Но все пошло по самому плохому сценарию. Таможенники присвоили взятку, а потом выпотрошили чемоданы. Кажется, в том золоте было много по-настоящему ценных вещиц. Чуть ли не работы самого Карла Фаберже. Вот теперь Роза Михайловна считает последние копейки и продает то последнее, что еще осталось.
Пол раскрыл бумажник, решив не торговаться. Вытащил восемь банкнот по пятьдесят долларов и положил на подоконник. На минуту стало тихо, замолкли даже голоса мальчишек во дворе и хозяин ненадолго перестал кашлять. Хозяйка смотрела на купюры, словно на какое-то чудо. Видимо, она приготовилась к долгому и трудному торгу, а иностранец оказался покладистым и щедрым человеком. Она схватила деньги, сунула их за пазуху, куда-то убежала, вернулась заплаканная.
— Сейчас мне неудобно забирать картины, — сказал Пол. — Галя обещала это сделать за меня. Вы заверните их в бумагу. Она заедет завтра вечером. Но предварительно позвонит.
Роза Михайловна не слушала, она вытирала слезы и счастливо улыбалась.
— Ведь они все забрали у нас, — сказала она. — Разрешают обменять и взять с собой только сто тридцать долларов на человека. Как начинать жизнь заново со ста тридцатью долларами? Подождите…
Она схватила Пола, оказавшегося в прихожей, за рукав.
— У меня есть три иконы. Говорят, очень ценные. Серебряные оклады, украшены камнями. Середина семнадцатого века. У себя в Америке вы продадите их совсем за другие деньги. Сделаете хороший бизнес. Дайте мне пять минут, и я достану их с антресолей.
Пол остановился, деликатно освободил руку. В коридоре пахло дешевыми папиросами, надрывно кашлял хозяин.
— Простите, я не собираю иконы. Покупаю в основном живопись. Для своей личной коллекции. Не для перепродажи. Я бы с удовольствием вам помог, но сами понимаете… У меня ведь тоже могут быть неприятности, причем большие неприятности с этими предметами искусства. У меня нет дипломатического статуса. Понимаете что это значит? Если меня задержат с этими иконами, будет большой скандал.
— Послушайте, иконы в прекрасном состоянии. Вам надо на них взглянуть. На Западе они стоят огромных денег. Не упускайте такого случая…
Пол протиснулся дальше по коридору, кое-как открыл дверь, снял цепочку, вышел на площадку и, не дожидаясь лифта, ринулся вниз по лестнице. Он боялся, что хозяйка догонит его, силой затащит обратно в квартиру, и тогда не останется ничего другого, как только купить ее иконы.
Глава 30
Была пятница, это день для утренней пробежки. Чуть свет Борис был на ногах, он надел спортивный костюм, кроссовки "Адидас" из синей искусственной замши с серыми полосками, сделанные по немецкой лицензии, и купленные по случаю за двадцать девять рублей. Повесил на плечо ремень спортивной сумки, на дне которой перекатывался термос с чаем и бутылка воды, выскочил из подъезда, с пересадкой, автобусом и троллейбусом, через Рижскую эстакаду, добрался до Сокольников.
Пробежался от остановки до ограды парка, уже за оградой сделал упражнения на растяжку, отжимания и глубокие приседания. Воздух был прохладен, солнце еще не пробилось сквозь полоску облаков, людей не видно. Борис пробежал в среднем темпе четыре километра, встретив на пустых аллеях всего двух ранних пешеходов и похмельного дядьку в рабочем фартуке с метлой в руках. Борис бежал легко, чувствуя силы для рывка, и держа курс к главному входу в парк, но, когда оказался почти у цели, свернул на боковую аллею, уходящую вправо, и сбавил темп. На лавочке сидел Пол, одетый в серую курточку, и читал газету. Борис поздоровался и спросил, есть ли новости о лекарстве для больной сестры.
— Наши общие друзья считают, что это слишком опасно, — покачал головой Пол. — Сейчас в Америке выпущены два новейших препарата. Но они стоят целое состояние и пока запрещены к вывозу. Уколы должна делать каждые два-три часа квалифицированная медсестра, плюс таблетки. Курс приема — около месяца. Предположим, ты получишь сумку таблеток, ампул, шприцев и толстую инструкцию. Что дальше? Ты не сможешь сидеть возле Полины, как привязанный, и колоть внутривенно. Значит, понадобится врач или медсестра. Сестры будут приходящие, разные. Они будут задавать вопросы. Если кому-то из них что-то покажется подозрительным… Ну, что этой медсестре помешает написать донос? Тогда конец. И тебе, и Полине. Это лекарство опаснее, чем шпионская камера в кармане. Сожалею.
— Что ж… Скажи так: тогда пусть поторопятся и, наконец, вытащат Полину из страны. Пусть начинают что-то делать. Времени на ожидание больше нет.
— Хорошо, хорошо… Я напомню. Но они и без меня все помнят. Теперь по поводу этого бандита, ну, с которым ты познакомился в гостинице "Центральная". Я поговорил с нашими друзьями. Они сказали: надо будет предложить Морозову отступного. Дать денег, чтобы заткнулся и больше ни о чем не вспоминал. Не очень много денег, чтобы не возбуждать в нем какие-то подозрения и нездоровый аппетит. И не слишком мало, чтобы он не смог отказаться. Выделили пять тысяч, чтобы замять эту историю. Вернешь Морозову его пятнадцать тысяч, к ним добавишь еще пять. Это хороший бонус.
