Однако, тяжко жилось служилым и тяглым людям под высокой рукой царя и великого князя в годы царя Ивана. Не одни бояре страдали от властного произвола. На них только резче м мучительнее отражались безудержные вспышки царского гнева, унизительные выверты царской подозрительности и жестокие судороги взбаламученного царского духа. Личному произволу царя они противопоставили требование гарантии личных и имущественных прав соблюдением правильных форм великокняжеского суда в судебных заседаниях боярской думы и протест против небрежения обычными порядками верховного управления выработки царских постановлений в «боярских приговорах». Эти основные начала традиционной законности шли, по существу, много дальше отрицания практики опал и случайностей вотчинного усмотрения. Принятые последовательно и до конца, они заключали в себе отрицание бесправного положения государевых холопов и государевых сирот перед вотчинной самодержавной властью и ее полномочными органами. В крестоцеловальной записи, взятой с царя Василия Шуйского, бояре придали своему стремлению к гарантии от произвола царской карающей власти общий характер: царь Василий целует крест всем православным христианам, что будет судить их истинным, праведным судом, никаким недругам их не по правде не выдаст и будет их оберегать от всякого насилия. Брожение общественной мысли в бурные годы Смуты расширило и углубило этот протест против необеспеченности всех личных и имущественных прав при вотчинном строе власти и управления. Средние общественные слои – служилые и посадские люди –поднялись на защиту государственного порядка не только от разрухи его вражеской силой иноземцев и своих смутьянов. Они ищут такого восстановления этого порядка, который обеспечил бы население от злоупотреблений властей и насилия «сильных людей», утвердил бы всемерно законность в делах суда и управления важнейшими государственными и общественными интересами. Восстановление правительственной работы тесно сплетается с потребностью ее упорядочения. Эти искания поднимаются, при благоприятных условиях, до прямой постановки основного политического вопроса – о безграничных, самодовлеющих полномочиях верховной власти. Договор об избрании на царство королевича Владислава устанавливает ограничение единоличной власти царя боярской думой, боярским судом и советом «всей земли». Организация временного правительства над «всей землей» в подмосковном ополчении 1611 года, как и во втором нижегородском, выдвигает значение «земских приговоров», как основного источника всяких полномочий и правотворческих действий. Но такая постановка политической проблемы обусловлена исключительными обстоятельствами «безгосударного» времени, решением призвать на престол иноземного и иноверного кандидата, необходимостью вручить ополченским вождям высшие полномочия правления земским государственным делом. Она не окрепла в новую политическую доктрину, построенную на идее народовластия, а создана тревогой за судьбу насущных интересов при данных чрезвычайных обстоятельствах. Основные тенденции общественной массы, глубоко консервативной по всему укладу своих воззрений, шли по иному руслу - к восстановлению традиционного политического строя, к воссозданию династии «прирожденных государей», как привычной центральной силы государственного порядка. Много было затрачено историками усилий на разрешение в положительном смысле пресловутого вопроса о попытке формально ограничить власть новоизбранного царя Михаила, и вопрос этот до сих пор считается спорным. И это понятно, хотя бесплодны такие усилия. Понятно потому, что рядом с вопросом о мнимом ограничении царской власти в начале XVII века стоят более содержательные и исторически-значимые наблюдения над общественными настроениями эпохи, измученной потрясением всех основ гражданского быта. Жажда прочного успокоения страны и устроения ее быта создавала новые, более сознательные представления о государственном управлении, которое уже не только «государево дело», а «дело земское и Божие». Все настойчивее выдвигается самой жизнью задача устроения страны, а не только эксплуатации ее сил и средств на нужды «государева дела». Эволюция самого понимания задач государственной власти, характерная для XVII века, та эволюция, которая привела, в конечном итоге, к смене вотчинной монархии полицейским государством с его системой «просвещенной» опеки над всеми сторонами народной жизни во имя «общего блага», вырастала постепенно из крайне тяжких условий московской государственной и общественной жизни. Служилые землевладельцы и тяглые посадские торговцы добиваются закрепления за собой добытых устоев своего социального положения, обеспечения своих классовых интересов, как приобретенных прав. Не участие в верховной власти их манит, а утверждение сложившегося социального строя, как правового, сословного. Их стремления направлены, прежде всего, на то, чтобы отстоять свои интересы от конкурирующих интересов общественных верхов – носителей крупного землевладения, и низов – крестьянской массы, закрепляя за собой перевес социальной силы, но также от произвола правящей