Методы строительства Московского метрополитена можно по-настоящему понять только в контексте сталинской командной экономики. Метрострой функционировал не как обычное предприятие в условиях рыночного хозяйства, но был накрепко связан с государственными и партийными инстанциями. В последующем мы рассмотрим, какие ведомства и службы были заинтересованы в Метрострое, каким образом они намечали руководящие линии развития, вмешивались в строительные замыслы, а также придавали эффективность системе контроля и влияния. При этом выделяются три основные вида интервенций: определение основных направлений и условий работы, прямое вмешательство в руководство Метростроем и контроль над предприятием.
А) Основные направления и условия строительства: партийная верхушка и правительство
Решение о строительстве метро в Москве было принято не государственными органами, а Центральным комитетом коммунистической партии. Хотя в последующем предприятие перешло в ведение Моссовета, но в связи с особым престижем стройки и ее финансированием из союзного бюджета высшие партийные и правительственные инстанции еще несколько раз обращались к проблемам Метростроя.
В первой половине 1930-х гг. государственные ведомства в роли основного распорядителя были постепенно заменены партийными инстанциями. Все важные решения принимались партийной верхушкой. Собственно правительство, а именно Совет народных комиссаров (СНК СССР), который по конституциям 1924 и 1936 гг. являлся высшим исполнительным и административным органом в стране, был тесно связан с Политбюро. В 1930 г. Сталин назначил своего доверенного в Политбюро Молотова одновременно председателем Совнаркома. Тем самым в будущем исключались любые конфликты, которые имели место при предшественнике Молотова Рыкове. С 1930 г. стали издаваться совместные декреты и постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б), которые по преимуществу обсуждались и формулировались в Политбюро. Совнарком имел право по немногим центральным вопросам издавать также отдельные декреты, которые задним числом утверждались в Политбюро. Заседания СНК СССР были скоординированы по времени с заседаниями Политбюро{2180}.
Распоряжения Сталина и его ближайшего партийного окружения по источникам можно проследить только в том случае, когда они оформлялись в решения Политбюро. Лишь фрагментарно документированы многочисленные указания или предложения, которые Сталин отдавал через свою канцелярию, в личной беседе или по телефону. Известно, однако, что данный стиль руководства играл весьма важную роль и в течение 1930-х гг. все больше заменял Политбюро как руководящий орган. Количество заседаний Политбюро с 1931 по 1935 г. сократилось с 61 до 16{2181}. Между заседаниями решения принимались методом «опроса» мнений отдельных членов, а важные вопросы, кроме того, все чаще обсуждались и принимались в более узком кругу, а именно в комиссиях Политбюро{2182}.
По этим причинам высшее партийное руководство имело на Метрострой большее влияние, чем это следует из доступных протоколов Политбюро[253]. Поскольку московский партийный лидер Каганович одновременно являлся в Политбюро второй по степени важности фигурой после Сталина и с 1934 г. отвечал там за средства сообщения, промышленность, комсомол и партийный контроль{2183}, его активность во время строительства метро можно рассматривать и как вмешательство Политбюро, учитывая к тому же, что Каганович регулярно обменивался мнениями со Сталиным, получая от того указания и советы{2184}. Когда Сталина не было в Москве, заседания Политбюро вел Каганович и он же часто формулировал принимаемые решения. Вместе с Молотовым Каганович занимал особое положение среди других членов Политбюро, что наглядно видно хотя бы из статистики посещения рабочего кабинета Сталина: в 1931-1936 гг. Молотов и Каганович бывали у Сталина намного чаще других членов Политбюро, которые следовали за этим дуумвиратом с большим отставанием{2185}.
Одно присутствие Сталина в Москве оказывало дисциплинирующее воздействие на московских партийных функционеров. Сотрудник аппарата Московского комитета партии в своих воспоминаниях отмечал, что должен был считаться с возможностью вызова к Сталину в любое время суток — и плохо приходилось тому, кого не заставали на рабочем месте{2186}.
Формальное участие Политбюро и СНК СССР в строительстве метро ограничивалось несколькими, впрочем, весьма важными решениями, которые не вторгались в компетенцию руководства Метростроя, но намечали общие направления и условия или касались конфликтов внутри руководства предприятием либо между Метростроем и правительственными ведомствами.
Совнарком в октябре 1931 г., после того как назначил Ротерта начальником Метростроя, утвердил устав организации и внес Метрострой в список «ударных строек»{2187}. 8 января 1932 г. Политбюро одобрило представленную Ротертом схему линий метро, дало зеленый свет дальнейшему проектированию, выделило на 1932 г. 40 млн. руб. и поручило Совету труда и обороны (СТО) зарезервировать 300 тыс. руб. на импорт оборудования{2188}. Через несколько дней Совнарком опубликовал постановление аналогичного содержания{2189}. Высший совет народного хозяйства (ВСНХ) отдал распоряжение своим главным управлениям, секторам и распределительным организациям включить в свои квартальные планы материальные заявки Метростроя и обеспечить своевременные поставки{2190}.
В апреле 1932 г. Политбюро разрешило провести консультации с иностранными специалистами для прояснения спорных вопросов строительства{2191}. 23 мая 1932 г. последовало решение Политбюро об использовании открытого способа строительства на участке от Сокольников до пл. Свердлова (Театральной). Одновременно Политбюро позаботилось о том, чтобы Метрострою был отдан высший приоритет при распределении ресурсов{2192}. И это решение через пару дней было оформлено постановлением Совнаркома{2193}.
