом Трухачевым. Здесь отмечал свое избрание в действительные члены Академии наук будущий лауреат Нобелевской премии Иван Бунин. Словом, здесь бывал весь цвет творческой и научной интеллигенции, ну и конечно же люди просто богатые, но понимающие, что «Прага» не то место, где можно позволить себе покуражиться и показать «купеческий шик», – для этого были другие заведения, с репутацией попроще.

Дела у Тарарыкина шли отлично, и он решает в 1914 году частично перестроить ресторан, пригласив для этого известного архитектора Адольфа Эрнестовича Эрихсона. Появилась колоннада на крыше и летний сад, в котором было так замечательно в теплые вечера вести неспешную беседу, наслаждаясь «пражской» кухней и красивым видом на Москву.

Узнать подробности жизни Петра Семеновича Тарарыкина не удалось, но то, что человеком он был предприимчивым, с душой широкой и вечной тягой к красоте, история нам донесла. Одним из первых предпринимателей он понял, что «реклама – двигатель прогресса», и придумал рекламу необычную: на всей специально заказанной посуде золотой славянской вязью стояло «Привет от Тарарыкина». Блюдца и пепельницы с памятной надписью нередко растаскивали на сувениры, что хозяина совершенно не расстраивало: напротив, он довольно потирал руки и улыбался, зная, что вместе с этими вещицами «сарафанное радио» будет, как мы сейчас бы сказали, пиарить ресторан и его владельца.

Одно известно точно: не дожил Петр Семенович до революции и экспроприации своего любимого детища. Его дочь Зинаида какое-то время жила в бывшей родительской квартире дома № 5 на Арбате, превращенной в коммуналку. А в 1937 году была репрессирована и сгинула в каком-то колымском лагере.

После 1917 года ресторан закрыли. Чем только не заполняли «дом-пароход»! И Высшими драматическими курсами, и книжными магазинами «Букинист», «Книжное дело» и «Слово». В одном из залов на втором этаже долгие годы работала библиотека.

В 1924 году здесь была открыта «общедоступная столовая Моссельпрома» (столовая МОСПО).

Владимир Маяковский, частенько в нее захаживающий, написал:

Здоровье – радость, высшее благо,

В столовой Моссельпрома – бывшая «Прага».

Там весело, чисто, светло и уютно,

Обеды вкусны и пиво не мутно!

Потом какое-то время здесь был даже ломбард и аукцион.

«В бывшую «Прагу», аукционный зал, выжившие после Гражданской войны обитатели Арбата понесли остатки былой роскоши: картины, мебель, посуду, фамильные драгоценности, спасенные от патрулей красногвардейцев и чекистов. Этот аукцион описан Ильфом и Петровым в «Двенадцати стульях», как раз здесь великий комбинатор безуспешно пытался купить мебельный гарнитур мадам Петуховой. Но не смог, потому что его компаньон прокутил деньги рядом с аукционом, в арбатской столовой…» (Колодный Л. Москва в улицах и лицах).

«Золотое место», на котором стояла «Прага», сыграло в 1930-х годах с рестораном плохую шутку: через Арбат пролегла, как шутили москвичи, «военно-грузинская дорога», связывающая Кремль с кунцевской дачей Сталина – Ближней. Поэтому вся местность была наводнена «людьми в штатском», а общедоступная столовая превратилась в закрытую – для сотрудников НКВД.

Досталось и жителям Арбата: их просеивали через мелкое сито проверок, безжалостно «выбраковывая» всех, у кого в биографии оказывалось хоть маленькое пятнышко. О своих гостях, даже ближайших родственниках, приехавших на короткое время, оставшиеся жильцы были обязаны тут же доложить управдому. Догадываетесь, из какого ведомства?

Лишь в 1954 году после реконструкции, выполненной по проекту архитектора Б.И. Соболевского, ресторан «Прага» был вновь открыт. И стал одним из самых дорогих и фешенебельных ресторанов столицы, куда «человеку с улицы» попасть было практически невозможно. Вскоре и кондитерская «Праги» вернула себе былую славу лучшей в городе. Многие москвичи и «гости столицы» часами простаивали в очереди в надежде купить фирменные торты «Прага» и «Полет», «Берлинское пирожное», эклеры, приготовленные по старинным рецептам.

