— Ну, видел явление? — спросил Борис. — Теперь в мемуарах напишешь, что тебе не больно, как некоторым господам, за бесцельно прожитые годы. Ты видел живого Высоцкого.
— Иногда думаю: как тяжело добраться до вершин славы в вашей стране. В Америке тоже тяжело, но там хотя бы есть маленький шанс на успех, хотя бы иллюзия шанса. А у вас просто поле, закатанное асфальтом. И сквозь этот асфальт — несколько ростков, его пробивших. Каким живым, каким сильным надо быть, чтобы это сделать.
Борис потащил Пола в буфет на второй этаж, тут перед витриной выстроилась очередь. До начала спектакля успели взять по сто пятьдесят "рябины на коньяке". Встали у окна, потому что свободных столиков не оказалось. Сквозь стекло в дождевых каплях виден кусок Таганской площади, станция метро, тусклые фонари, прохожие в плащах.
— Ты возьми у Высоцкого интервью, — сказал Борис. — Пусть он все расскажет как на духу. Он любит давать интервью иностранным журналистам. Свои все равно не напечатают.
— Нет, не хочу. По-моему, он очень закрытый человек. Весь в себе. И никого в свою жизнь не пускает. И меня не пустит. Я читал несколько его интервью, он везде говорит одно и то же. Теми же словами, какие-то банальные штампованные вещи. Домашние заготовки впрок. Что он за человек на самом деле — неизвестно.
— Вот и попробуй раскусить…
— Легко сказать… А ведь он ведь пробился из самых низов. На неприступную вершину залез. Стал самым известным певцом, поэтом, человеком-легендой, он женат на Марине Влади, у него открытая виза во Францию, у него "Мерседес" той же модели, что у Брежнева. В стране, похожей на тюрьму, превратился в свободного человека. Он — воплощение русской мечты. Из американцев с ним можно сравнить Элвиса Пресли. Тот тоже из низов, и тоже залез на самую крышу мира. И стал петь свои песни. Он в Америке такая же легенда, как у вас Высоцкий. Жаль, что Элвис не рассчитал сил. Быстро жил и рано надорвался. Он умер в сорок два, от наркотиков. А сколько лет Высоцкому?
— Сорок один.
— Правда? Всего-то? А выглядит он старше…
В зал надо было заходить через сцену, на которой расставили предметы крестьянского быта, — прялку, самодельные лавки, оцинкованное корыто, — и развесили тряпье на веревках. Зал был маленьким, душным, неудобные жесткие кресла стояли тесно, но Пол быстро забыл о неудобствах, так его захватила драма о жизни двух крестьянских женщин. Во время сцены отпевания мужа героини, умершего в колхозе от непосильной работы, за которую получал палочками трудодней, а не деньгами, зал застыл в тягостном ожидании чего-то страшного, что нельзя угадать, а только почувствовать темноту, этот страх, — лишь темный туман, висящий в воздухе.
Тут загремело, на сцену вырвался артист Иван Бортник, с красной повязкой на рукаве кургузого пиджачка, в милицейских галифе, заправленных в сапоги. На голове картуз, за Бортником — группа сознательных колхозных активистов. Бортник стал что-то ломать и перевертывать. Но вдруг остановился, выпучив глаза, и остервенело прокричал в зал: "Не дадим позорить беспартийного большевика".
Полу показалось, что вот прямо сейчас в зал вломится отряд сотрудников КГБ в штатском. И арестует всех, кто видел эту постановку, а первого — главного режиссера Юрия Любимова, присутствующего где-то здесь, рядом, в зале. Его, может быть, расстреляют прямо на месте. А за компанию с ним, — артиста Ивана Бортника.
Глава 31
В последних оперативных отчетах из Челябинской области, Северодвинска и Ленинграда, — сообщали, что два человека из проверочного списка ездили в Москву минувшей зимой и весной, включительно по апрель, а значит, теоретически могли купить кассеты с фотопленкой чувствительностью 320 единиц. Но в обеих случаях такая вероятность сведена к минимуму. В феврале один из инженеров-конструкторов, человек преклонного возраста, приехал навестить больного брата. Пять дней он прожил в квартире родственников на Ленинском проспекте, а потом приехал к другим родственникам, и там прожил еще три дня.
Этот человек в молодости увлекался фотографией, но давно все забросил, сейчас у него слабое здоровье, руки сильно дрожат, близорукость — минус девять. Вряд ли он способен отснять несколько пленок в слабо освещенном помещении, получив приличное качество негативов. Кроме того, к последним чертежам проекта 941 он имел ограниченный допуск. Однако, рассуждая теоретически, он мог купить пленку и сделать снимки. К родственникам пришли чекисты, переодетые милиционерами, сказали, что наводят порядок в данных с пропиской москвичей, спросили, что за человек гостил у них зимой. Его контакты и поездки по городу удалось прояснить все, день за днем. К магазинам, торгующим пленкой, инженер близко не подходил.