Когда осенью 1932 г. речь зашла об улучшении снабжения Метростроя, СНК подключил к этому делу СТО, который в свою очередь отдал распоряжение Наркомату тяжелой промышленности и, несмотря на его сопротивление, обязал Наркомат поставить оборудование на Метрострой за счет других объектов{2194}.
В 1933 г. строительству метро было посвящено только одно решение Политбюро: 20 марта 1933 г. был утвержден расширенный вариант схемы линий метрополитена и окончательно установлен способ строительства. Кроме того, был повышен уровень бюджетных ассигнований на нужды Метростроя, а Совету труда и обороны предложено учитывать жалобы Метростроя и выделять для стройки больше оборудования и стройматериалов. Московский комитет партии, Моссовет и Метрострой обязывались устранить недостатки в организации труда и финансовой дисциплине, которые проявились в 1932 г.{2195} Решение было дословно воспроизведено Совнаркомом в постановлении от 21 марта 1933 г.{2196} В ноябре 1933 г. СНК обязал все московские предприятия, имевшие грузовые автомобили, на два дня в месяц предоставлять их в распоряжение Метростроя{2197}.
В марте 1934 г. Политбюро подключилось в связи с острой потребностью Метростроя в цветном металле{2198}, в октябре 1934 г. утвердило в должности директора метро{2199}, а в феврале 1935 г. постановило создать правительственную комиссию по приемке завершенной очереди метрополитена{2200}. 5 марта 1935 г. решением Политбюро и вышедшим через два дня постановлением Совнаркома Метрострой в форме треста был передан в ведение Наркомата тяжелой промышленности, а сам метрополитен — в Наркомат путей сообщения{2201}. Политбюро и СНК заслушали 26 апреля 1935 г. отчет правительственной комиссии, утвердили акт приема и присвоили метро имя Кагановича. Сдача в эксплуатацию была намечена на 15 мая 1935 г., стоимость проезда в метро установлена в размере 50 копеек. Метрострою было дано распоряжение устранить все недоделки, упомянутые в акте правительственной комиссии{2202}. Наконец, в мае 1935 г. приняли решение об объеме второй очереди строительства{2203}.
Б) «Высшее руководство стройки»: Московская парторганизация и Моссовет
Принципиальной иной характер носили интервенции Московского городского и областного комитетов партии и Моссовета. При Кагановиче, который в апреле 1930 г. занял пост Первого секретаря Московского комитета партии (МК), в феврале 1931 г. — должность Первого секретаря учрежденного Московского городского комитета (МГК), в июле 1930 г. стал членом Политбюро, московская коммунальная политика была тесно связана с общегосударственной. Эта близость отразилась и в размещении инстанций: МК и МГК были расположены в одном здании с ЦК ВКП(б) по адресу Старая пл., д. 6.{2204}
Каганович был одним из самых энергичных партийных вождей, известным умением справляться с кризисными ситуациями и безусловной преданностью Сталину, которого тот множество раз посылал на участки, где наметились проблемы, и Каганович действовал там жестко и решительно. В период коллективизации он по поручению Центрального комитета не стеснялся применять прямое насилие и в 1932 г. депортировал население 16 казачьих станиц на Северном Кавказе{2205}. В годы «большого террора» он подписал 36 тысяч репрессивных актов{2206} и форсировал террор в своем новом ведомстве, Наркомате путей сообщения, который возглавил в 1935 г.{2207},[254] В 1933-1934 гг. Каганович являлся уполномоченным по партийной чистке, в 1934-1935 гг. возглавлял Центральную комиссию партийного контроля{2208}. Недостаток образования — он был обучен только ремеслу сапожника — Каганович восполнял интуицией, хорошим знанием людей и организационным талантом.
Из московской парторганизации Каганович сделал «ударную колонну, авангард», по его собственному выражению в речи на XVII съезде партии в 1934 г.{2209}, превратив Москву в громадную новостройку. Ключевые позиции в Москве он доверил своим преданным людям: Хрущева он знал с 1917 г. Тот в 1920-х гг. был заместителем начальника кадровой службы украинской парторганизации, которой Каганович руководил в 1925-1928 гг. В январе 1931 г. Каганович назначил Хрущева секретарем Бауманского райкома партии, в июле 1931 г. — Краснопресненского района, в январе 1932 г. — вторым секретарем МГК ВКП(б), где тот отвечал за строительство метрополитена. В январе 1934 г. Хрущев стал Первым секретарем МГК и одновременно вторым секретарем МК{2210}.
До весны 1935 г., когда Кагановича перевели в Наркомат путей сообщения, Хрущев был его своеобразным адъютантом, обладая весьма ограниченными собственными полномочиями. Он постоянно повторял «да, Лазарь Моисеевич», «верно, Лазарь Моисеевич», по свидетельству бывшего репортера «Вечерней Москвы»{2211}.
Булганин в годы гражданской войны был с Кагановичем в Туркестане и Нижнем Новгороде. До 1930 г. он руководил Московским Электрозаводом. В феврале 1931 г. Каганович сделал его председателем Моссовета. 21 партийный функционер, которые в 1930-1937 гг. занимали посты в парторганизации Москвы, раньше уже работали где-либо под началом Кагановича. К. Ф. Старостин, секретарь Сокольнического райкома партии и парторг МК по Метрострою, даже служил при Кагановиче в двух местах — в Нижнем Новгороде и на Украине{2212}.
