— Как вы рассчитываетесь за вещи, рублями или валютой?
— Боже упаси… Только рублями.
Гончар положил на стол несколько фотографий хорошо одетого мужчины лет пятидесяти, спросил, знакома ли с ним Голуб и удивился, когда услышал отрицательный ответ.
— Вспоминайте лучше. Вы должны его знать.
— Я его не помню, честное слово.
— При обыске в вашей квартире нашли фотоаппарат "Зенит — Е", модель выпущена к Олимпиаде. Ее не было в свободной продаже. Небольшая партия ушла через валютные магазины "Березка". Как к вам попал этот аппарат?
— Сын, кажется, принес. Точно не помню.
— Придется вспомнить. Сын увлекается фотографией?
— Меня уже спрашивали об этом. Володя в детстве, то есть в школе, увлекался. Карточки сам печатал. У него увеличитель был. Но уж давно это дело забросил…
Допрос продолжался еще часа три без перерыва. Под конец Оксана Сергеевна впала в состояние отупелой заторможенности, гражданина начальника видела и слышала плохо, будто Гончар стоял где-то далеко, на высокой горе, и его слова отдавались эхом. Она все время переспрашивала, выставляла вперед ухо. И видела происходящее словно через пелену белесого тумана. Наконец, ей велели расписаться внизу каждого исписанного листка, — с моих слов записано верно и мною прочитано. Гончар сложил листки в папку, закурил и сказал сухо, не выдавая эмоций.
— С этим иностранцем, ну, который на фотографии, ты знакома. Его Зовут Томас Нил. Может, тебе он другое имя называл, — не знаю. Так что, будешь сидеть в камере и вспоминать. Кстати, для справки: твой сын Владимир Голуб задержан вчерашним вечером у магазина "Березка" на Старом Арбате. Пытался продать сертификаты иногородним гражданам. Те приехали отовариться в Москву и тут… Такая неприятность. Ему будет предъявлено обвинение в установленный законом срок.
Голуб закрыла глаза и подумала, что умрет прямо сейчас.
— Меня — хоть на куски режьте. Только сына не тро…
Голуб, не закончив слова, лишилась чувств и боком повалилась на бетонный пол.
Следующим утром Гончар просматривал новые материалы на Оксану Сергеевну, поступившие от оперативников. Действительно, в ресторане "Русская сказка" часто появляются иностранцы с разными девицами. В основном это служащие разных компаний, представительства которых открыты в Москве, попадаются югославы, — строители гостиницы "Космос". Иностранцы недорого продают администраторам и официанткам разный ширпотреб, а те занимаются спекуляцией. Ресторан пользуется популярностью среди иностранцев, потому что хорошая кухня и оркестр приличный, но главное, расположен он вдалеке от людских глаз, там можно спокойно поужинать с девушкой и не волноваться, что в зале появится законная жена или ее лучшая подруга.
В папке были подколоты разные документы, например, копии справок, в том числе из районной поликлиники, — о болезнях Голуб, ее жалобах на здоровье, карточка из стоматологической поликлиники, венерического диспансера, где все работники общепита регулярно проходит обследования. Из справки Гончар узнал, что венерическими и кожными болезнями Оксана Сергеевна в данный момент, не страдает, — и то ладно.
Были несколько листков, исписанных бисерным женским почерком некоей Марины, внештатной стукачки, дальней подруги Голуб. Подруга доносила, о чем говорила Голуб первого мая за праздничным столом. Превозносила западные ценности, восхищалась моделями одежды, увиденными в немецком посылочном каталоге "Квель", жаловалась, что подруга из комиссионного магазина, где торгуют антиквариатом, всучила ей парные фарфоровые фигурки пастушка и пастушки, — очень милые, французские, — но одна оказалась с дефектом. И прочая не заслуживающая внимания пустая ерунда. Еще по большому секрету хвасталась, что некий близкий друг обещал ей подарить серьги с бриллиантами. Свою связь с Шубиным Оксана Сергеевна перед подругами и родственниками, самыми ей близкими людьми, — никогда не раскрывала. Для них Шубин оставался "одним ухажером", "серьезным мужчиной" или "поклонником". Но сын ее знал, с кем встречается мать, — это установлено.
Гончар заканчивал просмотр документов, когда наткнулся на еще один донос все той же Марины. Она сообщала, что видела Голуб там, где они часто встречаются, — женщины стригутся и укладывают волосы по субботам у одного и того же мастера в парикмахерской на втором этаже гостиницы "Минск". При встрече Голуб была чем-то расстроена, она сказала, что при советской власти вся жизнь человека, все его свободное время проходит в очередях. И еще рассказала два анекдота: один похабный, второй — политический, про Брежнева. Гончар дважды перечитал бумагу, затем переложил досье на соседний стол. Стас Лыков прочитал и присвистнул.
— Бывает же такое… Везение. Она ходила в парикмахерскую, что в гостинице "Минск"… И наверняка прямо там в гостинице встречалась с Томасом Нилом.
— Ну вот, а ты сомневался, что Голуб замешана. И сын наверняка с стороне не остался. Они смекнули, что документам из портфеля Шубина нет цены. А покупатели на эти документы всегда рядом. Там же, в ресторанном зале, вертятся. Голуб была завербована кем-то из ее друзей иностранцев. А забрать пленки приехал Томас Нил. Надо проверить, когда Голуб последний раз была в парикмахерской.
