– Вот тебе и этюды, – сказала Тата, устраиваясь у Собакина под боком.
– Этюды будут завтра, рано утром, когда хороший свет и тени, – с каким-то предвкушением ответил Собакин.
– Ты любишь то, чем занимаешься, – резюмировала Белозерова.
– Очень, – просто ответил Дэн.
– А я не люблю. Я не люблю банк, я там просто зарабатываю деньги.
– Ты любишь заниматься вином.
– Да, и думаю, что это просто память об отце. Понимаешь, я так сохранила связь с прошлым.
– Не думаю. Ты преуменьшаешь собственные желания. Это неправильно. Тебе нравится это занятие, но, как и везде, есть взлеты и падения. В наших увлечениях все точно так же. И потом, иногда жизнь очень отвлекает.
– Ты меня отвлекаешь, – вдруг призналась Тата.
– Это плохо? – Собакин погладил ее волосы и улыбнулся. – Мы с тобой рыжие. И это очень объединяет. Он привстал на локте, наклонился над Татой и поцеловал ее.
– Э-тю-ды! – по слогам произнесла Белозерова.
– Они самые, – ответил Собакин и принялся стаскивать с нее теплый свитер.
– Я же замерзну, – пробормотала она.
– Ничего, мы сейчас согреемся, – отвечал Собакин.
«А он был прав. Виды здесь сумасшедшие». Тата в трусиках и теплых носках подошла к окну. Там, за тонкими ветками, все было ослепительно синим и желтым. Осевший снег впитал в себя и солнце и небо. Тата в комнате была одна. Еще совсем ранним утром она слышала, как Собакин осторожно вылез из постели и, подхватив одежду, спустился вниз. Потом там лилась вода, шумел душ, слышалось фырканье, свистел чайник, и все это сопровождалось стуком веток в окно. Этот добрый и уютный шум Тата слушала сквозь дрему и совершенно не сердилась, что ее почти разбудили. Прошедшая ночь была такой прекрасной, а радость единения была такой головокружительной, что даже сейчас, утром, ее сердце казалось еще расплавленным от нежности. Потом Собакин ушел – хлопнула дверь, и с улицы послышалось шуршание шагов. Потом стукнула калитка, и наступила тишина. Это были незнакомые места и чужой дом. Это была первая ночь с мужчиной, который уже очень нравился, но от которого отвлекали совсем недавние отношения и болезненный разрыв. Тата сейчас старалась не думать о затее с квартирой, о свадьбе и о том, что руководило ею, когда она, пойдя на поводу у Машки, знакомилась с Собакиным. Тата просто хотела сейчас продлить это утро.
Наблюдая за небом в окне, она не заметила, как уснула, а когда открыла глаза, солнце было в зените.
Ей нужно было это время – время сладкого и короткого одиночества. Когда можно подумать о случившемся. Ночью ей было хорошо. И ощущение собственной взрослости исчезло и теперь вообще казалось смешным и надуманным. Собакин мужественный и умелый, ласковый и заботливый. Тата на секунду замерла и произнесла вслух: «Собакин». Она что же, тоже станет Собакиной? Белозерова расхохоталась. Вот откуда это ощущение детства, мальчишества – от этой фамилии, смешной, почти мультяшной. А сам Денис сложный и порой очень закрытый человек. Тата сейчас вспоминала все их встречи и невольно сравнивала Собакина и Рябцева. Рябцев был понятен, Тата иногда знала, что он ответит, как посмотрит, как поступит. С Собакиным все было иначе – ей приходилось настраиваться на его волну. И эта совершенно новая среда, в которой она оказалась, общаясь с Собакиным, заставляла ее меняться. «Но это же правильно. Люди не могут оставаться прежними», – думала Тата, понимая, что она уже попала под влияние Собакина. А это было влияние человека сильного своей внутренней свободой, стремящегося в первую очередь понять и предпочитающего равенство. Да, он был из другого мира – в этом мире было больше красок, больше простора, больше пространства. Там, где привык быть Собакин, главенствовало воображение и фантазия. Он был человеком творчества, и это неизбежно отражалось на стиле жизни, на отношениях с людьми и отношении к жизни.
Тата невольно подумала о Рябцеве – почти предсказуемом, очень спокойном и живущем в «рамках». Тата сейчас, лежа в постели и разглядывая в окно ветки старых яблонь, даже представила эти границы. «Дом – дети – работа – мама – отпуск». Границы надежные своей привычностью. «Но это не так плохо. А что же Собакин? Семейная жизнь с ее графиками и неизбежной упорядоченностью, жизнь, полная ограничений и добровольных ущемлений интересов и желаний может оказаться Собакину не по плечу», – подумала она и поежилась.
В доме было тепло, за ночь он прогрелся. Но Тата вылезла из-под одеяла, натянула на себя тонкий свитерок и опять улеглась. Так хорошо было лежать в этой комнате с широким окном, думать и ждать Собакина, который наверняка мерз на своих этюдах.
«Да, рамки могут быть не для него. Но это беспокойное, творческое начало соседствует с широтой восприятия и допущениями. Догмы – это страшно! – подумала Тата и вспомнила, как однажды они с Собакиным ехали в автобусе. Пассажиров почти не было, в салоне было тепло и тихо. И вдруг кто-то тронул Собакина за плечо.
– Вы видели, какой заяц проскакал, когда мы на Тверскую выехали? – спросил странного вида мужичок.
Собакин замешкался, а потом ответил:
– Нет, к сожалению. И большой заяц?
– Огромный. Я таких только в зоопарке видел. Там же их гормонами кормят.