В городском управлении свою политику Каганович проводил, разместив на решающих постах в Моссовете партийных функционеров из МГК и МК, так что Моссовет был тесно связан личными узами с парторганизацией, равно как МГК и МК между собой{2213}. На практике зачастую сложно было различить, исходит ли указание от председателя Моссовета, секретаря МК или из Центрального комитета. Подобно Совнаркому и Политбюро, МК и Моссовет с 1930 г. все чаще стали выпускать совместные постановления. МК и МГК давали Моссовету детальные инструкции. Сталин также лично принимал регулярное участие в московской политике{2214}. «Отцы города», как он шутливо называл Хрущева и Булганина, иногда обедали в кремлевской квартире Сталина, встречались с ним на театральных спектаклях и часто являлись по личному вызову вождя. «Мы чутко следили за каждым его словом и в точности исполняли все, что он нам поручал», — вспоминал позднее Хрущев{2215}. В 1934 г. в МК и МГК было представлено почти все Политбюро в МК заседали Каганович, Андреев, Ворошилов, Калинин, Киров, Куйбышев, Молотов, Ягода и Сталин; в МГК — Каганович, Ежов, Микоян, Молотов, Орджоникидзе и Сталин{2216}.
Члены политбюро, впрочем, едва ли могли непосредственно заниматься московскими делами, так что собственно работа в этой области сосредотачивалась в руках членов бюро МК и МГК. Последние, с одной стороны, зависели от высшего руководства, которое осуществляло формальный и неформальный контроль, а с другой стороны, эта тесная связь с Политбюро обеспечивала им при проведении политики высокий авторитет в нижестоящих инстанциях. Москва таким способом получала привилегированный доступ к ресурсам, а руководство города могло решать свои проблемы на самом высоком уровне{2217}.
Подобно Политбюро, в 1931-1935 гг. частота заседаний бюро и секретариата МК и МГК резко снизилась, поскольку все чаще вопросы решались отдельными членами парткома вне рамок заседаний. В 1931 г. бюро МК заседало каждые 10 дней, а секретариат раз в неделю; в 1935 г. бюро собиралось раз в 24 дня, секретариат — раз в 12 дней. В МГК картина была схожей{2218}.
План работы МК и МГК предусматривал регулярные доклады по отдельным отраслям промышленности. МК и МГК воздействовали через тресты, а также и прямо на уровне предприятия, помимо райкомов и заводских партячеек. Члены МК и МГК посещали московские предприятия, собирали на местах информацию, лично следили за деятельностью партийных организаций и управленческого аппарата. Иногда бригады МК по месяцам работали на проблемных предприятиях, вмешиваясь в процесс руководства{2219}.
За Метрострой в МГК отвечал Хрущев. Перегруженный множеством других дел, Каганович был не в состоянии осуществлять ежедневный контроль и руководство Метростроем, передав текущее управление Хрущеву, которому давал указания{2220}. Когда осенью 1931 г. на Метрострое наметился серьезный кризис и при продолжении строительства прежними темпами и методами нельзя было рассчитывать на скорое завершение первой очереди, Каганович решительно вмешался и создал в МК штаб технического персонала{2221}. Предположительно, Каганович даже ездил инкогнито в Берлин, чтобы осмотреть местный метрополитен{2222}.
Речь Кагановича 29 декабря 1933 г. и принятое одновременно постановление МК, МГК и Моссовета сигнализировали о наступлении фазы плотного контроля и влияния московского партийного руководства над Метростроем. В течение 1934 г. прямое вмешательство власти в дела предприятия постоянно усиливалось, наконец, зимой 1934/1935 гг. Каганович практически каждую неделю стал созывать производственные совещания с ответственными лицами{2223}. Ежедневную текущую работу он оставил за Хрущевым{2224}.
Каганович и Хрущев де факто действовали как высшее руководство стройкой. Все работники Метростроя должны были следовать их указаниям. Большинство вопросов строительства метро решали автономно МК и МГК, лишь в исключительных случаях предварительно проконсультировавшись в Политбюро или у Сталина. Метростроевцы называли Кагановича «первым прорабом», «главным инженером» или «лучшим ударником стройки»{2225}. На Метрострое возник настоящий культ личности Кагановича[255]. Парторг Метростроя Старостин нарисовал сияющий образ энергичного Кагановича:
«Метрострой — стройка не обычного типа, на которой инженер получает указания от строительной конторы, с которой он никак лично не связан, руководителей которой он почти не знает или они не доступны. […] Московский комитет партии был руководящим штабом строительства, куда стягивались состоявшие в партии и беспартийные инженеры и рабочие, чтобы получить совет, поддержку или указание.
Когда решались важные вопросы строительства, возникали проблемы, в критические моменты, которые нередко становились поворотными пунктами в борьбе за строительство, метростроевцы шли в МК, к Лазарю Моисеевичу Кагановичу. Туда шли руководители Метростроя, туда шли командиры, парторги шахт и дистанций и на этих совещаниях, проводимых Лазарем Моисеевичем, всегда находили единственно правильное решение. Приходя с этих заседаний, люди приносили с собой мужество, твердую уверенность в себе, ясное представление о решении задачи и несгибаемую решимость выполнить задание наилучшим образом и в кратчайший срок»{2226}.
«Ближайшим помощником Кагановича на метро является товарищ Хрущев. Его знают все инженеры, бригадиры, ударники и ударницы, потому что он каждый день на стройке. Каждый день он дает указания, проверяет, критикует, подбадривает, дает конкретные советы начальникам шахт и парторгам, с реализацией которых нельзя тянуть. Рабочий кабинет товарища Хрущева превратился в кабинет одного из руководителей Метростроя, где как парторги, так и начальники шахт, инженеры и отдельные бригадиры детально разрабатывали позиции по выполнению смелых боевых заданий их испытанного вождя Кагановича»{2227}.
