– Этак вы скоро совсем сопьетеся! – шутила по утрам Василиска, глядя, как то один, то другой жадно пили воду прямо из ковшика. Шутить-то шутили, но – Иван видел – глаза у суженой были озабоченные, серьезные.
Утешил девчонку:
– Не переживай, не сопьемся!
А сам с приятелями тем же вечером – снова на двор к Ерофеевым, больно уж интересные вещи рассказывал запьяневший купец.
Вот и сегодня, слегка подпив, вытер рушником губы, переспросил:
– Шуйские?
Это Митрий специально завел про них разговор, в который раз уже.
– Шуйские, Шуйские, – покивал Митька. – Говорят, князь Василий – самый преданный царю Дмитрию человек.
– Это Васька-то Шуйский – преданный человек?! – без всякого почтения к столь древнему роду возмутился купец. – Слыхал я, как он, по Ордынке проезжая, царя Дмитрия чертом обзывал.
– Как чертом? – не поверил Иван.
– А так! – Ерофеев засмеялся, вернее, захохотал – а был он высокого роста, чернобородый, дородный, словно истинный боярин, а не купец. – Так и сказал: черт, мол, это, а не настоящий царевич. Не царевич, а расстрига и изменщик!
– Так и сказал?
– Так! Могу под присягою подтвердить.
Купец Ерофеев был хорошим свидетелем, со слов Архипки парни уже давно знали, что когда-то не столь давно люди Василия Шуйского подпортили купчине торговлю: сами принялись торговать мороженой семгой, от которой Ерофеев ждал больших барышей, а потому – в силу неспокойных времен – и обратился к Шуйскому за покровительством. Сдуру – как теперь говорил.
– Хоть сейчас идем в приказ! – ярился купец. – Ужо, выведу крамольника Ваську на чистую воду. Ишь, удумал – государя чертом обзывать!
Но это был, так сказать, непрямой свидетель. Подумаешь – кто-то чего-то там говорил. Где ж тут заговор? Хотя, конечно, в московском государстве и за одни слова могли головенку оттяпать – запросто! И все же, все же нужны были другие доказательства – хотя бы для самих себя, чтоб не ныла потом совесть, что подставили невинного человека. Как нащупать ходы к Шуйским – разговорить их слуг, дальних родичей, на худой конец, попытаться самим встрять в заговор… если он, конечно, был.
А вот это-то наверняка утверждать было нельзя! Нет, вполне вероятно, до приезда Дмитрия в Москву Шуйские – и не только они – что-то подобное затевали, но сейчас, когда весь московский люд всей душой и всем сердцем принял нового государя, интриговать против него было бы чересчур опрометчиво даже для членов столь могущественного и древнего рода.
Таким вот образом рассуждал Иван, но совсем по-другому думал дьяк, точнее, уже старший дьяк, Ондрюшка Хват, веленьем Овдеева данный ребятам в помощники. Петр Федорович Басманов, что занимался пока сыском, торопил – искать, искать крамолу, выжигать каленым железом, не считаясь ни с личными заслугами, ни со знатностью рода.
На следующий день приятели, поднимаясь по широким ступенькам крыльца в приказную избу, чуть было не сшиблись с внезапно выскочившим из дверей старшим дьяком.
– Ты куда это, Ондрюша, словно ошпаренный?
– А, – отмахнулся на ходу дьяк, правда, тут же остановился, не удержался, похвастался: – Воров завчера сыскал – бегу в пыточную. Ужо, заговорят у меня! – Ондрюшка радостно потряс кулаком.
Умелый, конечно, работник был старший дьяк, и ушлый, и грамотный, но уж себе на уме – хитер, злоковарен. Улыбается всем широко, аж кажется, вот-вот сведет скулы, с приказными приятен, а на самом-то деле – что у него на душе? Один Бог ведает, вернее, скорее – черт. Однако новое начальство в лице Овдеева к Ондрюшке явно благоволило… как, впрочем, и к трем приятелям. Вообще, у Ивана складывалось такое мнение, что Овдеев хочет намеренно вызвать между ними соперничество. Ну, правильно, как еще древние римляне говаривали – «дивидо эт импере» – «разделяй и властвуй».
– Ишь, упырь, – пробурчал вслед уходящему дьяку Митрий. – В пыточную побежал – радуется. Нешто можно пыткою правды добиться? Мне только клещи или дыбу покажь – так я такого на себя наговорю, самому страшно станет. И в заговоре признаюсь, и в мятеже, и в том, что ошкуй чертольский – это я и есть.
– Постой-ка! – уловив Митькину мысль, Иван постарался не выпустить ее их головы, что-то в ней ему показалось важным, несомненно, стоящим самого пристального размышления. Ошкуй… Митька…
Зайдя в приказную избу первым, Иван уселся на стол и обернулся к друзьям:
– А ведь ты, похоже, прав, Митрий. Ошкуй-то – не оборотень, человек!
– Угу, – хохотнул Прохор. – С медвежьей башкою!
– Не с башкою, а, скажем, в шапке, из медвежьей шкуры пошитой… Вот вам и ошкуй!
– Неплохая мысль, – одобрительно кивнул Митрий. – Только – покуда несвоевременная. Пока заговор не раскроем, не дадут нам ошкуем заниматься, для начальства сейчас упырь – не главное. Главное – Шуйские! Ох, мешают они Дмитрию, мешают…
– А Ондрюшка-дьяк на этом карьеру свою строит, – пробурчал Прохор. – На то ведь и прозван – Хват. Ох, чувствую, похватает он сейчас и виноватых, и правых, короче, всех, до кого дотянется. Точно говорю – показания нужные со всех выбьет и об успехе доложит по начальству первым, куда быстрей нас!