Вторым человеком из проверочного списка, оказалась секретарь генерального конструктора из Свердловской области по имени Наталья. Она вхожа в кабинет генерального, значит, может сделать фотографии. Женщина сорока двух лет, привлекательная, интеллигентная, умная и одинокая. В Москве ей было нужно сделать пересадку на другой поезд, и поехать к матери в Краснодар. Она задержалась на три дня, жила у подруги, сходила в Третьяковскую галерею, побывала на концерте Рахманинова в консерватории и, кажется, осталась довольна культурным отдыхом. Увлекается ли женщина фотографией, — неизвестно.
Она не слишком общительна, подруг немного, с любовником рассталась год назад. Конечно, можно допустить, что Наталья купила пленку и даже сфотографировала чертежи, но никаких доказательств, даже косвенных, подтверждающих эту версию, собрать не удалось. Поэтому Гончар не исключил секретаря из списка, — поставил против ее имени вопросительный знак, а местным оперативникам послал телеграмму, просил внимательно присмотреться к этой особе.
Каждый день поступали короткие донесения от оперативников, наблюдавших за часовщиком Петром Винником. Ничего нового эти сообщения к его портрету не прибавляли. Холост, по характеру замкнутый, осторожный, товарищей немного. Живет в комнате в коммунальной квартире у Велозаводского рынка, кроме него в квартире только старушка, бывшая учительница начальных классов. Дом, где прописан Винник, шлакоблочный, скоро назначенный под снос. Как и все жильцы, Винник написал заявление в Московский городской исполком, просил предоставить ему комнату в новом доме. Теперь ждет ответа, не сомневаясь, что он будет положительным, ясно ведь, — когда старый дом сломают, его не бросят на улице.
Время от времени Винник покупает, чинит перепродает импортную радио аппаратуру, перезаписывает кассеты иностранных исполнителей. Судя по прошлогодним милицейским данным, занимался перепродажей шмоток, но в последнее время сбавил активность, свой бизнес свернул. Знает, что перед Олимпиадой сомнительных граждан пачками высылают на сто первый километр, а ему, с двумя-то судимостями, — тише воды надо быть, — иначе все потеряет и по гроб жизни в столицу не вернется, — чудо, что до сих пор не вышвырнули.
Гончар думал, что делать с этим типом, — против него ничего нет. Только слабое подозрение, что американец Томас Нил в этой мастерской возле Никитских ворот поменял ремешок часов. Но опять же — что с того, если так и было. Заново восстановив всю цепочку событий, — побег иностранца из-под наблюдения одиннадцатого июня, его исчезновение на два с лишним часа, а потом появление в гостиничном фойе, этот почти новый ремешок, оказавшийся в сумке, — все это плохо друг с другом складывалось, требовало объяснений. Дальше наблюдать за Винником можно долго, если он чего-то испугался, то будет осторожен. С ним надо разобраться, прижать хорошенько, а не тянуть время.
В пятницу, вернувшись с работы, Петр Винник услышал звонок в прихожей, открыл дверь. На пороге стоял местный участковый милиционер, он сказал, что по поводу заявления на жилплощадь, надо прямо сейчас, не забыв паспорт, приехать в районное управление внутренних дел, — там что-то срочное. Винник, сердцем чувствуя недоброе, уже через полчаса был на месте. Дежурный милиционер направил его в двенадцатый кабинет на первом этаже.
Винник тихо постучал и, переступая порог, привычно робея перед начальством, согнул спину в полупоклоне. За столом сидел убеленный сединами милицейский чин в мундире, — физиономия синюшная, испитая, погоны подполковника, на груди наградные колодки. В углу какой-то сухопарый человек в сером костюме. Опыт подсказывал Виннику, что от этого штатского и надо ждать неприятностей. Сесть не предложили, он так и застыл с полусогнутой спиной посередине кабинета. Никто не объяснил, что за срочность такая, подполковник открыл тонкую папку, выложил на стол заявление Винника с просьбой в предоставлении комнаты.
— Рассмотрели твое заявление, — сухо сказал милиционер. — В жилье тебе отказано. Будем, Петр, тебя из Москвы выписывать. Выселять то есть.
Милиционер достал чернильную ручку, кажется, готов был размашисто начертать на заявлении свою резолюцию, но в последний момент замешкался, стал дышать на перо. Винник часто заморгал глазами, будто боялся заплакать.
— Как же так? Ведь по закону за мной комната… Кроме нее у меня нет ничего.
Седой подполковник отложил ручку, приподнялся над столом, — рявкнул во все горло:
— Сейчас ты про закон заговорил? А когда воровать лез, тоже про закон помнил?
Винник пошатнулся как от удара.
— За те кражи я отсидел.
— Ты жулик, ворюга последний, — лицо подполковника налилось кровью, на шее выступили жилы, глаза побелели от ярости. — И никогда другим не будешь, сукин сын. Закон он вспомнил…
Но тут неожиданно встал человек в сером костюме, сказал, что, был на Виннике грех, но это — дело прошлое. Тут надо сначала разобраться, посмотреть повнимательнее, может быть, человек, действительно, когда-то пошел по скользкой дорожке, оступился, но уже встал на путь исправления. И теперь перед ними стоит не бывший заключенный, не уголовник со стажем, а настоящий сознательный гражданин Советского Союза, который достоин жить в столице нашей родины городе Москве. Шт