Заработок рабочих и жалованье служащих весьма разнились в соответствии с введенной в 1931 г. системой дифференциации заработной платы и в целом заметно превышали средний уровень в строительной отрасли. Принятое в августе 1932 г. решение о введении системы сдельной (аккордной) оплаты труда вступило в силу более чем через год, так что в 1933 г. большинство рабочих не имело норм труда, на основе которых можно было рационально рассчитать объем сдельной оплаты. Прогрессивно-премиальная оплата труда, которую в июле 1933 г. распорядился ввести Каганович, стала реальностью только через полгода, и из-за отсутствия твердых норм породила перерасход фонда заработной платы, которой не соответствовала фактическая производительность.
Условия труда на Метрострое были чрезвычайно тяжелы и у многих метростроевцев вызывали расстройство здоровья, к тому же до 1934 г. неудовлетворительным было снабжение рабочей спецодеждой. Произошло множество несчастных случаев и пожаров, от которых пострадало несколько тысяч человек, однако смертельных случаев на стройке было немного. Несмотря на удивительно низкое число несчастных случаев со смертельным исходом, износ рабочей силы, и прежде всего молодежи, вследствие экстремальных условий и безудержной погони за темпами был “громаден, иными словами -типично сталинский.
IV
В связи с проблемой вербовки рабочей силы, ее текучести, а также повседневных условий труда на стройке обнаруженные в ходе исследования Метростроя данные подтверждают результаты новейших исследований истории Советского Союза 1930-х гг. Вопросом, на который литература о сталинизме до сих пор не дала удовлетворительного ответа, является вопрос о недостающем звене (Missing link) механизма взаимодействия между реальной повседневностью и поведением населения.
Мы по-прежнему имеем дело с тем феноменом, что режиму удалось привлечь советских граждан к промышленному строительству и переустройству общества, в ходе которых условия их жизни катастрофически ухудшились, миллионы людей были депортированы или погибли от голода, и при этом не сложилось массовое движение сопротивления. Напротив, крупные социальные группы даже приняли активное участие в реализации этой программы, а широкие слои населения по меньшей мере терпеливо переносили все тяготы и своей готовностью к приспособлению позволили власти укрепиться и в конце-концов переродиться в террористический режим.
Попытки исследования, предпринимавшиеся до сих пор в этом направлении, ограничивались в той или иной мере монокаузальным объяснением поведения населения и потому могут иметь лишь ограниченную сферу применения. Страх перед репрессивным аппаратом, раздробление рабочего класса вследствие притока в города миллионов вчерашних крестьян, поддержка системы определенными группами, которые были обязаны режиму своим подъемом или ожидали от него такого подъема, успешная аккультурация и ассимиляция рабочих предприятием как «организатором сообщества» («community organizer»), восприятие большевистской лексики («дискурса»), приспособление к сталинской «цивилизации», содействие системе из внутренних побуждений — все эти объяснения, предложенные в литературе последних лет, имеют сами по себе право на существование, но не годятся, несмотря на явно или скрыто заявленные претензии, на роль универсального объяснения. Некоторые из предложенных толкований, как, например, тезис Стефена Коткина, что восприятие сталинского «дискурса» постепенно привело у укоренению идеологии в сознании людей, или противоположный тезис Йохена Хелльбека о том, что крупные группы населения дали подписку в лояльности большевистской системе не из соображений целеполагания, а по ценностно-рациональным мотивам, до сих пор основывались к тому же лишь на точечных источниках.
На примере Метростроя впервые предпринята попытка на более широком источниковом материале исследовать, как различные социальные группы субъективно воспринимали их условия жизни и повседневное существование, и какие последствия имели тогдашние представления о жизни для социального поведения и мотивации людей.
Воздействие наступившего в 1929-1934 гг. ухудшения условий жизни и труда советских граждан на их поведение и внутренние установки хотя и не может быть количественно выражено, но все же его не следует недооценивать в плане становления сталинского общества. Проживание в стесненном пространстве с примитивными условиями санитарии и гигиены, хронически плохое снабжение, ежедневно наблюдаемые недостатки, усложняющие жизнь, — всего этого было достаточно для появления агрессивных настроений, роста радикализации общества и направления недовольства людей против «козлов отпущения», в отношении которых оправданно применение насилия.
Если затем людям, как то и было в сталинское время, предъявляли в качестве виновных за нужду и неудачи «кулаков», прокравшихся на предприятие, «саботажников» и прочих «врагов народа», то не удивительно, что агрессия массы направлялась в этом направлении, и многие добровольно участвовали в разоблачении «враждебных элементов».
