наполненные только пустотою?
Свой вывод он “формулирует” в словах, обращенных к старику-сторожу: “Воров боишься? Разберись, кто вор…” , недвусмысленно тем самым намекая, что люди, получающие “сторублевую зарплату” и проживающие в “десятиметровых палатах” , по сути дела обворованы.
На эти, неприемлемые с нашей точки зрения, моменты из поэмы Е. Евтушенко “Северная надбавка” обращено внимание заместителя главного редактора журнала “Юность” А. Дементьева в беседе с ним в Главном управлении 6 мая с.г. Тов. Дементьев согласился с этими замечаниями, но сказал, что редакция вряд ли сумеет внести в поэму нужные исправления, поскольку поэт якобы заявил, что он ни одной строчки в ней менять не будет».
Ну что значит — «ни одной строчки»? Ведь это ж все, как признал сам поэт, «геройство показное», «наполненное только пустотою». Конечно же, ЦК во всем разобрался, все поправил.
«Главлит СССР (т. Романов) информирует о том, что в очередном номере журнала “Юность” (№ 6, 1977) готовится к публикации поэма Е. Евтушенко “Северная надбавка” , в которой допущены серьезные идейно-художественные просчеты, искажающие нашу действительность.
В соответствии с поручением в Отделах пропаганды и культуры ЦК КПСС состоялась беседа с руководством журнала “Юность” (т. Дементьев) и Союза писателей СССР (т. Сартаков). Как сообщил т. Дементьев, при подписи в печать в текст внесены существенные поправки, учитывающие замечания Главлита. В ходе беседы редакции журнала было предложено продолжить работу по редактированию текста.
Вопрос о публикации поэмы Е. Евтушенко, с учетом проведенной работы по редактированию текста в целом, считали бы возможным оставить на окончательное решение редколлегии журнала “Юность” . Было обращено внимание редакции (т. Дементьев) на необходимость неукоснительного соблюдения постановления ЦК КПСС “О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-художественный уровень публикуемых материалов и репертуара” .
Правлению Союза писателей СССР (т. Сартаков) рекомендовано принять необходимые меры по укреплению редколлегии и аппарата редакции журнала “Юность” ».
Пожурили, поставили на вид — только и всего. И поэму напечатали, и на этап никто не поехал, но зато сколько шуму, разговоров — сам ЦК вмешался! Теперь и читатель зачитает журнал до дыр, и за границей появятся статейки сочувствующих журналистов о преследуемом правдолюбце Е. Евтушенко. Ну и, конечно, «авторитет» среди интеллигенции: он же не какой-нибудь там Долматовский, он опальный, сердитый.
Впрочем, и Евгений Долматовский тоже ведь не лыком шит, он тоже опальный и преследуемый.
«В девятом номере журнала “Октябрь” за этот год опубликованы новые стихи поэта Е. Долматовского. Среди них — стихотворение “23 февраля 1973 года” , посвященное празднованию дня Советской Армии и Военно-Морского Флота в наше время.
Система образов этого стихотворения такова, что, вместо раскрытия преемственности связи героических традиций советского народа и его вооруженных сил, она объективно ведет к противопоставлению сегодняшнего времени прошлому. В стихотворении содержатся двусмысленные образы и формулировки, бросающие, независимо от субъективных намерений автора, тень на современную жизнь. Е. Долматовский сетует, что “теперь салют сменился фейерверком. Не пушки, а одни хлопушки бьют” .
Что касается преемственности в традициях советского общества, то автор считает: “Конечно, разноцветные ракеты салютам огнедышащим родня, но дальняя… И рыбы — предки наши!”
В Отделе пропаганды ЦК КПСС 12 сентября 1973 г. состоялась беседа с зам. главного редактора журнала “Октябрь” т. Строковым, в которой указано на ошибочность публикации этого стихотворения. Было обращено внимание редакции на повышение требовательности к идейному смыслу публикуемых материалов».
Так они и боролись — друг с другом, и страдали тоже друг от друга, в бесконечной борьбе за место у партийной кормушки. Спрашивается и какая между ними разница? Почему мы должны отличать «правых» от «левых», «прогрессивных» от «реакционных» (а теперь еще и «демократов» от «патриотов», которые из них соответственно образовались), ежели они отличались не более, чем салют от фейерверка? Да они и сами это прекрасно понимали, а промеж собой и не слишком скрывали. Недаром ходила по Москве эпиграмма, якобы адресованная Долматовским Евтушенко:
Ты — Евгений, я — Евгений;
Ты не гений, я не гений;
Ты — говно, и я — говно,
Ты — недавно, я — давно.
