Когда они расстались? Кажется, шесть лет назад, или пять? Тоня работала над диссертацией, на кафедре у нее завязался вялотекущий роман с каким-то профессором, который помогал ей в работе, точнее, он эту диссертацию и написал. Тоня сама сказала Борису, что их отношения зашли в тупик. Другое дело профессор, человек солидный, практического ума, с общественным положением… Позднее Борис узнал от общего знакомого, что научная карьера Тони не состоялась, профессор не захотел уйти из семьи, Тоня настаивала на своем, любовь кончилась громким скандалом, разбирательством в профкоме, но детали истории Борису не известны. Кажется, тот профессор вскоре попал в больницу с инфарктом, а оттуда на кладбище. Когда Борис расставался с Тоней, разговоров о беременности не было, вскоре он встретил будущую жену, и почти забыл тот роман.
— Хорошо, я буду в шесть, — сказал он. — Только не надо рассказывать подробности личной жизни по телефону. Этот разговор могу слышать не только я.
— Испугался? Вот в этом все мужчины. Сначала вы пакостите, ломаете жизнь женщине, вытираете о нее ноги, — для того, чтобы удовлетворить похоть. А потом трясетесь. Боитесь, как бы кто не узнал о ваших подвигах. Я могла бы уже сто раз написать правду в твой профком. Если верить анкете, ты — комсомольский начальник, семьянин. А на самом деле — показушник, лжец, который не дает ни копейки на своего же ребенка…
— Я прошу тебя, Антонина… Хватит.
— Ладно, я не буду, прости. Просто сегодня плохо себя чувствую. Жду тебя на Патриарших.
Он пришел к памятнику Крылову на четверть часа раньше, сидел на скамейке и глазел, как две молодые женщины, видимо, подружки прогуливаются, по аллее возле пруда и болтают без остановки, одна вела за руку мальчика лет пяти в синих штанишках и белой курточке, мальчик хныкал, тянул маму к воде. Борис подумал, что Тоня наверняка гуляет здесь с ребенком. У нее комната в коммунальной квартире в десяти минутах ходьбы. Комната большая, прохладная, окна выходят на старый двор, где половину пространства занимает огромный тополь. Борис решал про себя задачу: смогла бы Тоня так долго скрывать от него тайну отцовства, если по-настоящему нуждалась в деньгах? — и не находил ответа. Ее взбалмошный характер вступает в конфликт с природной скупостью, и что победит — непонятно.
Он задумался и не заметил Тоню, когда она подошла близко. Поднял взгляд и защемило сердце, — время не щадит красивых женщин. Тоня была одета по молодежному, в новые фирменные джинсы и ветровку с серебряной аппликацией, но выглядела неважно. Она похудела, глаза перестали блестеть, сделались тусклыми, кажется, — лоб стал выше, а нос заострился. И еще — она стала злоупотреблять косметикой. Тоня поздоровалась за руку, села рядом, закурила и без долгих предисловий рассказала о сыне, словно отвечала заученный урок. Что бьется одна, что денег нет, что надоело все, и нет сил тащить на себе этот воз, едва устроила мальчика в садик, а в это время как отец ребенка порхает по жизни как мотылек, строит карьеру и ездит по заграницам. Она открыла сумочку и сунула в руки Бориса две фотографии худенького белобрысого мальчика.
— Все говорят, что Вовочка на тебя похож, — сказала она. — Просто копия.
— Возможно, — он долго рассматривал карточки, — но не разглядел сходства, не почувствовал, что сердце забилось чаще, — вернул их. — Когда он родился?
— Через семь месяцев после твоего ухода.
— Насколько я помню, это ты захотела расстаться. Сказала, что не создана для семьи. Твое призвание — наука, — он увидел злые глаза Тони и свернул на другую тему. — Слышал, твой профессор умер? Он ведь здорово помог тебе… Ну, с диссертацией.
— Ничем он не помог. Старый развратник. Вечно озабоченный. Сдвинутый на этом. Не хочу о нем. Я подумала, когда шла сюда… Может быть, ты захочешь ко мне зайти? Сейчас в квартире никого нет. Соседка уехала. Вова на пятидневке в садике, их на лето вывозят под Рузу. Дома нам никто не помешает. У меня есть бутылка хорошего вина. Только ты и я. Посидим как раньше, а? Помнишь?
— Ты знаешь, что я женат… И вообще, все было кончено еще тогда. Почти шесть лет назад.
— Кто сказал, что все кончено? Это ты сам придумал. Жизнь так устроена, что можно начать сначала. Мне иногда кажется, что я люблю тебя по-прежнему… Закрою глаза и вижу… Нет, не скажу.
— Прости, наверное, я не смогу.
— Я тебя не прошу начать долгосрочные отношения, нет. Ну, один раз можно зайти в гости к привлекательной женщине? Или у тебя теперь другие красавицы, помоложе? Так сказать, комсомольский актив. Ну, это не удивительно. Ты сроду не пропускал ни одну юбку.
— Слушай, ну зачем все это? К чему этот разговор?
