Оксана стояла у мольберта и набрасывала углем портрет летчика Шумилина. Бросив взгляд на летчика, она увидела, что кресло опустело, и тотчас почувствовала, как сильные руки Михаила обняли ее.
— Так я никогда не закончу вашего портрета, — строго сказала она, не поворачивая покрасневшего лица. — Ну что вам стоит посидеть смирно один часик?
— Но это же скучно — сидеть и только смотреть на вас, — ответил Михаил. — У меня так мало времени… — он повернул ее лицо к себе и поцеловал.
К ним постучали, но Оксана не успела ни ответить, ни открыть. Сергей Сергеевич раздраженно распахнул дверь и увидел дочь в объятиях летчика.
— Извините, — смутившись, сказал он. Потом, словно спохватившись, добавил: — Я хотел узнать, долго ли вас ждать? — И, пытаясь избавиться от неловкости, торопливо объяснил: — Мы пришли из лесу голодные как волки, можем оставить вас без обеда.
— Ах, вы вернулись? — воскликнула Оксана, отодвигаясь от летчика. Михаил, уронив руки по швам и глядя на Сергея Сергеевича блестящими глазами, спросил:
— Хорошо отдохнули?
Все еще держась за ручку двери, Сергей Сергеевич с улыбкой сказал:
— Уверен, что не так хорошо, как вы.
— О, — засмеялся летчик, — никаких сравнений!
Отступая, Сергей Сергеевич думал: закрыть дверь или нет? Оставил открытой, надеясь, что дочь и летчик последуют за ним. Идя по коридору, качал головой; «Ай да Оксана! Значит, Митя был прав — девушки осмелели и пытаются удержать тех, кто уходит от них…»
Когда Михаил и Оксана вошли в столовую, все глядели на них, держа наполненные бокалы. Может быть прочитав что-то в сияющих глазах летчика или заметив румянец на щеках Оксаны, все торжественно принялись чокаться, будто поздравляли их. А Митя с горячим пафосом произнес:
— З-за ваше здор-ровье!
«Ничего же такого не произошло, — думала Оксана, сидя рядом с Михаилом, — почему с нас не спускают глаз?»
А Митя, выпив свой бокал, так расшалился, что вытащил из букета розу и принялся жевать ее. Он всем видом пытался показать, что присутствует не на обычном семейном обеде, а на историческом, в честь помолвки. Наконец-то его разборчивая сестра полюбила летчика, кудрявого поднебесного жителя. И он подал Михаилу, не расплескивая, полный бокал:
— Выпьем за долгую жизнь!
— Не могу, — с улыбкой сказал Михаил, — сейчас уезжаю на работу.
— Тоже сказали! А кому из нас не на работу? Я в шесть, как из ружья, должен быть на крыше своего завода, хватать и тушить зажигательные бомбы, известно, что фашисты не признают воскресных дней. Евгений тоже должен явиться в свое ополчение, шагать ать-два, направо-налево… А папа поедет в свой госпиталь, резать руки-ноги, у кого они лишние… Все вернемся на свои посты. Ну, по последней!
Оксана с неприязнью заметила, что Митя уже перешагнул через край, неизвестно до чего теперь договорится. Она задержала его руку, поднявшую новый бокал:
— Не торопись!
Следуя ее примеру, Елена Петровна перехватила руку мужа, подставила свой стаканчик и отлила из его бокала половину.
— Пусть мне будет плохо, ты, видно, забыл, что вечером поедешь не на концерт.
Слово «вечер» взлетело и повисло, бросив тень на помрачневшие лица. Наступила мгновенная тишина.
Михаил крепко сжал руку Оксаны, полузакрыв глаза, задержал дыхание. Потом встал, резко отодвинув стул:
— Простите, мне пора.
Словно по сигналу, все поднялись.
Петр Кириллович, чтобы наверстать потерянное время, решил воспользоваться машиной летчика, а не тащиться пешком до станции.
Летчик охотно согласился подвезти, и Петр Кириллович сказал дочери, чтобы она уложила вещи.
Елена Петровна тоже стала собираться и торопила мужа, которому хотелось еще побродить по саду.
Видя, что все уезжают, собрался и Митя, забежал на кухню, набрал кое-что поесть. И когда машина тихо тронулась к воротам, Митя с тяжелым рюкзаком за плечами обнял отца:
— До следующего воскресенья!
Обычно Сергей Сергеевич с дочерью стояли у дома и смотрели, как скатывались с горы машины, но сейчас он стоял один, потому что Оксана поехала проводить до шоссе своего летчика. И теперь она вернется не скоро. Будет ходить около реки, переживая и обдумывая свои новые чувства. «Хорошо, что она ушла», — думал Сергей Сергеевич. Ему трудно сейчас разговаривать с ней, он обязательно спросил бы, полюбила ли она Михаила или это просто дружба. Спросил бы… Да нет, ничего бы она ему не ответила. Теперь о таких вещах с отцом не говорят. Напрасно я трачу время на обдумывание этого вопроса, она ответит: «Не вмешивайся не в свое дело». Так, во всяком случае, сказал бы Митя, но так может сказать и Оксана, хотя у нее характер другой. Она скромна, не то что Митя, который все-таки сорвиголова.
Сергей Сергеевич пошел к дому, прислушиваясь к шороху листьев под ногами. «Сейчас я должен отдохнуть, — думал он. — Хирург должен быть холоден как лед!» Он все пытался прогнать тревогу, которая вдруг охватила его оттого, что Оксана так неожиданно, так удивительно вела себя, а может быть, и оттого, что кончился легкий день и надвигался тяжелый вечер.