События вокруг выдачи паспортов в 1933 г. свидетельствуют, кроме того, что имелась часть населения, которая уже тогда готова была осознанно и преднамеренно донести на своих родственников, соседей или коллег, чтобы извлечь для себя материальную выгоду, например претендуя на жилье «разоблаченного».
Реальность Метростроя каждая из представленных здесь групп переживала совершенно по-разному. С одной стороны, имелось твердое ядро коммунистов и комсомольцев, направленных на сооружение метро с московских строек и заводов, с другой стороны, большинство рабочих представляло собой недавних выходцев из деревни, которых партия классифицировала как «отсталых».
Важнейшей опорой режима на Метрострое являлись комсомольцы. Их модели поведения и мотивации служат ключом для понимания эффективности системы воздействия власти на остальных рабочих.
В количественном отношении «твердое ядро» было относительно невелико. Из мобилизованных в 1933-1934 гг. 20 тыс. комсомольцев к июню 1934 г. на стройке продолжали работать около 9 тыс., из них только 7,9 тыс. — непосредственно на стройплощадках. В процентном отношении комсомольцы составляли около 18% всего трудового коллектива шахт и дистанций. Тысячи молодых людей отказались отправляться на Метрострой по комсомольской мобилизации или сбежали со стройки через несколько дней или недель. Оставшиеся были высоко мотивированы, обладали прочным групповым сознанием и претендовали в качестве «руки партии» на то, чтобы воспитывать прочих рабочих и стимулировать их к более высоким достижениям.
Мотивы, которыми они руководствовались, многообразны. Поведение комсомольцев нельзя свести к одному движущему фактору, речь здесь шла о целом наборе мотивов, которые проявлялись у каждого в разных комбинациях. Недостаточны поэтому монокаузальные толкования, объясняющие поведение комсомольцев только расчетом на социальный подъем или энтузиазмом советского строительства.
Большинство комсомольцев выросло в деревне, они приехали в Москву в 1929-1933 гг. и к моменту поступления на Метрострой были в возрасте 16-22 лет. Почти все в той или иной форме получили советское школьное образование, многие даже обучались в специальных учебных заведениях и вузах и благодаря повышению уровня образования делали быструю карьеру. Почти половина, обладая минимальным образованием и низкой квалификацией, совершила заметный социальный подъем благодаря работе в комсомоле и профсоюзе. Много среди них было сирот и бывших беспризорников, нашедших в комсомоле замену семье и прочную систему ценностей. Лояльность на основе социального подъема была все же лишь одним из движущих факторов.
Некоторые добровольно подавали заявления о желании работать на Метрострое, поскольку здесь было живое дело или потому, что хотели своими руками помочь построению социализма. Для других работа на стройке становилась испытанием в борьбе, военным переживанием в качестве компенсации за не выпавшее на их долю участие в революции и гражданской войне. У многих же не было ясного представления, куда их посылали, и они отправлялись на стройку не по внутреннему убеждению, а по обязательству или из чувства долга. Комсомольская дисциплина и привитое молодежи сознание долга перед страной играли при этом столь же заметную роль, как и угроза исключения из комсомольской организации.
Членство в комсомоле и связанная с этим общественная работа вносили в жизнь комсомольцев не только разнообразие, но и чувство ответственности, предоставляли возможность для реализации власти и придавали молодежи ощущение своей важной роли в происходящем. Большинство молодых коммунистов Метростроя впервые в жизни оказались назначены на ответственные посты, как бригадиры они получили власть над рабочими, а как инспекторы по качеству — даже над инженерами.
Не следует недооценивать и личные связи, динамические процессы в группах молодежи и честолюбивое стремление не отстать от других. Многие так или иначе старались, чтобы над ними не смеялись как над лодырями и слабаками и чтобы не разлучиться с друзьями по бригаде. Были и комсомольцы, которые изъявляли желание пойти на Метрострой из-за скуки повседневной жизни, или потому, что конфликтовали на прошлом месте работы, или жаждали приключений. Для многих поступление сюда на работу становилось рубежом взросления или признаком возмужалости. Иных же привлекала высокая зарплата и перспектива награждения орденом.
Твердое ядро комсомольцев в самое короткое время приобрело необходимую квалификацию и стало авангардом строительства. Эти комсомольцы задали высокий темп работы в бригадах, организовали «социалистическое соревнование», следили за производительностью и поведением других рабочих, увлекали их своим примером и всячески заботились о том, чтобы те не отставали в работе. Их быстрее и чаще, чем других, назначали бригадирами и десятниками, в качестве подчиненных они также проявляли высокий уровень инициативы, что порой приводило к конфликтам, недисциплинированности и подрыву авторитета начальников. Комсомольцев, не проявлявших желательной модели поведения, публично «разбирали» на собраниях и исключали из организации.