Пол вытащил конверт с деньгами, бросил его в раскрытую спортивную сумку.
— Выше нос. Надеюсь, что черная полоса скоро кончится. Кстати, по поводу всяких там лекарств, уколов и таблеток, я давно не питаю иллюзий и не надеюсь на врачей. Современная медицина убивает нас долго и дорого. А надо наоборот: быстро и дешево. Вот тогда она будет эффективной. Не сердись, старина, я шучу. Вот, взгляни…
Он протянул листок с адресом и планом квартиры, просил прочитать несколько раз и все запомнить. Район Марьиной рощи возле Марьинского универмага, в переулках. Неблагополучное место, в основном деревянные трехэтажные дома с коммунальными квартирами, там еще со времен царя-батюшки традиционно селились общественные отбросы, всякие люмпены, у которых проблемы с уголовным кодексом. Восемнадцать кварталов сносят к Олимпиаде, большинство домов уже выселено, кое-где свет отрезан. Но в некоторых квартирах и подвалах до сих пор живут люди, пока не получившие квартир от государства, ютятся пришлые бродяги и пьяницы.
Место трудно доступное для наблюдения КГБ, и милиция эти трущобы стороной обходит. Квартира пустует, есть мебель, даже газ не отключили, числится она за неким Иваном Моисеевым, мастером цеха завода "Манометр", беспартийным, вдовцом. В кухне под батареей отопления оборудован тайник. В этом месте можно оставлять посылки для Пола, надо только предварительно ему позвонить по домашнему телефону и сказать несколько общих слов, ни о чем, — он все поймет. Пол поднес спичку с листку бумаги, растоптал пепел и вложил в ладонь Бориса два старомодных фигурных ключа на стальном кольце.
— Ну что ж, будь здоров, — Борис поднялся на ноги, повесил сумку на плечо. — Черт бы тебя побрал… Ты мне снова испортил настроение.
— Наверное, это мое призвание — портить людям настроение.
В середине рабочего дня Борису позвонил Пол и сказал, что у него есть билеты в театр на Таганке, достали через посольство по брони для дипломатов, а пойти Полу не с кем, — нужна компания.
— Господи, какая из меня компания? — сказал Борис. — Предложи моей жене. Сходишь в приличное место с красивой женщиной. Будет тебе праздник.
— Ей я уже предлагал, пять минут назад. У Гали встреча с каким-то художником. Я бы на твоем месте ревновал жену. Она каждый день после работы встречается с какими-то мужчинами.
— Я к художникам не ревную. Как спектакль называется?
— Какая разница, в этом театре нет плохих спектаклей. Ну, "Деревянные кони", кажется, по мотивам повести Федора Абрамова. Говорят, — страшная антисоветчина. Со дня на день ожидают закрытия спектакля. Может, мы будем последними зрителями. Встречаемся в шесть тридцать у входа. Не забудь цветы.
— В этот театр не ходят с цветами. Я почти все там смотрел, — никогда цветов не видел. И выходных костюмов не увидишь: джинсы, свитера… Прошлый раз сидел в партере рядом с большим чиновником со Старой площади, — он тоже пришел в свитере.
— А там Высоцкий играет? Нет? Жаль… Хотелось бы на него в жизни посмотреть.
Рано стемнело, поднялся ветер, моросил дождь, народу перед театром на Таганке было немного. Зрители, не задерживаясь на улице, через двойной тамбур, между дверями со стеклянными вставками, проходили внутрь. Билетерши, седенькие в синих форменных пиджаках и белых блузках, торопливо расправлялись с билетами, предлагали программки спектакля и буклеты с цветной обложкой о театральной жизни Москвы. Пол снял плащ и оставил его в гардеробе, за рубль взял бинокль. Остановился перед зеркалом в человеческий рост, зачесал назад редеющие с проседью волосы, поправил складки свитера. Борис пришел в коричневом шерстяном пиджаке, рубашке в черную клетку и потертых джинсах. Он ловил заинтересованные взгляды девушек и делал вид, что их не замечает, отводил взгляд.
Из гардероба в фойе — лестница, несколько ступеней вниз. По старому начищенному паркету бродила публика, люди разглядывали фотографии актеров, висевшие на стенах. Пол остановился перед портретом Высоцкого, он на лучшем месте, — перед входом в зал. Открытое лицо с крупными чертами и короткой прямой челкой, открывающей лоб.
— Да, хотелось бы на него посмотреть в жизни, а не в кино, — вздохнул Пол. — Наверное, он такой здоровенный мужичина. Богатырского сложения. Уже был несколько раз на Таганке, — и все не везет…
— Ты только что его видел, и мимо прошел, — сказал Борис. — Пойдем.
Он пошел обратно к входу, где между двумя стеклянными дверями без устали трудились билетерши. Между старушками стоял человек невысокого роста, худой и сутулый с землистым лицом. Он был одет в джинсы и черный свитер, волосы давно не стриженые, засаленные. Он смотрел в лица людей, ожидая кого-то, переминался с ноги на ногу, встречался взглядами с мужчинами и женщинами, проходившими между дверей, но оставался никем неузнанным. Ему не хотелось стоять в этом тесном пространстве среди человеческого потока, но он не уходил. Пол недоверчиво хмыкнул и покачал головой. Высоцкий дождался двух девиц, сунул им пропуска, повел за собой в фойе, и дальше, лавируя между людьми, дошагал до двери в служебное помещение и, пропустив дам перед, пропал из вида.