Каждое утро, за час до отъезда в госпиталь, профессор с шумом распахивал дверь, выходил в сад и шагал по аллее до моста через обмелевшую речку. Шагал, останавливался, потирал лоб, качал головой. «Нет, сколько ни думай, этого невозможно понять…» Останавливался, навалившись на перила моста, прислушивался к журчанию воды и представлял, что ждет его в госпитале. Может быть, сегодня там будет хуже, чем вчера… Будет столько искалеченных людей, что он и не сможет всем оказать помощь. Вспомнив раненых, он закрыл глаза и сжал кулаки.
«Нельзя выносить без гнева эти миллионы смертей. Нельзя без боли видеть гибель лучших, молодых… Боже мой, почему каждый раз, когда я должен быть холоден, меня сжигает волнение? Никогда я не смогу спокойно наблюдать смерть этих прекрасных молодых людей. Никогда!»
Оксана, увидев отца у реки, подумала с грустью: «Вот и кончился праздник, настали будни, а будни — это работа…» Она прошла в свою комнату, надела халат, приколола фотографию Михаила к мольберту и стала заканчивать его портрет.
Оторвалась от работы, когда совсем стемнело, из оврага поднялся туман. А вместе с туманом к сердцу подкралась тревога. Опять ночь. Опять бомбежка. Ничего не известно. Ничего. Может быть, сегодня, когда будем спать, фашистский бомбардировщик заметит в темноте белую дачу и бросит на нее бомбу…
С соседних дач инженеры, врачи, ученые уже переехали в город. Отец остался, уверяя, что только в тишине леса он может унять свой гнев, успокоить сердце. Оксана предлагала перекрасить в зеленый цвет дачу, но отец сказал, что немцы очень хорошо осведомлены о расположении военных объектов и не будут швырять бомбы куда попало. Однако Оксана уже знала случаи, когда бомбардировщик, пролетев тысячу километров, сбрасывал бомбы на капустное поле.
В сумерках Оксана словно постарела, на лице появились морщинки, она вся внутренне сжалась. Опять будут урчать над их домом самолеты. Опять вспыхнут пожары, будут слышаться тяжелые взрывы. Так было в понедельник, в среду, в пятницу. В пятницу, после особенно тяжелой ночи, она поехала в город повидаться с друзьями. Но попала на собрание в Союз художников. Как раз выступал ее друг, художник Роман Уваров. Он говорил о времени, которому художники обязаны отдать свой талант. Не вдумчивые пейзажи, не натюрморты с яблоками и сиренью требует время от художника, а портреты людей, которые решают судьбу страны. Художники должны запечатлеть священную борьбу народа, должны создать портреты героев, защитников Москвы, зенитчиков, летчиков, прожектористов, рядовых и генералов, которые защищают Родину.
Оксана тотчас подумала: не написать ли портрет летчика Шумилина? Ведь каждый, кто увидит на полотне его волевое, смелое лицо, будет уверен — наши люди не пропустят врага.
В тот же день Оксана договорилась с Михаилом, что в свободное от полетов время он будет ей позировать.
Сегодня был их первый сеанс, и он оказался таким неудачным.
В доме стало совсем темно, и Оксана, опустив маскировочные шторы, зажгла лампу, чтобы поужинать с отцом.
— Как это ужасно, — вздохнула она, — каждую ночь ждать, что тебя убьют.
— В твои годы я был храбрее! — сказал отец, с укором взглянув на нее.
Оксана нагнулась к отцу и горестно призналась:
— Вряд ли тебе придется еще увидеть девушку, которая так позорно боится бомбежки. Каждый вечер я леденею от страха. А в тот вечер, помнишь, когда я пошла на концерт Евгения и осталась ночевать у них, на улице Горького, я тогда чуть не умерла. Ух, какой был налет! Евгений и Лена вышли на балкон и почти силой вытащили меня посмотреть, как два прожектора поймали бомбардировщик и повели его. А мне все казалось, что бомбардировщик кружится над их домом, а их дом белый, восьмиэтажный, да еще эта ужасная статуя на фронтоне, летчик, наверно, видел и целился, но зенитки обстреливали его со всех сторон… Я не выдержала, побежала в коридор, легла на какой-то ящик и укрылась шубами, чтобы ничего не слышать…
— Несовременная исповедь. Очень несовременная. Я знаю, что студентки первого курса дежурят на крышах университета, тушат зажигательные бомбы.
Закрыв лицо руками, Оксана откинулась в кресле.
— Только бы не пропустили в Москву бомбардировщики! — тихо сказала она. И вдруг что-то вспомнила, откинула ладони, устремив вдаль внимательный взгляд, словно кого-то разглядывая в тумане. — Заметил, папа, как Михаил не похож на других? Заметил, какое у него спокойное лицо, будто он не знает, что такое страх… Вот почему я его полюбила. Когда я думаю о нем, я становлюсь смелее, кажется, с ним мне бояться нечего. Он защитит…
Она умолкла, увидев, что отец качает головой и улыбается.
— Дорогая моя, — медленно начал он в ответ на ее выжидательное молчание, — мне кажется, ты ошибаешься, называя свое чувство к Михаилу любовью. Это просто увлечение, потому что, любя, мы не отдаем себя под защиту любимых, а становимся такими сильными, что сами желаем защищать. Но я замечал твое увлечение и тем художником, который перестал у нас бывать.