В наше время над памятником архитектуры и истории нависла угроза. Вот сообщение из Интернета (Источник: http://jtimes.ru/jewish-world/8-news/economic/499-qql8):

«Легендарный московский ресторан «Прага», стоявший на углу Арбата еще в конце XIX века и бывший тогда крупнейшим в столице, закрыт его новыми владельцами – бизнесменом Умаром Джабраиловым и итальянским дизайнером Роберто Кавалли.

Бизнесмен Умар Джабраилов и известный дизайнер Роберто Кавалли перекупили здание у его владельца Тельмана Исмаилова, по данным ряда осведомленных источников, за 450 млн долларов…»

В справочнике «Москва» такая информация:

В любом случае есть повод прогуляться и проверить это самостоятельно. Даже если не удастся заглянуть вовнутрь, полюбоваться зданием, к которому приложили руку такие талантливые архитекторы, как Лев Николаевич Кекушев и Адольф Эрнестович Эрихсон, вполне можно.

Доходный дом В.Е. Быкова на 2-й Брестской улице, № 19/18 (1909–1910)

В принципе об этом доме я решила написать не потому, что это один из ярких образчиков гения Кекушева, – хотя это так и есть! – а как о ярком примере варварского отношения к нашему культурному наследию.

Называется он «Доходный дом купца Быкова» и находится на углу 2-й Брестской и улицы Фучика (бывший Новый Васильевский переулок).

Доходный дом В.Е. Быкова

Когда мы в 2008 году снимали его для документального фильма «Русский модерн»[7] он еще вызывал уважение обветшалой красотой, сохранив намеки на былое величие. Окна! Да, это первая характерная деталь стиля Кекушева: уникальные рамы из дерева, в которые вставлены специально отлитые выпуклые стекла! Такая красота! Равных им не было в Москве.

Мария Владимировна Нащокина на фоне памятника архитектуры в фильме сказала: «…хотелось бы начать с печальной судьбы этого здания – доходного дома Быкова, построенного по проекту мастера в 1910–1912 годах по 2-й Брестской улице, № 19/18 и находящегося сейчас в плачевном состоянии.

Кадр из документального фильма «Русский модерн»

Несмотря на это, еще можно увидеть характерные для творчества Кекушева детали: пластичная прорисовка криволинейных эркеров, оконные переплеты, придающие фасаду волнообразность. Чудом сохранились выпуклые стекла в оконных рамах первого этажа, маска льва – своеобразная подпись Кекушева в замковом камне проездной арки, декорированные водосточные трубы. Этот безусловный памятник архитектуры, к сожалению, был заявлен на постановку под охрану только в апреле 2007 года. Экспертная же комиссия по этому вопросу не проведена до сих пор. Пока дом не имеет никакого статуса. Мы знаем немало примеров, когда вместо реставрации уникальные особняки сносились, а на их месте мгновенно вырастали помпезные новоделы».

Все-таки надо сказать вначале о самом доме, каким он был после окончания строительства, а потом вернемся к его трагической судьбе.

Купец 2-й гильдии Василий Егорович Быков, занимавшийся печными и строительными работами, которому принадлежал большой участок в центре Москвы, решил застроить его доходными домами и пригласил для этого Льва Кекушева. Сразу скажу, что о самом владельце узнать удалось очень мало: что был членом совета Преображенского богаделенного дома, то есть старообрядской общины, и погребен на Преображенском кладбище.

Архитектор возвел в 1909 году «многофункциональный комплекс»: на первом этаже располагались офисы и магазины, на трех других этажах были большие четырех– и пятикомнатные квартиры.

При его сооружении были применены самые передовые для своего времени строительные технологии: в частности, железобетонные перекрытия. Дом был оснащен канализацией, горячей водой, паровым отоплением. Служебные помещения и комнаты для прислуги выходили окнами во двор и имели «черную» лестницу.

