— Читал, конечно.
— Я дважды перечитывал, — Круглов задрал голову и посмотрел на портрет Леонида Ильича с холопской робостью, как пес смотрит на хозяина, вспоминая его тяжелую руку. — Поверишь, плакал? Неделю под впечатлением ходил. Даже месяц. Сильная вещь. Фронтовая правда.
Круглов врал легко и как-то убедительно, чувствовался профессионал. Борис поддакнул.
— Биография у тебя хорошая, — Круглов шумно отхлебнул из стакана. — Служил в армии, отличник боевой и политической подготовки. Комсорг роты. Со всеми вытекающими… Демобилизовался. Учился на подготовительном отделении историко-архивного института. Где познакомился со своей нынешней супругой… Однако решил изменить жизнь, бросил институт. Пошел в высшую школу милиции. Учился и работал оперативником в уголовном розыске. Выдвинут на комсомольскую работу. Сотрудник ЦК ВЛКСМ… Но вот вопрос: как же ты, отслужив в армии, так и не вступил в коммунистическую партию? Каждый сознательный молодой человек, каждый комсомолец должен поставить главной целью стать партийцем. А ты… Почему не вступал?
Сказать правду нельзя. Всю жизнь Борис шарахался от этой партии, как черт от ладана, всю жизнь считал, думал: чтобы стать хорошим сыщиком, сотрудником уголовного розыска, партия не нужна. Там держат не за партбилет, а за способность работать, находить преступников, а не хлопать в ладоши на партсобрании. Борис наперед знал, — обязательно спросят про партию, — и ответил как по писанному, с искренней прямотой.
— Да, в армии была возможность вступить в партию… Там это легко. Но я еще слишком молод был, сам толком не понимал, что мне нужно. Да, не понимал. Виноват. Позже осознал ошибку. Но исправиться было трудно. На работе очередь в партию. Сейчас я читаю лекции о международном положении, работаю в комиссии по борьбе с подростковой преступностью. В партийной организации отметили, что я веду большую общественную работу. И выдвинули меня кандидатом в члены партии. Через два месяца — партийное собрание. Кончается мой кандидатский стаж. Будут решать, достоин ли я стать членом партии. Вот так…
— Что ж, кандидат в члены партии — это уже кое-что. Отец у тебя фронтовик?
— Да, в составе Первого белорусского фронта воевал на Украине, под Харьковом. Дважды ранен, контужен. Инвалид войны. Награжден орденом Красной звезды и медалью "За отвагу".
— Хорошо… Но вот вопрос, — Круглов глянул на собеседника с веселым лукавым прищуром. — По анкетам ты русский. Но имя еврейское — Борис. Строго между нами: в твою родню какой-нибудь Абрамчик не затесался? Случайно, со всеми вытекающими?
— Евреев в роду нет. Мама в молодости находилась под влиянием своей родственницы, женщины темной, верившей в бога. А я родился в середине октября, на Бориса по церковному календарю. Поэтому и назвали Борисом.
Круглов в два глотка, — словно водку, — прикончил стакан чая, и весело посмотрел на Бориса.
— Хорошо, давай так. Через три месяца, как только вступаешь в партию, я сразу направляю бумаги в твой отдел кадров. И забираем тебя к себе. Засиделся ты в комсомольцах. Пора выходить на широкую партийную дорогу. Со всеми вытекающими. По рукам?
Круглов поднялся и протянул для пожатия широкую как лопата ладонь.
Глава 25
В этот субботний день Алексей Гончар явился на работу пораньше и стал листать бумаги, которые уже давно ждали своего часа. Он начал с досье Николая, — сына Вадима Егоровича Шубина. На нескольких фотографиях Николай смотрелся прекрасно, он мог играть в кино хороших парней, строителей новой жизни: рабочих, инженеров. Приятное лицо, прямой лоб, открытый взгляд голубых глаз, темные вьющиеся волосы. Надо думать, от девушек нет прохода.
Николай и вправду поступил в ГИТИС, в автобиографии написал, что мечтает стать режиссером, ни много ни мало вторым Тарковским. Отчислен с третьего курса за прогулы и нарушение дисциплины. В деле есть несколько докладных записок от нештатных информаторов. Пишут, что Шубин-младший погряз в пьянстве, он сквернослов и циник, играет в карты, принимал участие в пьяных оргиях на даче одного уже немолодого советского композитора, падкого до юных девушек. Занимался перепродажей фирменных шмоток, возможно, валютными спекуляциями.
Его вызывали в деканат, с ним беседовал начальник курса, заместитель ректора по учебной работе, — никаких результатов. Чашу терпения переполнил случай, когда староста группы получил стипендию на двенадцать человек, но не успел раздать деньги. Оставил их в физкультурной раздевалке, а Николай стянул все до копейки у него из портфеля. Кто-то видел эту сцену и донес. Конечно, отцу ничего не стоило замять ту историю. Но он ничего не сделал для спасения сына. Николая отчислили из института. Шубин старший устроил так, что его тут же загребли в армию, отправили к черту на рога, в заполярье, на какой-то остров, где была база пограничников.
В армии Николай перенес двустороннюю пневмонию, позже — получил травмы обеих ног, едва не ампутировали, — но ни отец, ни мать даже не побывали в военном госпитале. По возвращении из армии Николай, кажется, поменялся к лучшему, его восстановили в институте, стал учиться. Но однажды стащил у отца ключи от новой машины и разбил ее в хлам, сам чудом остался жив, — пьяным всегда везет. Шубин добился исключения Николая из института, избил его до полусмерти и выгнал из дома.
