— Я думал, мы с сегодняшнего дня установим наблюдение за Борисом Зотовым, ну, плюс телефоны будем слушать, — сказал Лыков. — А мы заняты чтением.
— Шубин, а вместе с ним вся семья, включая зятя, — каста неприкасаемых, — вздохнул Гончар. — Это тебе не шлюха из гостиницы "Минск", жизнь которой ничего не стоит. И не директор ресторана "Русская сказка" Голуб. Борис — другого поля ягода. Мы не имеем права даже наступить ему на любимую мозоль, если на то нет разрешения сверху. Не имеем права задержать и доспросить его. Не имеем права начать в отношении него следственные действия. Если Шубин узнает, что за его близкими следят, их разговоры слушают, что его зять находится в разработке КГБ, — будет скандал.
— Но Шубин ничего не сделал, когда любовница попала в беду.
— Шубин тоже под Богом ходит, ему не хотелось, чтобы история с любовницей стала публичной. Он боится подмочить репутацию. Но за семью горой встанет.
— Существует девятое управление КГБ, которое следит за партийной верхушкой, их женами и детьми. Так идет годами, — и никто этим не возмущается.
— Они не следят, они охраняют, — поправил Гончар. — Партийные лидеры окружены водителями, уборщицами, кухарками, которые состоят у нас на службе. Не только умеют баранку крутить и полы пылесосить, но и наблюдают, примечают, рапорты пишут. Их главная задача, — чтобы с какого-нибудь члена Политбюро волос не упал. А у нас с тобой другие цели.
— Значит, мы завязнем в этом бумажном болоте, а Зотов будет встречаться с иностранцами и продавать им государственные тайны?
В эту минуту на столе зазвонил телефон внутренней связи, Гончар вскочил, поспешно снял трубку, сказал всего пару слов: понял и слушаюсь. Закончив разговор, вернулся на диван и стал допивать кофе.
— Это начальник Второго главного управления звонил, генерал Григоренко. Наша взяла. Он прочитал мой рапорт, доложил Андропову. И тот разрешил, — на свою ответственность, — проверочные мероприятия в отношении родственников Шубина. С сегодняшнего дня за всеми членами его семьи, особенно за Борисом, установят наблюдение. Накинут прослушку на телефоны. Вся информация пойдет к нам. Кстати, сейчас пришлют новые материалы.
Действительно, два офицера принесли папки с бумагами. Гончар до вечера нашел много занимательного материала. Оказывается, Борис по линии общества "Знание" читает лекции о внутренней и международной политике СССР, — эта общественная нагрузка ему нужна, чтобы скорее пролезть в партию. На нескольких его выступлениях присутствовал штатный осведомитель и провокатор КГБ, он приставал к лектору с неудобными вопросами, а потом составил рапорт.
Вот, например, провокатор спрашивает, хороший ли писатель Солженицын. Борис отвечает: Солженицын — еврей, обиженный на советскую власть, настоящая фамилия Солженицкер, все его сочинения, — злобные выдумки, клевета, состряпанная по указке ЦРУ. Отец Солженицына еврей, офицер белой армии, втеревшийся в доверие к красным, но впоследствии раскрытый. Его расстреляли, а сын мстил за это всю жизнь.
Вопрос: Вражеские радиостанции вроде "Свободы" говорят, что партийные руководители СССР далеки от народа, пользуются незаслуженными льготами и привилегиями. Так ли это? Ответ: Из привилегий у работников высшего звена — так называемые продуктовые пайки, служебный автомобиль и государственная дача, весьма скромная. Ну, есть еще ателье, куда хозяйственное управление выдает ордер на пошив костюма, пальто, шапки, а также обуви и еще шубы и пальто для жены. Есть дома отдыха и санатории. Это я говорю совершенно точно, потому что знаю вопрос. Как видите, льгот не так уж много. И зарплата небольшая, скажем, заместитель министра получает так же как секретарь обкома партии — всего четыреста с небольшим рублей в месяц. На другой чаше весов — высокая ответственность и ненормированный рабочий день. Единственно, что, неправильно… Не только государственные чиновники, но и члены их семей пользуются казенной машиной.
Вопрос: А есть ли среди партийных начальников те, кто от привилегий отказался? Ответ: Например, первый секретарь Свердловского обкома партии Борис Николаевич Ельцин не получает продовольственные заказы, полностью отказался от этого. И не разрешает родственникам пользоваться казенной машиной. Его жена покупает продукты в обычных магазинах, стоит в очередях и носит сумки.
Вопрос: У нас отсутствует гласность и критика советской власти и партии. А те, кто критикуют, могут плохо кончить… Ответ: Разве? По-моему наоборот. Откройте "Литературную газету" — там почти в каждом номере разгромные статьи с критикой экономики. А юморист Аркадий Райкин, который остро критикует бюрократию и другие негативные явления нашей жизни? Он любимый артист Леонида Ильича Брежнева, Герой социалистического труда, у него свой театр в Москве. Единственно, что у нас не принято критиковать — это внешняя политика партии".
Да, странные лекции читает Борис. С одной стороны, говорит так, как учат лекторов на инструктаже в обкоме партии: Солженицын озлобленный еврей и прячет свою настоящую фамилию. Но дальше добавляет, что отец еврей служил в царской армии. И этим подрывает доверие к своему первому утверждению. Если еврей, — то как попал на службу и стал офицером? Евреи в царской армии не служили. Поневоле начнешь сомневаться.