Раньше закрытая наглухо металлическими воротами арка была сквозной.

«Чтобы колеса случайно не задевали стену и не разрушали каменное основание, кладку укрыли металлическим листом. Это подлинный металл начала XX века, он прекрасно сохранился, и можно даже видеть заклепки, которыми этот металлический лист крепили к стене.

Там сохранилась подлинная оконная «столярка» – дорогая и очень красивого рисунка. Там сохранились подлинные межкомнатные двери, богатые, прекрасно оформленные лестницы с коваными ограждениями, великолепный лепной потолок, лепные розетки на потолках в жилых комнатах, местами сохранился паркет». Цитирую слова одного из самых активных защитников памятника Натальи Самовер.

Да, да, дом Быкова, который пережил и Октябрьский переворот, и Великую Отечественную, на который не поднялась рука «ярых преобразователей» лица столицы в 1930 – 1950-х годах, стал нуждаться в защите от новых владельцев. И этапы этой защиты напоминают просто какой-то детектив. Слава богу, без физических жертв.

Обладателем 2026,1 квадратного метра в особняке, построенном гением отечественной архитектуры, в конце 1990-х годов стал Институт автоматизации проектирования Российской академии наук. Но новые владельцы не спешили там что-то «автоматизировать и проектировать»: жильцов всех выселили, а дом какое-то время стоял пустой. И ветшал. Вдруг в 2005 году вокруг него начала происходить какая-то работа. Общественность – прежде всего участники проекта «Москва, которой нет», – заинтересовалась и забеспокоилась. Как выяснилось, не зря.

И оказалось – путем сложного сбора разведданных, – что ИАП РАН заключил инвестиционный контракт с фирмой «Финансист», которая планировала снести все постройки, в том числе и дом Быкова, и выстроить на этом месте очередной «шедевр» новодела: 8-этажное офисное здание площадью 25 тысяч квадратных метров с подземной автостоянкой.

Тут уж активисты забили во все колокола! Они добились, что 4 сентября 2009 года правительство Москвы выпустило распоряжение № 2330-РП: «…в связи с тем, что здание по адресу: 2-я Брестская ул., д. 19/18, стр. 1 является выявленным объектом культурного наследия…» любые строительные работы запретить.

Ну, казалось бы, пора праздновать победу! Да не тут-то было. Потому что инвесторы и не думали отступать и выселять из здания обосновавшихся там гастарбайтеров.

Кадр из документального фильма «Русский модерн»

Пока противостояние продолжалось… 16 сентября 2009 средь бела дня в доме Быкова – так «удачно» для инвестора! – вспыхнул сильный пожар.

Экипажи двадцати пожарных машин героически тушили задние в самом центре города. Потушили. В результате пожара дом полностью лишился крыши, выгорели и частично обрушились перекрытия четвертого этажа, здание было обильно пролито водой и пеной, однако исследовавшие его активисты «Архнадзора» обнаружили, что фасады практически не пострадали, даже осталась цела облицовка глазурованным кирпичом, сохранились фигурные водосточные трубы, лепная маска льва – «подпись» Мастера над аркой, частично сохранились старинные дутые стекла в окнах первого этажа и не тронутые переделками внутренние интерьеры дома: «планировка квартир, потолочная лепнина, паркет, филенчатые межкомнатные двери, кованые лестничные ограждения изящного рисунка и изумительной красоты оконные рамы, изготовленные из практически вечной, негниющей лиственницы».

Дальше события развивались по нарастающей: 22 декабря 2009 года Межведомственная комиссия правительства Москвы под председательством В.И. Ресина приняла решение пойти навстречу просьбе инвестора и рекомендовать снять с дома Быкова охранный статус. Ну и должно все было произойти дальше по известному сценарию: дом Быкова снесли бы быстренько, и любоваться творением Кекушева мы смогли бы лишь на сайте: «Москва, которой нет».