Даже когда в сентябре 1934 г. Каганович был командирован Центральным комитетом на Урал для организации уборки урожая, он посылал оттуда в МК и Метрострой телеграммы с указаниями, составленными на основе информации, которую лидер Метростроя черпал в газетах{2228}. Абакумов описывал деятельность политического руководства стройки в схожих со Старостиным выражениях:
«Мы, я и Ротерт, являемся основными хозяйственниками, основными инженерами. Мы не чувствуем себя так, что мы строители. Мы стараемся быть хорошими помощниками Московского Комитета партии и тов. Кагановича, потому что в Москве никто строить не мог бы один. Тут роль Лазаря Моисеевича, тов. Хрущева, Булганина чрезвычайно велика. Нельзя строить без этих товарищей, нельзя строить без Московского Комитета партии, нельзя строить без Московского Совета. Наивно было бы сказать, что можно такое сооружение построить 2-3 инженерам или нескольким хозяйственникам, что можно сооружение поднять в такой срок без такой сильной помощи.
[…] Разработанные нами графики тов. Каганович сам проверял, он устраивал заседания начальников шахт и дистанций. С каждым начальником персонально имел разговор, разбирал этот график. Затем его историческая речь 30-го декабря 1933 г., когда он на слете наших ударников мобилизовал нас на выполнение стоящих перед нами задач и когда он мобилизовал всю Москву на это дело, когда устраивались знаменитые субботники. […] С января месяца [1934 г.] тов. Хрущев и тов. Каганович неустанно работают над строительством метро. Сейчас такой период, когда Лазарь Моисеевич работает над архитектурной отделкой метро и над монтажом. Роль тов. Хрущева и инициатива его была очень большая. Все вопросы технического порядка нам приходится решать с тов. Хрущевым. Он также посещает метро, знает метро, и его знают»{2229}.
Булганин как председатель Моссовета хотя и являлся непосредственным начальником Ротерта, но играл второстепенную роль. Каганович поручил ему наравне с Хрущевым осуществлять контроль над строительством метро, но Булганин по здоровью плохо переносил микроклимат в шахтах, месяцами болел и перепоручил эту работу Хрущеву{2230}. Моссовет меньше отдавал указаний Метрострою, но создавал общие условия для работы: предоставлял для стройки земельные участки и дома[256], разрешал передать для нужд Метростроя столовые и бараки, выделял транспорт и занимался вопросами снабжения. Только на конечной стадии строительства, когда осенью и зимой 1934 г. сооружали вестибюли станций, Булганин стал много бывать на стройке, поскольку он отвечал за оформление площадей и улиц{2231}.
Если Метрострой нуждался в транспорте, дополнительных столовых, бараках или в поддержке коммунальных трестов при перемещении сетей городских коммуникаций, Ротерт излагал Булганину свои пожелания в форме постановления Моссовета. Президиум Моссовета брал консультации у специалистов, вел переговоры с Метростроем и заинтересованными организациями и затем готовил постановление, в которое входили некоторые пункты первоначального проекта, но большей частью распоряжения по адресу Метростроя{2232}.
Каганович лично знал всех начальников шахт и дистанций. Ежемесячно он собирал их для отчетов и совещаний. На инженеров производили впечатление его феноменальная память на имена и умение быстро сориентироваться в сложных специальных вопросах{2233}. На совещаниях он не вызывал «начальника шахты № 30», а говорил: «Кузьмин, расскажи, как у тебя дела»{2234}.
Совещания с руководством Метростроя и начальниками отдельных шахт и дистанций служили Кагановичу центральным звеном системы воздействия на строительство метро. В отличие от Хрущева и других функционеров, Каганович не отдавал прямых приказов руководству Метростроя. На совещания он всегда приглашал ответственных лиц, даже если речь шла о беспартийных, а не формальных партийных функционеров, чьих профессиональных знаний было недостаточно для принятия решения. Он действовал реже через партийных секретарей, а, как правило, через руководство предприятия и отдельных начальников шахт, постоянно подчеркивая важность единоначалия. Он позволял инженерам информировать себя, излагать свои проблемы и совместно с ними разрабатывал постановления МК, МГК и Моссовета, в которых устанавливались жесткие сроки, но в то же время включались все необходимые меры для создания общих благоприятных условий строительства. Постановления МК и МГК зачастую адресовались другим организациям, предприятиям и ведомствам, которым предписывалось по возможности быстрее реагировать на потребности Метростроя.
Крупное постановление МК, МГК и Моссовета о строительстве метро от 29 декабря 1933 г. готовилось Кагановичем в течение месяца. Работа над ним началась в октябре 1933 г. с создания комиссий, которые проанализировали причины вялого хода строительных работ{2235}. На обсуждение итогов работы комиссий в середине ноября 1933 г. Каганович вызвал в МК руководство Метростроя, с беспощадной прямотой изложив недостатки. Такого рода Совещания у Кагановича проходили по-деловому. Спорили, искали решение, каждый излагал свое мнение, возражая при необходимости даже Кагановичу. Речь здесь не шла о публичном партийном собрании, на котором искали козлов отпущения. При всей открытости дискуссии Каганович не позволял ставить под сомнение срок завершения первой очереди к концу 1934 г. и вместе с Булганиным, Хрущевым, Ротертом, Абакумовым, Филатовым (МГКК РКИ), Айнгорном (второй заместитель Ротерта) и Матусовым (тогдашний партийный секретарь Метростроя) образовал рабочую группу по подготовке постановления, которое призвано было дать толчок застопорившемуся делу. Дополнительная рабочая группа обязывалась разработать отдельные параграфы постановления{2236}.