Какая уж там борьба! Просто мазать друг друга говном — любимое занятие советской интеллигенции. И кто больше преуспел, кто ухитрился измазать всех остальных более толстым слоем — тот и лучше. Так они понимают самосовершенствование. В реальности же и те, и другие были всего лишь двумя разными частями одной и той же машины, одна работала «на экспорт», другая для внутреннего потребления. Вот распорядился ЦК:
«Руководство Французской компартии (ФКП) обратилось с просьбой о том, чтобы некоторые известные во Франции представители советской интеллигенции направили послание солидарности и симпатии французским коммунистам. Оно связывает эту акцию с митингом французской демократической интеллигенции, который состоится в г. Париже 30 января 1981 г. и рассматривается друзьями как манифестация поддержки Генеральному секретарю ФКП Ж. Марше…»
И, давя друг друга, спешат расписаться под письмом, которое составил полуграмотный аппаратчик из международного отдела, самые прогрессивные да либеральные: и Трифонов, и Катаев, и Юткевич, и даже Тарковский. А как же? Должок-то отдавать надо, за привилегию быть «на экспорт» надо платить:
«Мы выражаем горячую солидарность с вашей борьбой за расцвет национальной культуры, за развитие интернациональных творческих связей между работниками культуры всех стран, за мир, демократию и социализм. В наше время идеи свободы, равенства и братства неразрывно связаны с идеями социализма, который делает доступными для трудящихся все формы культуры и все достижения человеческого гения».
Подписывают и, заметьте, рожу не кривят, что, дескать, стиль дубовый, что «мы — писатели» написали бы лучше. Знают: зато им простятся некоторые стилистические вольности в их собственном творчестве. Цензура благодушно пропустит там — недомолвку, здесь — намек. Советское «искусство», «литература», ими созданные, так и остались на уровне игры с цензурой, на уровне полунамеков, понятных лишь посвященным, которым полагалось с душевным трепетом восхищаться смелостью авторов. Все это дутые авторитеты, творения которых не пережили да и не могли пережить режима. Те же, кто его, без сомнения, пережил, никогда и не помышляли жертвовать своей совестью ради «спасения таланта». Такое не могло и в голову прийти ни Булгакову с Платоновым, ни Ахматовой с Мандельштамом, ни Солженицыну с Бродским.
Да, они были изгоями, аутсайдерами и — за исключением двух последних при жизни не увидели своих основных работ изданными у себя на родине. Зато и не сидели в президиумах, не спасали человечество от войны, хором не пели. Я помню, как ребенком водил меня отец к умирающему Платонову (они знали друг друга по фронту), в его дворницкую. Мать сердилась.
— Что ж ты делаешь! У него же открытая форма туберкулеза, а ты ребенка туда таскаешь.
— Ничего, — сухо обрезал отец, — подрастет — гордиться будет.
И я горжусь: я видел человека, который предпочел работать дворником при Литературном институте, но лгать не стал даже в страшные сталинские годы. Его книжки я потом прочел все, какие смог найти. А что писали те, для кого он подметал дорожки, мне, право, не интересно. Поразительно: вид Платонова с метлой и лопатой ничему их не научил, хотя, без сомнения, был самым важным наглядным пособием во всей их учебной программе.
Слушая теперь стенания интеллигенции о том, как она страдала, вынужденная лгать, я недоумеваю: а почему непременно, любой ценой, надо было становиться писателями, профессорами, академиками? Талант здесь, как мы видим, ни при чем, с ним можно и дворником быть. Такой выбор имелся у каждого. Но нет, в дворники никто идти не пожелал, всем хотелось страдать комфортабельно. Всем требовалось благородное оправдание собственного конформизма.
Помню, как, выйдя из психушки в 1965 году, вдруг обнаружил, что все мои «оттепельные» друзья куда-то исчезли, словно растворились. А встреченные случайно на улице, непременно куда-то спешили с папочками и портфельчиками или еще лучше — с детской колясочкой. «Извини, старик, бормотали они на ходу, не подымая глаз, — нужно вот диплом сперва защитить, диссертацию, кандидатскую получить». Или: «Нужно сперва детей вырастить». И трусили дальше, не глядя по сторонам. Казалось, целое поколение моих сверстников отгородилось от жизни папочками да колясочками, учеными степенями да книгами. Кого они думали обмануть? Себя, режим, своих детей? Разве в наше время, в отличие от 20-х — 30-х годов, кто-то не знал, не понимал, что любые их таланты и достижения будут использованы режимом только во вред людям! Разве непонятно было, что, не решив этих проблем, взваливать их на детей, по меньшей мере, бессовестно? Из них, как и из вас, просто сделают со временем или палачей, или жертв — ведь ничего другого этот чудовищный конвейер произвести не мог.
И точно: лет через двадцать этих самых детей, зачатых в самообмане, для оправдания собственного бесстыдства, погнали в Афганистан, чтобы убивать или быть убитыми. Тупо молчала страна, привычно трусили на службу, к своим книгам и диссертациям, их папы и мамы: даже и такая жертва не показалась им достаточно велика, чтобы потревожить их привычный мирок с его страданиями и авторитетами. Вот и долюбовались собой: теперь и книг, и докторских диссертаций, всего того интеллигентского самовыражения, коим и оправдывались, хоть пруд пруди, а страна гибнет. И нет в них ни тени раскаяния. Куда там! Виноват кто угодно, только не они.