Борис говорит, что привилегий у партийной и хозяйственной верхушки немного. Но тут же вспоминает систему закрытых ателье, распределителей, домов отдыха, продуктовые пайки. Ничего себе "немного". Какой вывод сделает слушатель: что партийцы заинтересованы в привилегиях, только ради них и строят свои карьеры. Человек, который на стороне советской власти, говорить об этом публично — не станет. Еще зачем-то приплел Ельцина с супругой, об этом вообще нельзя заикаться, тем более прилюдно. А потом вспомнил Райкина, которого давно пора выслать на его историческую родину, в Израиль, а лучше — в Магадан. Пусть там острит. Да, лекции Бориса — сомнительны. Жаль, что раньше сотрудники госбезопасности к ним не прислушались. А надо бы, надо… Тут явно проморгали.
Давно стемнело, надо было идти домой, но Гончар пересел на диван и снова стал возиться с кофе. Лыков сегодня никуда не спешил, он даже был рад возможности переброситься словом.
— Вот думаю, с какого конца взяться за Бориса Зотова, — Гончар почесал затылок. — За ним с сегодняшнего дня наблюдают, его телефоны уже слушают. Только этого мало. Так мы долго будем ждать у моря погоды. Он оперативник, хоть и бывший. Понимает методы нашей работы и будет осторожничать. А если заметит слежку, — испугается, ляжет на дно.
— Так что же делать?
— Надо его подтолкнуть к действиям, пусть раскроется, — сказал Гончар. — В досье написано, до свадьбы у него была большая любовь, некая Антонина Чаркина. Женщина интересная. Кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранной литературы МГУ. Но неуравновешенная, со склочным характером. Чаркина попала в поле зрения КГБ, когда прислала нам жалобы на своих коллег по работе, обвиняла их в антисоветской деятельности и распространении самиздата. На кафедре появилась хорошая вакансия, она хотела получить эту должность.
— Получила?
— Нет. Антонина выпивала. И скрыть это от сослуживцев было трудно. Пришлось уйти с работы. Она рассталась с Зотовым. Вскоре у нее родился ребенок, кто отец — неизвестно. Это было пять лет назад. С тех пор ее жизнь шла по нисходящей, женщина быстро деградировала. Сидела с ребенком, перебивалась случайной работой. Сейчас устроилась научным секретарем кафедры естествознания в один институт, не самый престижный. И еще где-то подрабатывает. Она может нам пригодиться. Зотов сейчас собирается в краткосрочную поездку в США в составе группы. Его издергали разными проверками, работы через край. Он волнуется. Мы заставим его еще больше нервничать, совершить ошибки, наделать глупостей. Завтра же встречусь с этой сучкой, с Чаркиной. А там видно будет.
— Отличная идея, — сказал Лыков.
— Но для начала хочу составить о Борисе личное мнение. Встретиться с ним и поговорить, по-человечески, не вызвав подозрений. А то вся информация о нем отрывочная, с чужих слов, из справок, бумажек. Борис пару раз приносил заявление в милицию, жаловался на полоумную соседку по подъезду, которая ночью нарушает тишину. Вот тебе и повод для встречи.
Глава 33
На следующее утро Гончар ждал Бориса в отделении милиции по месту жительства. Ровно в девять в кабинет вошел крепкий парень, под черным плащом серый костюм служащего и белая рубашка. Рукопожатие крепкое, ладонь сухая и твердая. Гончар раскрыл удостоверение майора госбезопасности и сразу сказал, что волноваться не надо, Бориса попросили придти по пустяковому делу. Речь пойдет вот об этом человеке. Он показал фотографию старухи, в байковом халате, седые космы всклокочены, желтые кошачьи глаза вылезли из орбит.
— Садитесь, товарищ, — Гончар показал на стул. — Вы не удивились, когда вам из госбезопасности позвонили?
Волнения не видно, но парень настороже.
— Нет, не удивился, товарищ Гончар. Я просто не знал, по какому поводу…
Гончар сказал, что заявления о нарушении тишины к КГБ, конечно же, отношения не имеют, это вопрос к милиции, но тут дело деликатное, человеческое. Старушку зовут Лидия Наумовна Сомова, она член партии с 1915-го года, участник революции, бывшая сотрудница московского ЧК. Награждена правительственными наградами, в том числе памятным знаком "Почетный сотрудник Госбезопасности". Сегодня старушку опекают молодые чекисты, присматривают за ней, заботятся. Но годы, как говорится, берут свое. Милиция переслала на Лубянку жалобы на старушку, а Гончар пришел, чтобы извиниться.
Он развязно улыбнулся, расслабил узел галстука и сказал:
— Я вообще-то вас понимаю. Одну ночь не поспишь, другую… Если бы эта старая ведьма жила надо мной и ночью стучала по батарее палкой, даже не знаю, что бы с ней сделал… Наверное, поднялся наверх и выбросил старуху в окно. К чертовой матери, со всеми ее медалями и заслугами. Или купил бы здоровенный топор, как Раскольников из "Преступления и наказания".