26 декабря 1933 г. Каганович собрал ряд начальников шахт и дистанций и подготовил вместе с ними окончательную редакцию постановления. В присутствии Хрущева и Ротерта он заслушал отчеты начальников строительных объектов о состоянии работ и потребовал от них назвать конкретные сроки завершения строительства участков, причем начальники могли лишь слегка корректировать установленные сверху сроки окончания первой очереди. Каганович потребовал от руководителей строительных объектов однозначно сформулировать реалистичные сроки и конкретные потребности. Когда один из начальников шахт запросил слишком много рабочей силы, Каганович жестко поставил вопрос о том, нельзя ли здесь помочь механизацией работ{2237}.
Результатом стало постановление от 29 декабря 1933 г., в котором устанавливались сроки для каждого строительного объекта, вплоть до отдельных участков, и давались детальные указания по каждому виду работ, от бетонирования до монтажа электрооборудования{2238}. В последующие месяцы постановление служило путеводной нитью для руководства Метростроя и партийной организации. Хотя оно было реализовано не в полной мере, т. е. на многих стройплощадках его осуществление затянулось на месяцы{2239}, постановление обозначило явный прорыв в работе Метростроя. Каганович не ограничился изданием постановления, но заставил держать отчет о его выполнении, налагал дисциплинарные взыскания на ответственных лиц, не сумевших устранить недостатки, грозя им увольнением{2240}.
Данный стиль руководства, который Каганович применял на всем протяжении 1934 г., оказался в высшей степени эффективным. Впрочем, это давление в первую очередь было обусловлено тем, что Каганович без особой на то необходимости установил экстремально сжатые сроки завершения первой очереди метро, что удорожало строительство и породило много проблем, в частности проблему качества. Без вмешательства Кагановича строительство протекало бы спокойнее, медленнее и «нормальнее».
Хотя Ротерт и после окончания первой очереди считал серьезной ошибкой центральные решения партии, как, например, решение о строительстве метро глубокого залегания, Каганович был о нем самого высокого мнения. Из агентурных донесений выясняется, что в узком кругу Ротерт весьма критически отзывался о Хрущеве, сожалея, напротив, что Каганович больше не может заниматься метро. Каганович, по мнению Ротерта, был интеллигентен и обладал широким горизонтом. Хрущев же, напротив, ничего не понимал и не хотел понимать, кроме того, что он «должен конкретно руководить»:
«Тут видно, что означает это конкретное руководство. Я даю на шахте какое-либо распоряжение, прихожу на следующий день, а все сделано иначе. Почему? Выясняется, что здесь был Хрущев и распорядился совсем по-другому. Каганович такого не делает. Если он что-то считает неправильным, то говорит об этом руководству, а не десятнику на стройплощадке. Было бы намного лучше, если б Хрущев чаще приезжал не к нам, а в ЦК и Политбюро и готовил там вопрос о второй очереди. Наш проект строительства второй очереди они еще не сумели рассмотреть»{2241}.
Хрущев, по его собственным подсчетам, 80% рабочего времени отводил метро. Ежедневно по пути из дома на работу в МГК и обратно он посещал шахты метрополитена{2242}. По манере поведения Хрущев был «рубаха-парень», который отдавал приказы прямо на стройке и мало заботился о единоначалии и внутренней субординации на предприятии. В сообщениях метростроевцев он выступает в образе вездесущего помощника и друга. «Хрущева мы считаем своим шефом. Он помогает нам во всех наших делах. Если нам что-то нужно от МК, мы обращаемся только к Хрущеву. Все наши проблемы решал только он», — рассказывал партсекретарь кессонной конторы{2243}. Между строк можно, впрочем, заметить, что его вмешательство весьма серьезно нарушало компетенцию строительных начальников на местах:
«Мы победили только потому, что непосредственным руководителем и организатором работ по северному вестибюлю являлся не я, хоть я и числюсь начальником, а Н. С. Хрущев. В его приход обязательно кому-нибудь влетит, обязательно он что-нибудь подметит, не уйдет, пока мы не исправим, а если уйдет, то через 2-3 часа позвонит — исправили ли, причем он берет не общие вопросы, а самые мелкие вопросы. Н. С. Хрущев являлся для нас организатором работ. […] Никита Сергеевич сам лично не только разрешал крупные технические вопросы, но он вникал и в каждую отдельную деталь мелких работ»{2244}.
В последние недели перед завершением работ первой очереди Хрущев почти непрерывно находился на стройплощадках. Главным предметом его забот были наклонные шахты и сооружение эскалаторов, которое он должен был ускорить по поручению Кагановича. В горячке тех недель случалось и так, что на станцию являлся Булганин, делал выговор прорабу за то, что тот слишком мало людей использует на штукатурных работах, не подозревая о том, что здесь же присутствует Хрущев, приказавший начальнику шахты перебросить всю рабочую силу на завершение наклонной шахты{2245}.[257]
Меры воздействия Московского комитета партии касались в принципе всех сторон строительства, от структуры управленческого аппарата, замещения должностей начальников шахт и дистанций и их заместителей, мобилизации рабочей силы, ее размещения и снабжения и вплоть до утверждения сроков пуска отдельных объектов, организации работ, правильного использования оборудования, качества бетона и изолировочных работ и архитектурного оформления станций и вестибюлей. Не было практически ни одного вопроса, по которому Каганович и Хрущев не принимали мер или хотя бы не были информированы{2246}.