Гончар пересел на диван, включил электрический чайник и распечатал пачку кускового сахара.
Глава 23
В середине дня Борис вернулся с работы, чтобы перекусить и переодеться. Вечером назначена встреча в Московском обкоме партии, встреча, от которой, возможно, зависела дальнейшая карьера. Два с лишним месяца назад позвонили со Старой площади из обкомовского отдела кадров, сухо объяснили, что аппарат областного комитета партии обновляется, нужны молодые перспективные кадры, для первого знакомства надо заполнить анкету и персональный листок по учету кадров.
Борис сдал анкеты в отдел кадров и втайне надеялся, что о нем забыли. Как положено, документы переправили в КГБ, там их проверили контрразведчики, затем бумаги вернули туда, откуда они пришли, еще какое-то время в них копались местные обкомовские кадровики, по второму кругу сверяли имена отца, матери, дедушек и бабушек, всех близких и далеких родственников, выясняли происхождение. Не было ли среди предков Бориса священников, крестьян-кулаков или особ голубых кровей, близких царскому двору. Уточняли, был ли кто из родни во время войны на оккупированных немцем территориях, в плену или среди перемещенных лиц, имел ли судимость и, если да, по какой статье. Еще раз проверяли, не скрыл ли Борис каких-то данных о себе, когда заполнял анкету, например, нет ли среди родственников евреев, а если есть, почему это не отмечено в документах.
Вопросов было много, даже очень много. Но главное, все эти проверки сейчас были особенно не ко времени, — Борис был чист, и родственники сплошь русские, положительные, в тюрьмах не сидели. Но никогда не знаешь, чем закончится эта возня, копнут поглубже, глядишь, — что-то вылезет. Изредка Борис вспоминал о той анкете, думал, что времени уже с избытком прошло, раз о нем не вспоминают, — тем лучше, значит, его кандидатура для работы в партийном аппарате не подходит, — и хорошо. Но третьего дня позвонили со Старой площади, назвали день и час, когда нужно придти, его будет ждать заведующий сектором печати МК КПСС Сергей Сергеевич Круглов.
Борис заглянул в холодильник, сказал "черт", взял сумку и вышел на улицу. На улице прохладно, но в ближайшем магазине "Казахстан" духота нестерпимая. В середине дня у прилавков всего несколько женщин. Есть сметана вразвес, сыр "Пошехонский" по три рубля двадцать копеек, "Российский" по три сорок, дешевая колбаса по два двадцать кончилась, вместо нее дорогая прессованная ветчина "Останкинская", — три семьдесят, еще есть яйца, тоже дорогие, — рубль тридцать за десяток.
Магазин большой, три отдела, считается исключительно хорошим, — в ближних домах живет много разного начальства, но хлебного отдела здесь нет, — надо идти на угол Банного переулка, — не очень далеко, но так можно в обком опоздать. Борис пробил в кассе чек и встал в короткую очередь у прилавка. Перед ним тощий сутулый мужчина среднего роста в заношенном пиджачке и матерчатой кепочке.
Человек снял кепку, вытер платком плешь, обрамленную темными с проседью волосами. Повернулся к Борису, взглянул на него глазами, похожими на влажные маслины. Господи, — это же Булат Окуджава. Борис и раньше мельком видел его здесь. Окуджава жил рядом, в новом доме светлого кирпича в Безбожном переулке, — дом называли правительственным. Борис подумал, что сейчас удобный случай, можно запросто обратиться к любимому поэту, сказать добрые слова, выразить восхищение стихами и песнями… Можно сказать: я чувствую то же, что и вы, вижу мир таким, каким видите его вы, но у меня нет дара воплотить эту картину в точные поэтические строфы, в двух словах сказать то, чего вообще словами выразить почти невозможно. А вот у вас получается, — метко, лирично…
Борис вспомнил, как лет десять назад, после демобилизации из армии, поехал в Киев к приятелю Володе, который работал тогда в газете "Киевский комсомолец". Именно в те дни приятель помогал с организацией двух концертов Окуджавы в местном клубе. Первый концерт прошел при таком стечении народа, что небольшой зал был забит битком. Окуджава подошел к микрофону, сказал несколько слов и начал петь. Зал мгновенно затих, люди вдохнули и забыли выдохнуть. Борис сидел в первом ряду, он тоже замер и перестал дышать.
Аккорды Окуджавы были неуверенными, голос слабым и ломким. Он дрожал как свеча на ветру и, казалось, вот-вот погаснет. Но вдруг набрал силу, подчиняя себе сквозную тишину зала, этих людей, очарованных магией слов и музыки. Публика собралась не песни слушать, а стать свидетелем чуда. Наверное, это чудо случилось.
На следующий день, когда народ пришел на второй концерт, двери клуба оказались заперты изнутри, висело объявление "По техническим причинам закрыто". Это из обкома партии был звонок, кто-то из местных начальников решил, что концерты вредные, идеологически не выдержанные, надо прикрыть лавочку. Но второй концерт все же состоялся.