— Отправить ее в кандей, — не проблема. Но Шубин может сделать всего один звонок кому-нибудь из самых больших людей, с которыми он водит дружбу. В деле написано, что он ходит на хоккей на приз газеты "Известия". И сидит в ложе рядом с Брежневым и министром обороны Устиновым. Вот это и есть — близкий круг его друзей. Ну, Шубин снимет трубку, — и Голуб на свободе. А мы… С нас могут запросто погоны снять.
— Двойка тебе по психологии, — добродушно усмехнулся Гончар. — Ты прочитал много чего о Шубине, но не разобрался, что это за человек. С одной стороны партиец, фронтовик, прекрасный специалист в области вооружений. Но бабник — это раз. И карьерист — это два. Но семья, дети, бабы, — все это для него на втором месте. Он живет ради карьеры, — это для него главное. Он не станет позорить честь коммуниста и свои благородные седины, звонить первым лицам страны, чтобы вытащить из кандея очередную бабу, директора второсортного кабака. Особенно, если статья у любовницы какая-нибудь тухлая. Например, сводничество или валюта. Понял?
— Но почему мы сразу нацелились именно на Голуб? У Шубина полно друзей, знакомых женщин и вообще… Можно начать хотя бы с членов семьи.
— Мы отработаем все связи Шубина. Но близкие друзья и родственники Шубина — люди проверенные. Их всех КГБ десять раз под микроскопом рассмотрел. Голуб — единственный сомнительный человек в его окружении. Шубин называет ее своей последней любовью. Не знаю, он в курсе или нет, что его любовь два раза была под следствием за воровство. Один раз чудом спаслась от тюрьмы. А в молодости получила реальный срок. Работала в рюмочной и разбавляла водку. Пришли из ОБХС, сделали контрольную закупку. Исследовали водку в ящиках, — она вся водой разведена. Пожалели ее, — она уже была матерью, — дали три года. От звонка до звонка отсидела, в республике Коми. Это только кажется, что от воровства до измены Родине большое расстояние. На самом деле — один шаг. И чутье сыщика говорит, что Голуб или ее сын, — наши клиенты.
В среду в десять утра, когда Оксана Сергеевна Голуб собиралась на работу, позвонила давняя подруга, товаровед крупного универмага по имени Зина, и сказала:
— Оксана, ты говорила у тебя ставка официантки свободна?
— Ну, была свободна. Но я как раз сегодня хотела одну девочку посмотреть… Уже обещала.
— Я тебя умоляю, никого не смотри. У меня есть дальняя родственница из Ногинска. Прекрасная аккуратная девушка, красавица. Словом, надо ее взять. Буду очень благодарна. Ну, ты знаешь, я столько раз тебя выручала… Кстати, нам на будущей неделе обещали привезти австрийские сапоги, — тогда позвоню. Мою родственницу зовут Надя, запиши, пожалуйста… После обеда сможешь с ней поговорить?
— Ну, пусть подъезжает.
Голуб хотела что-то возразить, но не стала. Товаровед человек особенный, ее просьбу не трудно выполнить, а хорошая обувь всегда нужна. Второпях заканчивая завтрак, Голуб вспомнила, что недавно был разговор, будто у Зины неприятности с милицией. Надо было узнать, что за неприятности, — серьезные или пустяки. Скорее, — пустяки. Если Зина занята трудоустройством какой-то дальней родственницы из Ногинска, значит, ничего серьезного.
Голуб приехала на работу после полудня, вошла в кабинет, заглянула в записную книжку и вспомнила, что в той части ресторана, где клиенты ужинают в беседках на свежем воздухе, сегодня рабочие должны закончить ремонт, заменить несколько прогнивших досок и поправить ступеньки. Если за работягами не проследить, — а кроме нее в этом ресторане надеяться не на кого, — обязательно схалтурят или материал украдут. Она уже поднялась из-за стола. Но задержалась на минуту, глянула на себя в большое прямоугольное зеркало, висевшее на стене, увидела в нем ухоженную даму с высокой прической, — гораздо моложе сорока пяти, — в бежевом костюме, голубой шелковой блузке, которая подарил Шубин. Да, она очень даже ничего, очень даже…
Голуб не довела мысль до конца, зазвонил телефон, секретарь сказала, что явилась какая-то девушка, по поводу трудоустройства. Голуб вспомнила об утреннем разговоре и сказала, мол, пусть войдет. Дверь чуть приоткрылась, в щель протиснулась особа лет тридцати, худая и остроносая, состоящая не из приятных женских округлостей, а из одних острых углов, — лишенная капли привлекательности. На бледном лице пятна нездорового румянца, будто кожу ошпарили кипятком. Голуб почему-то испытала приступ инстинктивного безотчетного страха и сразу решила, что от этой особы надо держаться подальше.
Женщина подошла к столу и залпом пальнула, что она родственница Зины, работа официантки ей очень нужна, потому что ребенок на руках, мужа след простыл, алиментов нет… Она говорила сбивчивым ломким голосом, очень торопилась и волновалась. Выдавая бессвязные реплики, полезла в сумочку, трясущимися руками вытащила конверт. Голуб, привыкшая доверять своей безошибочной, интуиции, только взглянув на этот конверт, и сразу решила, что дальше произойдет нечто жуткое, непоправимое, возможно, катастрофа жизни. Представила во всех подробностях, что может случиться, — и животный ужас сжал сердце кольцом. Надо это как-то остановить…
Она вскочила, зачем-то через стол потянулась рукой к женщине, но та уже бросила конверт, на лету он открылся, посыпались зеленые купюры. Голуб только успела разглядеть ту банкноту, которая упала на столешницу ближе к ней, — двадцать американских долларов, — и подумала, что за всю жизнь держала в руках такие деньги всего несколько раз. У Голуб перехватило дыхание, глаза вылезли из орбит.
