в пригороде Вашингтона Джорджтауне. А здесь — облупившаяся дачка, старые яблони и несколько розовых кустов…
— Это все, чем я могу вам помочь, — сказал Иванов. — Боюсь, настоящее имя Нила будет трудно установить.
— Этого и не требуется, — Гончар поднялся. — Надо было точно убедиться, что этот Нил не случайный человек. Спасибо, товарищ генерал, вы здорово помогли.
Гончар дошагал до бутовского пруда, но купаться на стал. Дальний конец водоема подходил к местному кладбищу, прямо к могилам, к железным оградам и крестам. Гончар пожалел, что отпустил машину и зашагал назад к станции, спеша успеть до грозы.
Глава 26
Во вторую субботу сентября Борис поднялся чуть свет, перекусил, надел короткие резиновые сапоги, выцветший плащ, фетровую шляпу, подхватил рюкзак и вышел из дома. Проспект Мира был еще пуст от людей и машины попадаются редко. Моросил дождик, небо, сплошь затянутое серой пеленой, нависало совсем низко. Борис спустился в метро, в вагоне, где кроме него было лишь три пассажира, проехал несколько остановок по кольцевой линии.
Вышел на Киевской, эскалатором стал подниматься наверх, но развернулся и бросился вниз по ступенькам. Женщина, успела отступить в сторону: "сумасшедший, чего делаешь?". Вскочил в вагон метро и поехал в обратную сторону, вышел на Белорусской и, поднявшись наверх, купил в вокзальной кассе билет на электричку. Борис понимал, что слежки за ним нет. Он подумал: если начнут следить, он почувствует это кожей, сразу, у него нюх на такие вещи, — но пока все нормально, можно не дергаться. На вокзале народу порядком, но в вагоне оставались свободные места. Он ехал чуть больше часа, вышел на перроне, незнакомом и безлюдном.
Минут двадцать шагал по тропинке между дачными заборами, перешел на другую сторону шоссе. В плаще и резиновых сапогах он был похож на грибника или на дачника, приехавшего покопаться на огороде. Пару километров он шел по обочине узкой асфальтовой дороги, иногда останавливался и глядел за спину, — никого. Наконец, оказался на перекрестке, рядом с автобусной остановкой. Потоптался на месте, будто ждал автобуса, а когда тот подошел, не сел. Пересек дорогу, на другой стороне стоял стеклянный куб закусочной "Ветерок". Внутри аквариума плавали три посетителя и кассирша.
Было жарко и влажно, вовсю надрывалось радио, передавали воскресную юмористическую программу "С добрым утром". Борис пробил в кассе чек, получил на раздаче стакан кофе из жареных желудей с молоком, пирожок с капустой, пирожное — песочное колечко, посыпанное орешками.
— Сдачи нет, — предупредила кассирша.
Он раскрыл кошелек, старушечий, из искусственной кожи, отсчитал и положил на тарелочку сорок четыре копейки. Подхватил поднос, остановился возле углового столика, где Пол Моррис пил чай, мусолил газету "Сельская жизнь" и поглядывал на кисею дождя за окном над пустым полотном дороги. На краю стола большая тарелка манной каши, такой густой, что в ней стояла алюминиевая ложка, недоеденный бутерброд с сыром и стакан яблочного киселя, тоже густого, словно подмороженный свиной студень, — опрокинь стакан на бок, содержимое не выльется.
— Хорошее местечко, — Борис бросил рюкзак на пол, сверху положил мокрую шляпу и сел. — Только добираться неудобно по дождю.
— Ты попросил о встрече, я посоветовался с умным человеком. Он выбрал это место. В следующий раз придумаем что-нибудь получше.
Борис коротко рассказал, что на пару недель, на время ремонта в своей квартире планирует переселиться в квартиру тестя. Можно, конечно, пожить у Шубина хоть целый месяц, но он не самый гостеприимный человек, не хочется злоупотреблять терпением. Квартира на Кутузовском проспекте, рядом с 26-м домом, где живет Леонид Ильич Брежнев. Во всех комнатах установлена прослушка. Периметр дома, двор, подъезд и даже крышу охраняют днем и ночью. Две бабы из обслуги, приходящая домработница и повариха, — наверняка офицеры КГБ. Но все эти мелочи не помешают выпотрошить сейф Шубина и переснять документы.
— Борис, ты сам себе усложняешь задачу. Снимаешь любительской камерой "Зенит", на бытовую пленку, что продается в магазинах. Потом проявляешь… Долгая возня, пленки занимают много места. Они не светочувствительные, качество не самое лучшее. Если ты скажешь "да", через пару дней получишь отличную камеру размером со спичечную коробку. Ей можно снимать почти в полной темноте, а сотни снимков уместятся на кассете размером с наперсток. Тебе понравится эта штучка.
— Если меня поймают с поличным с фотоаппаратом "Зенит", — останется шанс на спасение. Пусть шанс не велик, но это лучше, чем ноль. Я могу сказать, что фотографировал секретные документы, но лишь из любопытства. С детства интересуюсь подводными лодками и всякой такой ерундой. Можно будет симулировать помрачение рассудка. Но если меня поймают со шпионской аппаратурой, не останется даже маленького шанса. Микрофильм в кармане — это смертный приговор. Прямое доказательство вины. Я все-таки бывший милиционер, оперативник. Знаю такие вещи.