Наряду с проведением совещаний с ведущими инженерами Метростроя бюро Московского горкома партии в рамках своих регулярных заседаний готовило множество постановлений, касавшихся строительства метро. В 1931-1932 гг. проблемы Метростроя обсуждались только на отдельных заседаниях. В 1933-1934 гг. не было практически ни одного заседания бюро или секретариата МГК, на котором в повестке дня не значились бы вопросы сооружения метрополитена{2247}. Если совещание бюро МГК касалось проблем Метростроя, в нем иногда участвовали Ротерт или другие инженеры{2248}.
Хрущев и Каганович регулярно звонили начальникам шахт и партийным секретарям шахт и дистанций, убеждались на месте в нормальном ходе строительства, общались с руководящим персоналом и рабочими. Прежде всего, Каганович — в полную противоположность Сталину — любил окунуться в рабочую массу:
«У Лазаря Моисеевича есть особая способность — прийти в котлован и сейчас же вести с рабочими беседу, как будто он работает с ними несколько месяцев. У него находятся для них легкие, понятные слова, он говорит с ними на понятном им языке. Тут же появляются улыбочки, и видно, что, если бы им сказали пойти за ним в огонь, — пошли бы»{2249}.
Манера общения с людьми создала Кагановичу большую популярность среди метростроевцев, не стоит недооценивать ее значения и как стимулирующего фактора. Импульс работе давали и посещения стройплощадок Хрущевым и Булганиным. Близость и доступность этих высоких чинов усиливали мотивацию труда на местах. «Мы полагали, что, коль скоро с нами разговаривают такие люди, нужно образцово выполнить работу», — рассказывал главный инженер Штеклер{2250}. Один партийный секретарь назвал визиты Кагановича и Хрущева «мотором успеха нашей работы» и «большим праздником»{2251}.
Особое впечатление, по свидетельству ряда метростроевцев, производило то, как Каганович, выслушав жалобы на плохое питание или нехватку спецодежды, сразу же шел в столовую, отчитывал ее директора перед лицом рабочих как «форменного паразита», давал приказ о его увольнении и об улучшении снабжения рабочих продовольствием{2252}.[258] Стиль его визитов весьма подходил к общей атмосфере стройки. Он появлялся преимущественно посреди ночи, приветствуемый овациями комсомольцев, тотчас созывал собрание и выступал с речью{2253} или брал кайло и лопату и начинал работать{2254}. После таких визитов комсомольцы сразу же проводили свое собрание, принимали полные энтузиазма резолюции и брали на себя дополнительные обязательства{2255}. Строительные начальники на местах также высоко ценили то, что после посещения стройки Кагановичем они, наконец, получали материалы и машины, которые уже давно и безуспешно запрашивали у центрального руководства Метростроя{2256}.
В) Система контроля: Контрольная комиссия / Рабоче-крестьянская инспекция, профсоюз и ОПТУ/НКВД
Созданный в 1920 г. Наркомат Рабоче-крестьянской инспекции (НК РКИ), который в 1923 г. был объединен с Центральной Контрольной комиссией партии (ЦКК), являлся мощным контрольным органом, тесно связанным с Политбюро и Совнаркомом и осуществлявшим надзор за почти всем государственным аппаратом. Механизм контроля содействовал концентрации власти в руках партийной верхушки, укреплял партийную дисциплину и усиливал партийный контроль над государственным управлением{2257}.
На ЦКК РКИ были возложены три основные задачи: рационализация управления, контроль над «аппаратом» и поддержка политики партии. Во всех внутрипартийных столкновениях после смерти Ленина ЦКК РКИ выступала в роли союзницы Сталина. В годы первой пятилетки Сталин использовал ЦКК РКИ вместе с ОГПУ, чтобы сломить сопротивление оппозиции своей генеральной линии{2258}. После 1930 г. эта организация вступила в период упадка. С одной стороны, ее покинули ведущие функционеры, что негативно сказалось на качестве и эффективности ее работы. (В 1931 г. большинство экономических наркоматов возглавляли бывшие сотрудники РКИ){2259}. С другой стороны, у Рабоче-крестьянской инспекции с 1928 г. усилился элемент «народного контроля», она стала больше обращаться к проблемам на локальном уровне и привлекать к своей работе население. На предприятиях и учреждениях были созданы ячейки поддержки РКИ, оживилась деятельность бюро жалоб, РКИ работала в тесном союзе с «легкой кавалерией» комсомола и назначенными контрольными комиссиями профсоюза. Распространенной практикой РКИ являлось участие рабочих и комсомольцев в выявлении и обсуждении в прессе недостатков и недоработок{2260}.
Такая форма участия масс в контроле в 1933-1934 гг. больше не соответствовала представлениям Сталина. XVII съезд ВКП(б), состоявшийся в начале 1934 г., упразднил ЦКК РКИ и расчистил путь для более четкой системы партийного и государственного контроля. Две разделенные организации-наследницы ЦКК РКИ, а именно Комиссия партийного контроля и Комиссия советского контроля, действовали уже не автономно, но под руководством Политбюро и Совнаркома и были нацелены на эффективную реализацию политики и укрепление дисциплины. Ячейки поддержки РКИ на предприятиях были ликвидированы. Бюро жалоб и организация массового контроля на предприятиях перешли в ведение профсоюзов, которые за год до этого в результате слияния с распущенным Наркоматом труда фактически подверглись огосударствлению{2261}.
В июле 1932 г. Московская городская контрольная комиссия / Рабоче-крестьянская инспекция впервые столкнулась с проблемами строительства метро. Она констатировала чрезвычайно низкий уровень работы и раздутый управленческий аппарат Метростроя{2262}. Осенью 1932 г. комиссия РКИ проверила структуру и штатное расписание руководящего аппарата, потребовав сокращения штата на 35% (750 чел.){2263}. К началу 1933 г. МГКК РКИ все более пристально наблюдала за работой Метростроя. Она потребовала от администрации представить отчеты о выполнении плана, а также выборочные списки сотрудников центрального аппарата, исследовала отдельные области, такие как жилищное строительство, механизацию и использование имеющихся машин и приборов, представив свои соображения по структуре предприятия{2264}.