— А что ты торгуешься, словно базарная баба, — она бросила окурок и растоптала подметкой туфельки. — Если член не стоит, так и скажи. Начинает всякий вздор молоть… Ведешь себя, как никчемный импотент. Как и всякий настоящий комсомолец ты только говоришь, говоришь… И вся жизнь тонет в этих пустых словах. Да, так уж вас выучили в комсомоле. Умеете работать, но только языком. Когда нужен мужчина, его нет. Вокруг пустое пространство, пустые слова, жалкие поступки, трусость…
Борис поднял глаза и стал смотреть в блеклое небо, — лишь бы не на Тоню. Затем скользнул взглядом по зеленой глади пруда. Хотелось провалиться сквозь землю, хотелось уйти, но он продолжал сидеть и молчать, проклиная себя за робость перед женщинами. На соседней скамейке молодые люди прислушивались к чужому разговору, перешептывались и старались спрятать усмешки. Справа устроилась насупленная старушка в очках, она тоже навострила уши. Наконец смерила Бориса презрительным взглядом, поднялась и пошла по аллее.
— Прошу тебя, говори тише. Не обязательно, чтобы весь район узнал о наших проблемах.
— О твоих проблемах, дорогой мой. Теперь это твои проблемы. Если ты хочешь официальных отношений, ты их получишь. Я жду денег, жалкий импотент. И не думай, что удастся отделаться грошовыми разовыми подачками. Ты мне должен алименты за пять лет. И для начала я хочу их получить. Плюс еще немного, сверх того — на маникюр и мороженое. Чтобы не было обидно за погубленную молодость и бесцельно прожитые годы, — тут она прыснула странным истерическим смешком. — Ты хорошо устроился в своей новой жизни. Очень хорошо… Ты смазливый парень, ты всегда знал себе цену и способы, как эту цену взять. Но не все люди такие приспособленцы, как ты. И не всем повезло в этой жизни так, как повезло тебе…
— Сколько?
— Для начала хотя бы десять тысяч рублей.
— Ты с ума сошла… Откуда у меня такие деньги?
— Снова хочешь поторговаться? Или родной сын не стоит и копейки? Ребенка, у которого сто хронических болезней, можно спустить в унитаз, как использованную бумагу? Или лучше бедного мальчика просто на помойку выбросить? Он фруктов месяцами не видит, а ты по заграницам катаешься…
— Послушай, о ребенке я узнал только сегодня. И еще не успел проникнуться теплыми отцовскими чувствами. Кстати: у меня зарплата триста тридцать плюс премия.
Она снова засмеялась, хотя на глазах блестели слезы. Казалось, она сейчас расплачется, раньше она умела плакать и закатывать сцены по любому поводу, — самому мелкому, ничтожному.
— Слабая женщина, должна объяснять сильному мужчине, где взять деньги? Хорошо, дам совет: у тестя займи. И не надо прибедняться. Это совсем не страшная сумма, — всего-то десять тысяч. Или ты боишься, что отдашь деньги родному сыну и тогда ничего не останется на лечение импотенции? Тогда все твои бабы спишут тебя со счетов, жена из дома выгонит?
— Ну, хватит…
— Хватит, так хватит. Ищи деньги, где хочешь. Жду неделю.
— Слушай, у меня дел невпроворот и поездка в Америку намечается, — сказал он. — Всего на неделю. Я не могу все отменить. Дай мне какое-то время. Вернусь и постараюсь собрать деньги. Займу, что-нибудь продам… Дай хоть месяц.
— Хорошо, пусть, дам тебе две недели. А потом буду действовать. Я знаю адрес твоего профкома, знаю имя секретаря вашей партийной организации. И где работает тесть тоже знаю. И еще — мне известен адрес районного суда. Я приведу туда двадцать свидетелей, своих соседей по дому, знакомых, родственников… Все они покажут, что мы жили одной семьей, вели общее хозяйство. Значит, по закону это твой ребенок. Твой. Я уже консультировалась с адвокатом. У нас тут не Америка, в Советском Союзе закон на стороне женщины. Понял?
Она прикурила новую сигарету, жадно затянулась и замолчала. Борис смотрел в ее злые безумные глаза, хотелось подняться на ноги и бежать отсюда без оглядки, со всех ног. Бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этой женщины. Через пять минут она встала и ушла. Он тоже поднялся, пошел по аллее к метро.
Глава 35
Борис снят трубку зазвонившего телефона и сразу узнал председателя кооператива кинематографистов Быстрицкого. Голос был тусклым. Антон Иванович коротко доложил, что вступление в кооператив откладывается до лучших времен, и Борис сам должен понимать, в чем задержка. Лучший выход, — встретиться с Морозовым, поговорить и решить все вопросы в четыре глаза, по телефону всего не скажешь. Хорошо бы прямо сегодня, часа в четыре на Сретенке, у памятника Надежды Крупской.
Борис ответил, что звонил Морозову несколько раз, но его никогда нет на месте. Отвечает помощник, обещает перезвонить, но не перезванивает. Все то, что Борис взял в долг, он готов вернуть хоть сегодня. И не его вина, что не получилось с машиной…
— Знаю, знаю, — смягчился Быстрицкий. — Вас никто не винит. Ну, всякое бывает. Все мы люди, все человеки… Я говорю: надо решить вопрос. Не затягивая. Значит, у вас все собой?
Борис потянулся к портфелю, открыл его, вытащил со дна бумажный пакет и раскрыл. Деньги на месте. К пятнадцати тысячам Морозова он добавил еще пять тысяч, что получил от Пола. Этого должно хватить, чтобы этот тип заткнулся и больше не напоминал о своем существовании. Деньги сложены в четыре пачки по пять тысяч в каждой, перехвачены резинками.