– А ты ему, часом, не завидуешь, Прохор?
– Было бы кому завидовать. Прохиндей – он и есть прохиндей.
Ненадолго задержавшись в приказе, друзья согласовали дальнейшие планы с начальством – Овдеевым – и, получив «добро», до вечера занимались братьями Шуйскими, не самими, конечно, а пока только их людьми. Расспросили многих: и каретника, что лично чинил Василию Шуйскому возок, и зеленщика, что каждый день приносил в боярские хоромы свежие овощи, и нескольких холопей, и привратника, и даже какую-то сопливую дворовую девку. Все людишки на контакт шли с охотою – еще бы, ведь парни тащили их в ближайший кабак, – но на откровенный разговор не шли и хозяина своего, князя Василия, не выдавали. То ли не хотели выносить сор из избы, то ли боялись, то ли и в самом деле никакого заговора не было, не успел еще вызреть, не дали.
Проходив целый день, вернулись в приказ хмурые.
– Ну? – попив кваску из стоявшего на подоконнике кувшинца, Митрий грустно вздохнул. – Что, пора на доклад идти? Видали, как Ондрюшка сейчас к Овдееву пробежал? Сияет! Ровно голый зад при луне – светится. Видать, выбил чего-то… А нам и докладывать нечего. Деньги только казенные на кабак зря потратили – стыдно начальству в глаза смотреть.
– Так и не смотрите, – махнул рукой Иван. – Я один схожу, доложуся. Сиднями-то мы целый день не сидели – все где-то бегали. А что разузнали мало – так не повезло пока.
Потуже затянув пояс, юноша поправил воротник и, чуть улыбнувшись, вышел.
– Не повезло? – Овдеев выслушал доклад без особых эмоций. – Что ж, бывает. Ондрюшку Хвата в пример вам ставить не буду – больно уж прыток. У него в пыточной чего и не было – скажут. – Стольник раздраженно поджал губы. – А тебе, Иван, и парням твоим тако нельзя! Ондрюшка мелочь тянет – Тургенева, Калачника, прочих. А у вас дело иное – высшие бояре, князья! Тут сгоряча нельзя…
Овдеев задумался, опустив большую голову, почесал высокий, с большими залысинами лоб, и Иван вдруг неожиданно подумал, что им сильно повезло с начальством. Другой бы грозил, требовал, а этот, вишь, не торопил, выслушал спокойно. Впрочем, наверное, с боярами так и надо – осторожненько!
– Петр Федорович Басманов вас, вероятно, вызовет, – медленно произнес стольник и, неожиданно понизив голос, попросил: – Ну-ка, Иван, глянь-ка за дверь… осторожненько!
Послушно повернувшись, Иван приоткрыл дверь… Что-то, невидимое в темноте, прошуршало по коридору, исчезнув за углом.
Овдеев, впрочем, ничуть не удивился:
– Так и знал – подслушивают.
– Догнать?
– К чему? «Имя им – легион». Просто прикрой дверь поплотнее.
Юноша исполнил требуемое, обернулся.
– Теперь садись, – стольник кивнул на скамью. – И не говори громко, понял?
– Само собою.
– Итак, о Басманове. – Овдеев вдруг встал, подошел к окну и на всякий случай прикрыл его ставней. Тут же зажег стоявшие на столе в бронзовом шандале свечи. И без того было душно, а от пламени свечей стало еще жарче, Иван украдкою вытер со лба пот. А вот стольник словно бы не чувствовал никакой жары, да и наступившая полутьма ему, похоже, нравилась.
– Петр Федорович Басманов Шуйских очень не любит, – тихо продолжил стольник. – Потому, возможно, будет на вас наседать, требовать ускорить следствие, побольше хватать, пытать… Ты, Иван, его не очень-то слушай. С Шуйскими – особенно с Василием – не торопись, пытками не увлекайся, дело веди осторожно, но хватко. Не отвлекайся, – впрочем, тебе и некуда отвлекаться, других-то дел нет.
– А упырь? – осторожно напомнил юноша. – Ну, тот, черторыйский, которого вы едва тогда не подстрелили.
Овдеев согласно кивнул:
– Дай срок, займемся и упырем… Хотя он вполне мог и утонуть – ведь больше никаких кровавых дел на Москве не случалось. Впрочем… – Стольник наморщил лоб. – Там ведь парнишка какой-то проходил, потерпевший… знакомый ваш… как его?
– Архипка, купца Ерофеева сын.
– Ах, купца Ерофеева… Он что рассказывал-то? Лица, лица упыря, случайно, не разглядел? Опознать сможет?
– Не разглядел, к сожалению, – Иван махнул рукой. – Темновато было. Да я ведь уже о том докладывал.
– Да помню, помню… – Овдеев неожиданно улыбнулся. – Значит, так: наказываю Ондрюшки Хвата успехам не завидовать, следствие вести осторожно и тщательно. О ходе расследования каждый день докладывать мне.
Иван вскочил со скамьи:
– Слушаюсь, господин стольник! Разрешите идти?
– Идите, господине Леонтьев. Работайте. И да пошлет Господь нам удачу.
– Ондрюшки Хвата успехам не завидовать, следствие вести осторожно и тщательно! – с порога выпалил юноша. – Не мной сказано, но начальством. Сиречь – обязательно к исполнению.
Митрий тут же заулыбался:
– Вот славно! Теперь уж можно не торопиться, кого попало не хватать и вообще…
Прохор перебил его, небрежно махнув рукой: