Лыков приказал водителю вернуться к гостинице "Минск", здесь он отпустил машину, решив прогуляться. Он дошел пешком до Пушкинской площади, спустился по бульвару к улице Герцена и оказался возле старого двухэтажного дома грязно-серого цвета. Вошел в крошечное душное помещение, за деревянной стойкой сидел мужчина лет сорока в синем рабочем халате, он пил чай и читал газету "Советский спорт". Лыков предъявил служебное удостоверение, вытащил три фотографии Нила и положил на прилавок.
Лицо часовщика сделалось напряженным, лоб мгновенно покрыла мелкая испарина. Когда он отодвигал стакан чая, ложечка зазвенела, рука дрогнула. Он посмотрел фотографии, вернул одну за другой. Левую руку старался держать не на виду, а под прилавком. На указательных и среднем пальцах блатные татуировки перстней, значит, сидел.
— Одиннадцатого и двенадцатого июня? — переспросил часовщик придушенным голосом и поскреб затылок. — Это, значит, десять дней назад? Нет, не видел такого. У меня на лица хорошая память.
— Может быть, у вас сменщик есть или еще кто работает?
— Сменщик в отпуске, я сейчас один. Старушка уборщица приходит по вечерам, через день. Но она совсем слепая.
— У вас ремешки продаются?
— Сейчас нет, — покачал головой часовщик. — Есть браслеты по три рубля двадцать копеек. Стальной и еще золотого цвета. Разного плетения. Вот, смотрите.
Он вытащил из коробки и положил на прилавок несколько металлических браслетов. Лыков внимательно рассмотрел их, будто собрался что-то купить, задал несколько общих вопросов, спросил у часовщика паспорт и переписал данные в записную книжку. Он вышел на воздух и стал подниматься вверх по бульвару, раздумывая, почему часовщик соврал. Опыт оперативной работы, считая работу в уголовном розыске, у Лыкова не так велик, — всего семь лет, но этих семи лет хватило, чтобы научиться немного разбираться в людях и отличать ложь от правды.
Вернувшись в рабочий кабинет, Лыков сделал пару звонков и проверил паспортные данные часовщика. Петр Винник, родился в Москве. Закончил машиностроительный техникум, дважды судим за квартирные кражи и спекуляцию. Последний раз вернулся из заключения четыре года назад. Через знакомых нашел место мастера в ремонте часов, — говорят, у него золотые руки, починит что угодно, от браслетика или колечка с камушком до гусеничного трактора.
По оперативным данным, серьезных дел за Винником нет. Время от времени занимается скупкой и перепродажей импортной радиоаппаратуры и фирменных тряпок. Однако, действует осторожно, поймать Винника с поличным еще не удалось. Теперь понятно, почему он так заволновался в ту минуту, когда перед носом раскрылось удостоверение офицера госбезопасности. Да, испуг можно объяснить… И все-таки Винник врал, будто не встречал иностранца. Почему врал? Ответа пока нет. Лыков рассказал о своем походе Гончару, затем составил короткий рапорт, где предложил установить скрытое наблюдение за Винником и поставить на прослушку его рабочий и домашний телефон.
Глава 17
Борис выхлопотал на работе недельный отпуск, позвонил Гале и сказал, что хотел бы подышать воздухом, государственная дача тестя Вадима Егоровича Шубина в Завидово — как раз подойдет, и не надо тратиться на путевку в дом отдыха. Галя немного удивилась этой поспешности, заметила, что, мол, тебе никогда не нравились те места, но раз уж решил ехать, что ж, — катись. Вадим Егорович наверняка потерпит тебя несколько дней, но только не напивайся, а если напьешься, — не болтай ерунду. Папа не любит болтливых глупых мужчин. И засмеялась, будто сказала что-то смешное.
— Я хотел, чтобы ты спросила у отца, можно ли…
— Ну что за церемонии? Сам с ним поговори. Папа будет рад.
И бросила трубку, она вечно опаздывала. Борис набрал номер, представился секретарю, пожилой мымре, похожей на воспитательницу, через минуту что-то щелкнуло в трубке, он услышал хрипловатый баритон тестя и как-то неожиданно для самого себя оробел, скомкал начало разговора. Сказал несколько общих слов, а затем и попросил разрешение Шубина пожить у него на даче неделю. Тесть спросил, когда он собирается приехать и услышал: хоть сегодня после работы. И сказал, — подходи к шести к главному подъезду Госплана на проспекте Маркса, Шубин будет как раз в тех местах и его подберет.
Борис повесил трубку побродил по кабинету, вспоминая подробности разговора. Шубин всегда говорит ровным негромким голосом, повышая его только в минуты гнева, редко выражает радость и вообще какие-то человеческие чувства. Но сегодня, кажется, голос был каким-то другим, по-человечески теплым. Он действительно обрадовался звонку зятя и неожиданной просьбе, если вообще способен радоваться. Однако не предложил прислать за Борисом машину, ведь тестю ничего не стоило, — одно слово, — и казенная "Волга" примчится хоть на край света. Он знает, что Госплан хоть и недалеко от работы Бориса, но добираться туда неудобно. Это вообще в характере Шубина, — не баловать близких людей вниманием и заботой.
Ровно в шесть Борис подошел к зданию Госплана, чуть поодаль от главного подъезда увидел черный "ЗИЛ". На переднем сидении рядом с водителем сидел Шубин в сером костюме. Борис залез на заднее сидение, машина сорвалась с места и помчалась по улицам и набережной. Перед "ЗИЛом" катила "Волга", там сидели водитель и охрана: три паренька в костюмах и светлых рубашках. В дороге Вадим Егорович, как обычно, молчал, смотрел куда-то в даль или вытаскивал бумаги из портфеля, читал и снова смотрел в даль.
Водитель, серьезный дядька лет пятидесяти с простым лицом, никогда не открывал рта, если его не спрашивали, и, кажется, знал всего несколько слов: здравствуйте, до свидания и добрый вечер. Выехали на загородное шоссе, первая машина, отпугивая водителей короткими гудками и мигалкой, спрятанной под решеткой радиатора, освобождала левый ряд, за ней неслась машина Шубина. Сто пятьдесят километров одолели за час с небольшим. За всю дорогу Шубин не задал ни единого вопроса, только заметил вслух, кажется, самому себе, что погода к вечеру испортится. Подъехали к зеленому забору, встали у какой-то будки и, когда ворота открылись, тронулись дальше по узкой асфальтовой дороге, — здесь очень редко попадались машины, государственные или частные, пешеходов не было. "Волга" с охраной осталась по другую сторону забора.
Могло показаться, что дорога шла диким лесом. Высокие сосны, березки и только изредка, если хорошо приглядеться, увидишь за деревьями, вдалеке от дороги, деревянный дом с двускатной крышей и застекленной верандой, но в окнах нет света. Большая часть домов пустовала, в других спасались от жары и городской духоты важные партийные боссы и высокие государственные чиновники.
Жизнь здесь шла медленно и монотонно, по раз и навсегда заведенному порядку, точнее, никакой жизни не было видно. Никто не ездит на велосипеде, не слышно детских голосов, музыки, не видно отдыхающих. Шубину могли найти дачу поближе и покомфортабельнее, но он почему-то любил это место. Подъехали к дому, когда небо потемнело и по крыше забарабанили крупные дождевые капли. Шубин, подхватив портфель, поднялся на крыльцо. Он остановился на верхней ступеньке и бросил взгляд на спортивную сумку, которую держал в руках Борис, синюю с крупной надписью Adidas. Этот короткий взгляд был удивленным, каким-то странным, будто брезгливым. А, может быть, Борису просто показалось.
Шубин ушел к себе в комнату. Водитель вытащил из багажника какие-то бумажные сумки, занес их на кухню и незаметно уехал. На веранде Бориса встретила Клавдия Ивановна. Он не знал, что теща здесь. Одетая в неряшливое платье с коротким рукавом, с оголенными дряблыми руками, она выглядела уставшей и чем-то расстроенной, глаза красные, будто она не высыпалась или недавно плакала.
— Боренька, как я рада, что ты приехал, — она обняла зятя и снизу поцеловала в подбородок. — Какой ты молодец. Как хорошо… Полтора месяца не был. Ты еще не забыл, где твоя комната? Ужинать будем через час.
Борис вошел в комнату, где они обычно останавливались, когда приезжали сюда с Галей. Две железные кровати, старый платяной шкаф, дешевая стеклянная люстра с рожками и ни капли человеческого уюта. Борис переоделся в спортивный костюм, вышел на веранду. Хотел присесть к столу, но тут увидел Николая. Единственный сын Шубина сидел в темном углу и делал вид, что читал газету. Он был небрит, с отечным с похмелья лицом, одет в цветастую рубашку и синие брюки. Николай поднял глаза от газеты, молча кивнул, что-то буркнул под нос и снова углубился в чтение.
Это был красивый мужчина, с каштановыми вьющимися волосами, точеным лицом и пронзительно синими ясными глазами. Дело немного портил глубокий шрам на лбу и похмельная отечность лица. До двадцати семи лет Николай числился студентом какого-то института, потом его то ли выгнали, то ли сам ушел. И чем занимается — неизвестно. О нем в семье почти никогда не говорили. Если в доме появлялся Николай, значит, — быть неприятностям. Он просто так никогда не приходил, только с какой-то просьбой, чаще всего просил денег или еще что-то, — к семейным тайнам Бориса близко не допускали, да он в эти тайны и не лез. Вот и сейчас Николай ждал, когда отец примет душ и переоденется с дороги. Борис вышел, постоял на крыльце, дождь перестал, потянуло ветерком. Он спустился вниз по ступенькам, вышел на дорогу и прошелся по асфальту. Было тихо, людей не видно, ветер свежий и приятный. Пахло близкой осенью, грибами и дождем.
Борис побродил и вернулся, когда прошел час с небольшим. Он был немного голоден, но ужин уже подали. На веранде не было ни души, теща куда-то пропала, и Николай ушел. Справа широкий длинный стол, сервированный белыми тарелками с золотыми ободками. Супница, закрытая крышкой, плошка с помидорами и огурцами, тарелка с селедкой и запотевшая литровая бутылка "Столичной", экспортный вариант. В коридоре никого не видно. Борис взял номер "Огонька", сел на стул возле двери и стал лениво переворачивать страницы, дожидаясь, когда появится Клавдия Ивановна и позовет к столу. Но никто не шел.