Комиссия пришла к заключению, что строительство значительно отстает от плана, а аппарат бюрократически раздут, что финансовые потребности вследствие крайней бесхозяйственности и хромающей бюджетной дисциплины чрезмерно завышены и что в экономическом плане предприятие стоит на грани краха: в отделе снабжения процветает коррупция, складское дело находится в хаотическом состоянии, проходка шахт ведется дилетантски{2265}.
По инициативе МГКК РКИ был разработан проект новой структуры центрального аппарата и всего предприятия, важнейшей частью которого стала ликвидация излишних промежуточных звеньев (дистанции, участки). Несмотря на сопротивление руководства Метростроя, новая структура была утверждена Московским горкомом партии и претворена в жизнь. МГКК РКИ приняла участие и в реорганизации Метростроя, проведенном в апреле-мае 1933 г. по решению Центрального комитета от 20 марта 1933 г.{2266} В последующем штатное расписание Метростроя должно было представляться на одобрение МГКК РКИ{2267}.
В феврале МГКК РКИ тщательно расследовала случаи бесхозяйственного использования отечественного и импортного оборудования. Склады Метростроя были переполнены лежавшим без движения оборудованием, в то время как одновременно не хватало остро необходимых машин и аппаратов. МГКК РКИ следила за тем, чтобы виновные были обнаружены и наказаны, но существенного улучшения положения не добилась{2268}.
Для контроля на Метрострое МГКК РКИ назначила собственного уполномоченного (Золотов), который держал в курсе событий председателя городской коллегии (Филатов) и областной контрольной комиссии РКИ (Петере){2269}. Постоянная группа МГКК РКИ на Метрострое осенью 1933 г. состояла из 15 сотрудников. Она призвана была бороться с противодействием аппарата на основе собственных данных. При шахтах и дистанциях образованы были 29 групп поддержки, которые, впрочем, не сумели себя никак проявить{2270}.
Городская комиссия МГКК РКИ в течение 1933 г. провела на Метрострое ряд проверок. Основными направлениями являлись проверка финансовой дисциплины, структуры предприятия, использования приобретенного оборудования, транспортного хозяйства, столовых и жилых бараков. Помимо этого отчеты инспекторов касались практически всех областей жизни стройки: МГКК РКИ проверяла состояние работ на отдельных шахтах и дистанциях, гражданское и промышленное строительство, вспомогательные предприятия и мастерские Метростроя, снабжение стройматериалами, состояние овощехранилищ, техническое состояние паровых котлов, перемещение линий городских коммуникаций, повреждение городских зданий вдоль трассы метро, расчет заработной платы, вербовку рабочей силы, профессионально-технические учебные заведения Метростроя, компрессорное и энергетическое хозяйство, бюрократизм в работе отдельных служащих и контор, использование иностранных специалистов и рабочих, пожарную охрану и т. д.{2271}
Метрострой, впрочем, был не только объектом контроля со стороны МГКК РКИ, но искал у нее и поддержки, например при срыве снабжения из-за отказа организации-поставщика принять заказ{2272}. В МГКК РКИ обращались и отдельные начальники шахт, если, по их представлению, другие организации им мешали или оказывали недостаточную помощь. МГКК РКИ либо сама оказывала давление на соответствующие организации, либо подключала вышестоящие партийные инстанции{2273}. Помимо бюро жалоб и газеты «Ударник Метростроя» Рабоче-крестьянская инспекция служила прибежищем для недовольных рабочих, которые посылали сюда «сигналы» о плохих бытовых условиях и нехватке продовольствия. Другие материалы инспекция получала от комсомольской «легкой кавалерии».
Эффект от деятельности МГКК РКИ достигался уже плановыми обследованиями, оказывавшими сильное давление на затронутых ими персон, или же реакцией на газетные заметки и «сигналы» с привлечением к ответственности виновных в неполадках{2274}. Когда выяснялись результаты проверок, МГКК РКИ или в особо тяжких случаях также областная КК РКИ давали прямые указания руководству предприятием или отдельным лицам, объявляла выговоры, требовала увольнения провинившихся, информировала Московский горком партии или обращалась в прокуратуру.
После роспуска КК РКИ контроль над Метростроем в 1934-1935 гг. перешел к группе партийного и советского контроля при МК ВКП(б). Обследованы были транспортное хозяйство{2275}, снабжение материалами{2276}, качество бетонных и изолировочных работ{2277}, финансовая отчетность{2278}, использование и содержание оборудования{2279}, строительство трансформаторных станций и депо{2280}, обстановка в бараках{2281}, задержки с выплатой заработной платы{2282}. Группа партийного и советского контроля реагировала также на жалобы, газетные публикации и сведения «легкой кавалерии»{2283}.
Контроль над Метростроем со стороны профсоюза был весьма ограничен, поскольку у профсоюза отсутствовали реальные рычаги воздействия на администрацию предприятия. Профсоюз занимался производственным планом, вербовкой, размещением, оплатой труда, снабжением и культурным обслуживанием рабочих, а также организацией социалистического соревнования, сбором рационализаторских предложений, изобретательством и трудовой дисциплиной. Помимо того профсоюз следил за организацией субботников и шефским движением[259].