— Позвольте, милочка, — сказала она. — Позвольте, что вы тут устраиваете… Убирайтесь немедленно… Заберите это…
Тут Оксана Сергеевна сделала то, чего нельзя было делать: схватила купюры и стало засовывать их обратно в конверт, потом спохватилась, бросила. В тот же миг, будто это действие сто раз репетировали, — дверь распахнулась настежь, ввалились три мужчины, скрутили руки, повалили Голуб на стол, прижали к столешнице и надели браслеты наручников. Девушка с ошпаренным лицом стояла в углу и равнодушно наблюдала за этой страшной унизительной процедурой.
— Что вы делаете, сволочи, — закричала, обливаясь слезами Голуб. — Что же вы делаете… Пустите…
Она захотела закричать еще громче, позвать на помощь, — хотя ясно, — тут уж сам Бог не поможет, — но голос пропал, из груди вышел хриплый шепот, Оксана Сергеевна закашлялась, захлебнулась слезами.
Глава 21
Ночью Борису снилось, будто он должен выступать в Кремлевском дворце съездов на комсомольском съезде. Зал, затихает, когда он выходит на трибуну. Тысячи глаз смотрят на него из полумрака, люди ждут. Борис спокоен и сосредоточен, он кладет перед собой красную папку с текстом выступления. Откашливается, делает глоток воды из стакана, открывает папку, но внутри пустота, кто-то вытащил машинописные страницы или они выпали, когда он шел к трибуне. Борис смотрит в лица людей, сидящих в зале, лица внимательные и серьезные. Он должен что-то говорить, но сказать нечего: он понятия не имеет, по какому случаю собрались люди. Он стоит и думает, что делать. И ни одной спасительной мысли.
Тишина заканчивается, люди перешептываются, слышен нарастающий гул голосов. Он переминается с ноги на ногу, покашливает в кулак, хочется провалиться сквозь землю. Надо что-то говорить, но сказать нечего… Борис открыл рот, застонал и проснулся. Свет утра проникал через неплотно задернутые полосатые льняные занавески. В открытую форточку влетали звонки трамвая и шум автомобилей. Галя в бордовом халате сидела перед зеркальным столиком и подводила глаза.
— Что снится комсомольцам? — в последнее слово она вложила весь запас иронии, накопленный за ночь. — Собрания или разврат?
— Собрания. К сожалению.
— Хоть бы один раз правду сказал. Такие типы как ты, ярые комсомольцы, активисты, будущие партийные деятели, — в душе самые большие развратники. И бабники.
— Не стану тебя переубеждать. Теперь, когда ты выговорилась, стало легче?
— Ты во сне скрипел зубами, — сказала она, не бросая своего занятия. — Один знакомый врач говорил, что это верный признак глистов. Ну, скрипеть зубами во сне. Тебе надо срочно к врачу. Сдашь анализы и понятно станет, что делать дальше… Ну, с этими твоими глистами. Их же надо выводить. Или ты с ними всю жизнь собрался жить? До старости?
— Что ты болтаешь… Нет у меня никаких глистов.
— Если скрипишь зубами, значит, есть. Совсем забыла… Я нашла человека, который одолжит денег. Приходи пораньше. И пойдем к нему. Это тут недалеко, пешком…
— Кто это?
— Какая разница? Просто хороший человек. Он дает пять тысяч рублей. Без процентов, без всяких расписок. Просто потому что у нас общие знакомые. И он мне верит на слово.
— Откуда ты знаешь этого Рокфеллера?
— Ну, пару раз консультировала его по поводу покупки картин старых мастеров. Он собирает европейскую живопись. В частности, старых голландцев. Ему нужно было убедиться, что картины, которые он брал у коллекционера, — не подделки. Я нашла опытного эксперта. Он дал положительное заключение.
— А я зачем нужен? Раз он тебе доверяет без расписок?
— Догадайся сам, ты же умный мальчик. Как, по-твоему, я понесу обратно по темным переулкам пять тысяч рублей? Я ведь могу вернуться без головы. И, что немаловажно, — без денег. На что тогда покупать видеомагнитофон и прочее?
Он встал, пошел в ванную, потом на кухню. Холодильник оказался пустым. Только на верхней полке в пакетике лежало полбатона белого хлеба и кусочек сливочного масла. Банка растворимого кофе — тоже пустая. Только в чайной жестянке на дне немного черного чая, старого и мелкого, с тошнотворным запахом гниющих опилок. Он вернулся в спальню, Галя уже залезла в черное в белый горох платье, тесно облегающее талию и упитанный зад, — и теперь вертелась перед зеркалом.
— У нас третий день пустой холодильник, — сказал он. — Это так: информация к размышлению.
— Вот и поразмышляй. Это ведь ты, а не я, ездишь по разным организациям, выступаешь с лекциями о том, как хорошо жить при развитом социализме. Травишь байки, как у нас много тракторов, комбайнов и товаров для народа. А теперь возьми авоську и сходи в продуктовый магазин, что в нашем доме. Может быть, ты узнаешь много интересного. Например, что молоко бывает только по утрам. И к обеду на прилавках — покати шаром. А я возвращаюсь с работы вечером. Поэтому холодильник пустой.