Далее процитирую: «Через пару лет не до конца выгоревший дом обрел новых хозяев. Первое, что они сделали, – уничтожили все сохранившееся от подлинного кекушевского декора: большую львиную маску, уникальные выпуклые линзовые стекла, оконные рамы. Вроде бы даже возбуждено уголовное дело. Но львиную маску из папки с делом на свет уже не вытащишь». (See more at: http: //morebo.ru /tema/segodnj а/item/1354613620577#sthash. UeHtlmAN.dpuf)

Правительство столицы под дружным напором общественности решило исправить ошибку, и 17 апреля 2012 года мэр Москвы Сергей Собянин подписал постановление правительства Москвы № 143-ПП, согласно которому дому Быкова наконец был присвоен статус объекта культурного наследия регионального значения.

Победа! Победа?..

Газета «tmd.ru» № 052 от 12.04.2013: «Суд обязал пользователя здания (Институт автоматизации проектирования РАН) и собственника (РФ в лице Территориального управления Росимущества по городу Москве) не только провести работы по консервации поврежденного пожаром памятника, но и разработать проект реставрации и провести ее».

Но… памятник архитектуры и «объект культурного наследия регионального значения» дом Быкова по адресу 2-я Брестская улица, № 19/18, стр. 1 продолжает разрушаться…

От грустной истории практически утраченного памятника не просто архитектуры, а таланта Льва Кекушева мы перейдем к грустному итогу самой жизни Гения.

После 1910 года Лев Николаевич практически ничего не строил. Он еще делал проекты – проекты превосходные! – каких-то зданий, но время его любимого модерна безвозвратно ушло, вкусы изменились.

К примеру, его интересный проект для бывшего содержателя хора в ресторане «Золотой якорь» Ильи Арефьевича Скалкина – ресторан «Эльдорадо» в Петровском парке был осуществлен другим архитектором, Н.Д. Поликарповым, с большими отступлениями от замысла Мастера.

Вот что пишет об этом периоде жизни Мария Нащокина, чьи наиболее полные на сегодняшний момент исследования жизни и творчества Кекушева я рекомендую почитать тем, кого заинтересовали личность и творчество выдающегося архитектора: «Середина 1900-х годов что-то сломала в столь успешно складывавшейся карьере архитектора – об этом свидетельствует ощутимый отход его от активной творческой деятельности примерно с 1907 года и полное прекращение ее с 1912 года. Что произошло в его жизни в этот период? Архитектурная печать того времени хранит молчание. По прошествии ста пятидесяти лет со дня рождения и почти века после смерти личность Льва Кекушева по обыкновению почти утратила реальные человеческие черты, она ускользает от нас и из-за отсутствия подробных мемуаров современников и живых свидетельств его потомков… Что мы знаем о личной жизни выдающегося московского зодчего? К сожалению, очень немногое…»

Преображенская больница на улице Преображенский вал, № 19 (1912)

Это двухэтажное краснокирпичное здание было построено для старообрядческой общины федосеевцев поморского согласия. Оно считается последней интересной работой Кекушева. Скорее всего, привлек архитектора к делу его давний заказчик, а возможно, и друг, активный член этой общины, Василий Дмитриевич Носов. Среди жертвователей на строительство и содержание больницы были Гучковы, Морозовы, Рябушинские, Хлудовы…

До сих пор здание не потеряло своей величественной выразительности. Для того времени это было передовое и образцовое медицинское учреждение: просторные коридоры и палаты, высокие потолки, большие окна, кафельный пол, позволяющий соблюдать все санитарно-гигиенические требования…

Преображенская больница

Больница, как и все здания, спроектированные Кекушевым, была прекрасно вписана в городскую среду. В этом месте улица делала небольшой изгиб, и со стороны Никольского монастыря и Измайлова открывался прекрасный вид на главный фасад больницы, имевший выразительную рельефную структуру.

Сегодня здесь находится детский противотуберкулезный диспансер.

Именно в этой больнице – по главной версии исследователей жизни и творчества Кекушева – в полном забвении со стороны родных и недавних восторженных почитателей его гения, в нищете и безумии скончался Великий Архитектор московского модерна Лев Николаевич Кекушев.

Глава 2