Моррис хотел ответить, что ни в том, ни в другом случае у Бориса не останется даже крошечного шанса отвертеться, — он не мальчишка, глупо на это надеяться. Но ничего не сказал, только вздохнул и уставился на витрину толстого стекла. Если Бориса возьмут с поличным, он пройдет длинную череду допросов, полосу страданий и боли, заглянет в такие бездны ада, о существовании которых даже не подозревает в своей теперешней благополучной жизни, — в тюрьме его бедную душу будет согревать единственная добрая надежда, — на скорую смерть. Пусть даже не самую легкую.
Но ему не дадут быстро умереть, он пройдет весь путь от начала до конца, медленным шагом, с долгими остановками: пытки, крытые тюрьмы, пересылки, психушки. Стукачи, подсаженные в камеру. Химические препараты, развязывающие язык. И снова допросы, боль, страх, потеря человеческого достоинства, рассудка. Запоздалое сожаление о содеянном, и снова — страх, боль, унижение… В Лефортовской тюрьме он расскажет все, что знает, и чего не знает, все, о чем думает, о чем догадывается, о чем мечтал когда-то в детстве… И нет людей в мире, самых крепких, мужественных, подготовленных, которые пройдут эту страшную дорогу и не дрогнут, не сломаются. А рядом не окажется никого, кто скажет хоть одно доброе слово, — он услышит только оскорбления и проклятия. Перед смертью от Бориса отрекутся все близкие: отец, жена…
— Я сам об этом думаю, — сказал Пол. — О той минуте, когда на запястьях защелкнут браслеты наручников. Часто думаю, даже слишком часто. Ведь со мной это тоже может случиться. Задержание с поличным, допросы… Я простой журналист. У меня нет дипломатической крыши. Это дипломатам легко. Если поймают, — дадут пинка под зад, и точка на этом. Со мной вопрос сложнее. По вашим законам меня могут сгноить в сибирских лагерях, даже расстрелять. Но до этого вряд ли дойдет. Сейчас Россия и Америка в не самых плохих отношениях. Даже слово нашли — конвергенция. Но все это — показуха, она копейки не стоит, — Пол помолчал и сказал то, чего не хотел говорить. — Меня обменяют на какого-нибудь русского шпиона. Со мной Советы обойдутся гораздо гуманнее, чем с тобой…
— Не будем о грустном. Иначе всплакну от жалости к себе.
— Только не переоценивай их силы. В КГБ работают обычные службисты со средними способностями. Это не джеймсы бонды, это гораздо хуже. В большинстве — карьеристы, — высиживают мозолистыми задницами теплую должность. Или звездочку на погоны. Всех известных эпизодов, ну, когда гэбэшники хватали реальных шпионов, — по пальцам считать. Запомни, мой друг: все провалы разведчиков — это следствие ошибок, которые сами допустили. Они сами виноваты.
— Например?
— Я не так много знаю… Даже ваш Рудольф Абель, — икона русской разведки, — провалился в Америке, потому что сам напортачил. Он во всем и виноват. Таскал с собой в бумажнике фото жены и письмо от нее. Показал предателю дом, где живет. Вскоре за ним пришли, а квартира полна шпионской аппаратуры. И Ким Филби — тоже. Нашел время для пьянства. Сидел, парализованный страхом, ждал, когда арестуют свои. Но в последний момент появились русские и вытащили. Да и американцы не лучше: пьянство, девочки… Золотой совет: будь осторожен.
— Спасибо, постараюсь. Я попросил о встрече, потому что хотел посоветоваться. По деликатному вопросу… Кажется, я допустил важную ошибку. Но исправить ее, — уже нельзя. Короче, я хотел купить кооперативную квартиру. Чтобы в случае если со мной… Короче, чтобы жена не осталась одна на улице, без вещей и без денег. Шубин для дочери не сделает ничего. Разве что своими руками убьет. Поэтому я затеял одну штуку…
Борис в лицах пересказал историю о кооперативе кинематографистов, несостоявшейся покупке автомобиля "Волга", о деньгах, полученных вперед, как бы взаймы, — пятнадцать тысяч как-никак. Борис уже почувствовал себя владельцем кооперативной квартиры, но радовался он рано, машину купить не удалось. Из тех заемных денег он не истратил ни копейки, готов их вернуть Игорю хоть завтра. Но тот передал через своего человека, что не хочет принимать деньги обратно. В телефонном разговоре сказал ясно и твердо: ты мне должен машину, а не пятнадцать тысяч. И сроку тебе три недели. О деньгах поговорим, когда подгонишь" Волгу". Эта машина — теперь твоя единственная забота, где ее достать — думай.
И плевать ему на могущественного тестя, тещу и остальных родственников. Крутануть динаму — не получится, так он сказал и повесил трубку. Тогда, в ресторане "Центральный" Борис готов был поверить, что этот Игорь — цеховик, подпольный предприниматель, который организовал кооперативы по выпуску разной бытовой мелочи и толкает товар на рынках. И денег у него куры не клюют. Но через старых друзей в милиции навел справки и слегка заволновался, — кажется, Игорь — крупный уголовный авторитет, как говорят в России, — вор в законе. И к нелегальной коммерции не имеет отношения, мало того, он этих теневых дельцов, торгующих на рынках, на завтрак съедает, как вяленую рыбешку. Теперь надо что-то придумать, как-то замять эту историю, время еще есть…