Тата прислушалась к разговору, и на мгновение ей стало дурно. Собеседник Собакина был самым настоящим безумцем. Из тех городских сумасшедших, которые внешне не выглядят подозрительно. Тата все ждала, когда Денис потянет ее к выходу – любая встреча с неадекватностью чревата неловкостью. Но Собакин как ни в чем не бывало вел беседу. Так они доехали до своей остановки.
– Всего вам хорошего, – совершенно серьезно обратился Собакин к безумцу. Тата обернулась, скомканно попрощалась, и когда ее глаза на мгновение встретились с глазами этого человека, она увидела в них ясность и полное понимание происходящего.
– Слушай, он же… Он же…
– Да, проблески ума и здравого смысла.
– Я все понимаю, но как, как ты умеешь это делать? Как у тебя получается так общаться с сумасшедшим? Тебе не мешает эта разница между ненормальностью и нормой?
Собакин пожал плечами и ответил цитатой:
– «Мы все рождаемся сумасшедшими. Кое-кто им остается».
В этой фразе, где-то им вычитанной, была суть его восприятия мира и людей – все, случившееся в том мире, старайся понять. И опять она невольно сравнила Собакина и Рябцева. И опять вздохнула, потому что чаши весов застыли на одном уровне. «Дура! – внезапно обругала себя Белозерова. – Какой Рябцев?! Нет никакого Рябцева. Когда-то был. И вообще, почему я сейчас думаю о нем?» Но Тата понимала, почему – такие обиды быстро не проходят, а сомнения – извечный спутник любви.
Собакин вернулся, когда солнце чуть потускнело и появился красноватый налет на легких облаках.
– Извини, я все помню! Тебе надо ехать! Но я заработался! Сейчас вызову такси, и полетим в Москву, – прокричал он, войдя в дом.
– Не надо, – спокойно ответила Тата, выходя из кухни, – я уже позвонила и сказала, что не приеду. И я позвонила в банк и взяла еще один отгул. На пятницу. Так что мы можем здесь пробыть до субботы.
– Ты не шутишь? – Замерзший Собакин обнял Тату.
– Ой, иди согрей руки сначала, – взвизгнула она. – Ты же просто ледяной!
– Да, прости. – Собакин спрятал руки за спиной и потянулся к Тате губами. Она мельком ответила на поцелуй и умчалась в кухню. Собакин отправился принимать горячий душ. Через полчаса они сидели за столом.
– Как ты умудрилась приготовить полноценный обед – у нас ничего такого не было, – удивился Собакин, глядя на тарелку с супом.
– Здесь есть запасы. Я рискнула ими воспользоваться.
– Это правильно. Суп – это то, что надо. Я просто околел.
– Что же так долго?
– Пошло, – улыбаясь, проговорил Собакин, и по его улыбке Тата поняла, что он собой доволен.
– Я рада, – сказал она тихо. – Я так понимаю, что это такое, когда собой доволен.
– Правда? – обрадовался Денис. – Классная штука – довольство собой. Но вредная.
– Перестань, это – стимул. Это награда. И это потом руководит тобой.
– Верно. – Собакин глянул на Тату и произнес: – Знаешь, я ужасно рад, что мы здесь пробудем еще два дня. Это так неожиданно и так здорово! Я даже не думал, что получится. Но…
– Что – но? – напряглась Тата.
– Понимаешь, довольство собой. Работа… Ты не будешь потом злиться, что осталась здесь, а не поехала на семинар? Я уже понял, как ты все это любишь. И, если надо, мы еще успеем. Ну, почти успеем.
– Ты хочешь, чтобы я уехала? Чтобы мы уехали?
– Я не хочу, чтобы ты из-за меня бросала то, что очень любишь, то, чем дорожишь. И вообще, эту профессию ты отвоевала.
– Я не буду жалеть. Я сама так захотела. И здесь с тобой очень хорошо. Ощущение дома… – Тата чуть не сказала семьи, но вовремя осеклась. Она вообще-то не имела в виду муж-жена, она имела в виду – очаг, рядом с которым тепло и уютно. А отношение к Собакину было сейчас не таким спокойным и умиротворенным. Тата, глядя, как он ест суп из консервированного лосося, вдруг вспомнила прошлую ночь, и внутри у нее сладко заныло.
– Собакин, ты очень медленно лопаешь, – сказала она и посмотрела на него невинным взглядом.
Денис опустил ложку:
– Ну, хоть чаю налей тогда. Горячего.
Тата встала за чашкой, но на пути к шкафу ее перехватил Собакин. Он ее обнял и прижался к животу:
– А может, к чертям и чай? Пошли наверх.
– Господи, наконец-то, поесть всегда успеешь, – рассмеялась она.
В Москву они возвращались вечером в субботу. Время было позднее. В багажнике такси были мольберт, торба с кучей художественных принадлежностей и сумка с вещами. Тата ехала, положив голову на плечо Собакина. Она слышала, как он разговаривал с отцом, потом с матерью, потом звонил в галерею. Белозеровой было неудобно лежать на его плече, но ей не хотелось отпускать Собакина в московскую жизнь. В эти дни произошло многое. Она обнаружила, что заниматься любовью можно совершенно не стесняясь и не притворяясь сдержанной. Она поняла, что Собакин одержим, что работает, забывая обо всем, даже о ней. И это порадовало ее. Ничто так не ценит настоящая женщина в настоящем мужчине, как одержимость. Тата поняла, что, несмотря на кажущуюся легкомысленность, Собакин настоящий трудоголик, рвущийся к успеху. А еще Тата осознала, что ей очень не хватает дома. Дома в смысле стен, дома в смысле неодиноких вечеров и дома в смысле верного п