С той поры отношения отца и сына испортились окончательно и уже никогда не наладились. Николай перебивался случайными заработками, когда милиция допекала, — устраивался на работу, но ненадолго. Как и в прежние годы зарабатывает мелкой спекуляцией, перепродает фирменные вещи, редкие книги, часто выпивает. Николай поселился у обычной женщины, заведующей институтской лабораторией, которая старше его чуть ли не на десять лет, у нее ребенок от первого брака. Живут в двухкомнатной квартире в Чертаново. С отцом Николай почти не видится.
Гончар еще раз просмотрел фотографии, закрыл папку и отодвинул ее на дальний край стола. С младшим Шубиным все понятно, этого типа можно вычеркнуть из списка подозреваемых. Он физически не способен к сотрудничеству с иностранной разведкой, — не из того теста слеплен. Контактов с отцом не поддерживает, одна-две встречи в год, когда он униженно просит денег, — не в счет.
После полудня позвонили от Андропова, сказали, что фотографии зарубежного туриста из гостиницы "Минск", известного как Томас Нил, были розданы сотрудникам разведки, которые в разное время работали в Америке. Один из сотрудников, кажется, встречался с Нилом. Этот человек сегодня отдыхает на своей даче в Бутово, лучше поговорить с ним лично, а не по телефону, машину за Гончаром пришлют через десять минут. Когда Гончар услышал имя человека, опознавшего Нила, он был поражен в самое сердце, и только переспросил:
— Это тот самый Иванов? — и заволновался, как школьник. — Борис Семенович?
До Бутова домчали быстро, черная "Волга" остановилась на улице дачного поселка, с обеих сторон штакетник забора, старые яблони так разрослись, что домов не видно. Гончар отпустил водителя, потому что появилась мысль, закончив дела, завернуть на местный пруд и немного поплавать. Толкнул калитку, прошел по тропинке. Охраны не видно, собаки нет. Участок — соток десять, за деревьями одноэтажный дачный домик с небольшой застекленной верандой, когда-то дом был зеленоватого цвета, теперь краска выцвела почти до белизны, вся облупилась. У невысокого крыльца кусты роз, в пространстве между деревьями — пара грядок клубники.
Дрогнула занавеска на окне, по ступенькам спустился человек в светлых брюках и желтой тенниске навыпуск. В руке он держал соломенную шляпу. На вид мужчине было лет шестьдесят, простое доброе лицо, очки в темной пластиковой оправе, вьющиеся седые волосы. На улице встретишь, решишь, — это какой-нибудь институтский преподаватель гуманитарных наук. Загар на лице и предплечьях темный, не московский. Один знакомый шепнул, будто Иванова убрали из Первого главного управления, — сделали начальником какой-то секретной группы специалистов, которая сейчас работает в Афганистане. Но что это за группа, и почему именно в Афганистане, — об этом никто не знал.
— Значит, это вы Гончар? — спросил Иванов и протянул руку. — Очень приятно. Слышал о вас много хорошего.
— Спасибо, товарищ генерал.
Гончару хотелось сказать что-то приятное, но вышло лишь несколько общих фраз, и не о том, не от души, о погоде и лесных пожарах. Они сели на деревянных ступеньках.
— Я вашего Тома Нила узнал почти сразу, — сказал Иванов. — По моим прикидкам, он дважды был в Москве за последние четыре года. Под разными именами, немного изменив внешность… Позапрошлым летом в Москве проходил научный семинар по вопросам теоретической физики. В нем участвовали американцы, довольно большая делегация. И я пошел, чтобы встретиться с одним физиком ядерщиком. Мы познакомились в Нью-Йорке в начале шестидесятых. Я тогда работал в ООН. Ну, мы поболтали. И этот мой знакомый представил меня некоему Штраусу. Это и есть ваш Томас Нил. Тогда Штраус по документам состоял переводчиком и секретарем при одном физике теоретике. Видимо, в ЦРУ Нил на хорошем счету, если посылают на такие мероприятия.
— То есть он образованный эрудированный человек?
— Пожалуй. Это непростое дело — крутиться среди ученых. Нужна эрудиция, образование. Поднимите материалы по теоретической конференции по физике двухлетней давности. Наверняка где-нибудь найдется фотография Штрауса. Он говорит по-английски с характерным нью-йоркским акцентом. А первый раз я его видел мельком лет пять назад, тоже в Москве. Но подробностей той первой встречи уже не помню.
Гончар вытащил из папки еще несколько фотографий, сделанных ленинградскими оперативниками, Иванов просмотрел их и вернул.
— Да, это он. Немного изменился, но узнать можно.
Припекало солнце, пахло горячей землей, кажется, собирается гроза. Гончар подумал, что ни одно важное решение, касающееся внешней разведки, а иногда и международной политики в целом, не посоветовавшись с Борисом Ивановым, в Советском Союзе не принимают. Гончар учился в институте, когда Иванов был резидентом советской разведки в США. Он ближайший друг Юрия Андропова, человек энциклопедических знаний и острой памяти. А выглядит простым дядькой, без барства и чванливости. Живет совсем скромно. В Америке человек его положения занимал бы шикарный особняк