власти. Они требуют определения своей сословности, ее признания и обеспечения. А в дальнейшем они не проявят большой политической настойчивости. Испытанная опора московского самодержавия, с ним выросшая и им организованная, средние классы держат в руках основной народно-хозяйственный капитал, и их интересы совпадают, по существу, с интересами государственной власти, которая расширяет в течении XVII века свои заботы о дворянском землевладении и развитии торгово-промышленной жизни, а «общее благо» рассматривает под углом их процветания. Политическая слабость сословного движения зависит, кроме того, от общего уклада тогдашней русской социально-экономической жизни. Незначительное развитие городской жизни и торгово-промышленного оборота не давало опоры росту требовательности торгово-промышленного класса, который на Руси не дорос до экономической и культурной силы «третьего сословия». На первом месте в русском сословном движении – землевладельческое дворянство, которое сохранило все социальные и психологические черты «служилого» класса. Сословные требования дворянства направлены на требование полного закрепощения крестьян с отменой «урочных лет» для сыска беглых и устранением свободы «выхода» для всего населения владельческой деревни, не одних только старожильцев-дворохозяев, более равномерного распределения служебной тяготы, соответственно количеству рабочей силы каждого имения, и служебного возвышения по заслугам вне зависимости от местнических привилегий боярства. Торгово-промышленный класс добивается устранения конкуренции других разрядов населения в торговом деле, реформы обложения, покровительственной политики против привилегий иностранного купечества. И оба сословия сходятся в настояниях на упорядочении судебного дела, чтобы суд стал ближе к населению и давал лучшие гарантии, особенно в делах против «сильных людей», бьют челом о возврате к тем временам, когда в суде участвовали представители местного земского населения. Сходились они и в протестах против привилегированного положения – особенно в государственных повинностях и подсудности – духовной и светской аристократии. И шаг за шагом они добиваются осуществления своих основных пожеланий. Только общественно-политический элемент этих пожеланий встретил решительный отпор. «Холопы государевы и сироты великим государям никогда не указывали», отвечает царская власть на челобитья, которые в ее представлении выходят за пределы материальных сословных нужд. Отвергает она мысль о восстановлении значения земского элемента в провинциальном суде и управлении, утверждая, будто «того никогда не бывало, чтобы мужики с боярами, окольничими и воеводами у расправных дел были, и впредь того не будет». Сурово отвергает царская власть тягу сословных представителей к законодательной инициативе на земском соборе, отзываясь с крайним пренебрежением о «шуме», какой подымают избиратели из-за того, что их делегаты не добились выполнения «разных их прихотей в Уложении».
Сословные пожелания доходили до правительства в изобилии путем челобитных от разных сословных групп на земских соборах и помимо них. Правительство само их вызывало, призывая на земские соборы выборных, «которые умели бы рассказать обиды и насильства и разорения» и обещая, что обсудит с ними «всякие нужды и тесноты» населения и будет «о Московском государстве промышлять, чтобы во всем поправить, как лучше». Но выполняло оно из этих пожеланий лишь то, что было полезно и нужно для интересов «государева и земского дела», а выборных людей держало в положении полезных сведущих людей да покорных челобитчиков. Земские соборы так и не вошли органическим элементом в политический строй Московского государства. Лишь в первые годы царя Михаила они существенная опора еще неокрепшего правительственного авторитета, а затем сходят на роль голоса «всей земли», сословных ее элементов, к которому правительственная власть прислушивается деловито, но с возрастающим недовольством. Слишком громко звучит для ее слуха критика приказного управления и деятельности правящих верхов на соборах 40-х годов XVII века. Эта критика вызывает острую тревогу в связи с народными волнениями, которых основной мотив – недовольство засильем приказной бюрократии и тяжкого закрепощения всех общественных интересов государственной силой. Попытка отдать дело о псковском бунте в 1650 году на суждение земского собора дала настолько неудовлетворительные результаты, что власти приняли меры для усиленного наблюдения за «воровскими» речами, какие раздались в самой столице. Правительство спешит свести на нет практику совещаний со «всей землей». Земские соборы 50-х годов – по вопросу о борьбе за Малороссию – только внешняя форма, без подлинного живого содержания. Опрошенные «по чинам-порознь» члены собора только повторяют готовое решение царя и его боярской думы. И когда московские торговые люди разных статей выступили в 60-х годах с заявлением по поводу запроса выйти из тяжелого финансового кризиса, созданного неудачной денежной политикой правительства, - что они не могут высказываться по столь важному вопросу, по