Уже в ноябре 1931 г. заместитель начальника Метростроя Финкель обратился в областной комитет профсоюза Желдоршоспортстроя. Профсоюз предписывал руководству Метростроя представить в декабре контрольные цифры на 1932 г. и подготовить вербовку и обучение рабочей силы{2284}. В декабре последовало обширное постановление, которое по преимуществу повторяло общие директивы хозяйственной политики: Метрострой обязывался строить всю свою деятельность на принципе хозрасчета, ввести прогрессивно-премиальную систему оплаты труда, не допускать уравниловки, механизировать работу по последнему слову техники, поощрять рабочих вносить рационализаторские предложения, при поселении рабочих соблюдать норму в 5 кв. метров жилой площади на человека, обеспечить бесперебойное снабжение столовых, прачечных бань, парикмахерских, клубов, амбулаторий, детских садов и школ, существенно повысить в 1933 г. производительность труда каждого рабочего по сравнению с заложенными на 1932 г. показателями и снизить себестоимость мероприятий по рационализации труда{2285}.
26 января 1932 г. руководство Метростроя представило Центральному комитету профсоюза Желдоршоспортстроя свой первый отчет по организации строительства, контрольные цифры и производственный план на первый квартал{2286}. Центральный комитет профсоюза Желдоршоспортстроя одобрил производственный план и наложил на Метрострой ряд обязательств, касавшихся в первую очередь тех сфер, где профсоюз оказывал содействие администрации предприятия: Метрострой обязывался представить план покрытия потребности в рабочей силе и подготовки технических кадров, заключить договоры с колхозами на вербовку рабочих и создать закрытые рабочие кооперативы. Московскому и областному комитету профсоюза Желдоршоспортстроя предписывалось пропагандировать на Метрострое социалистическое соревнование и движение ударников, сформировав на участках профсоюзные ячейки{2287}.
Впоследствии Центральный и областной комитеты профсоюза занимались деятельностью профсоюзной организации Метростроя в плане бытовых условий, культурного обслуживания и материального снабжения рабочих в поселках{2288}, ликвидации неграмотности{2289}, овощеводства в принадлежавших предприятию совхозах{2290}, безопасности на рабочем месте{2291}, борьбы с прогулами{2292} и развертывания социалистического соревнования. Тема Метростроя постоянно присутствовала в повестке дня заседаний областного комитета[260].
Постановления адресовались по большей части низовым организациям профсоюза и лишь в исключительных случаях — руководству Метростроя. Тому, в частности, было поручено переработать контрольные цифры на 1933 г., поскольку предусмотренное повышение зарплаты не обосновывалось более высокой производительностью труда{2293}, подготовить план повышения производительности труда и снижения расходов{2294}, более последовательно применять декрет о борьбе с прогульщиками и выселять из бараков уволенных за прогулы рабочих{2295}, создать спасательную станцию для пострадавших от несчастных случаев и предусмотреть должность санитарного врача{2296}, соблюдать принцип единоначалия на шахтах и перевести их на хозрасчет, оборудовать образцовые бараки для ударников и улучшить обеспечение рабочих жильем{2297}. Распоряжения эти приходилось неоднократно повторять, поскольку они не исполнялись.
Имеющиеся в нашем распоряжении источники о деятельности ОГПУ или НКВД на строительстве метрополитена весьма разрозненны. Безусловно, само существование тайной полиции и страх перед ней оказывали дисциплинирующее воздействие на администрацию и рабочих. Однако какие именно акции проводили органы государственной безопасности на строительстве метрополитена, во многом остается пока неизвестным.
Органы вмешивались, например, когда вскрывались криминальные действия или происходили тяжкие несчастные случаи. Когда в июле 1934 г. на шахте 10-11 (станция «Охотный ряд») обнаружились трещины и осыпания бетонного покрытия, причины появления дефектов расследовало ОГПУ, представив результаты розыска Кагановичу{2298}. Крупное вмешательство НКВД последовало по случаю пожара в сентябре 1934 г. на шахте № 12. Окрестности Театральной пл. были оцеплены милицией, жители близлежащих домов эвакуированы, а НКВД организовало две особые комендатуры в составе 30-50 милиционеров{2299}. Экономический отдел НКВД провел расследование причин возгорания{2300}. Было арестовано четыре человека, по халатности способствовавших возникновению пожара{2301}.
До марта 1934 г. строительные объекты Метростроя охраняла обычная милиция. Затем для предотвращения актов саботажа Каганович распорядился, по аналогии с крупными промышленными сооружениями, передать Метрострой в ведение военизированной охраны. С этой целью НКВД предоставил целое подразделение милиции{2302}. Дополнительно была сформирована бригада «вохровцев» в составе 218 комсомольцев, поскольку те знали рабочих своих участков и могли быстро обнаружить проникших на стройку чужаков{2303}. На последней стадии строительства, когда было уложено рельсовое полотно, проход в тоннель через шахты был прекращен, рабочие попадали туда только через станции, где пропуска проверяли сотрудники НКВД{2304}.
Органы госбезопасности, помимо всего прочего, собирали сведения о ведущих инженерах{2305} и с помощью агентурных донесений были осведомлены о внутренних событиях в руководстве предприятием и высказываниях ответственных управленцев в узком кругу. Число информаторов, по всей видимости, было велико. Только за один день в феврале 1935 г. по меньшей мере пятеро разных агентов представили сведения о настроениях и высказываниях ведущих инженеров Метростроя{2306}. Один из них присутствовал даже на частном ужине в доме Ротерта, где тот чувствовал себя в безопасности и откровенно говорил о Хрущеве, Кагановиче и Абакумове{2307}.