— Это как же?
— Попросишь папочку помочь. Он все устроит. Но поторопись. Иначе я огорчу твоего родственника. Он уверен, что отдал дочь за положительного парня, строителя коммунизма. А паренек-то с гнильцой. Шубин узнает о твоих отношениях с неким иностранцем по имени Пол Моррис. Интересный тип этот Пол, правда? Очень интересный. Спекулянт антиквариатом, контрабандист. И ты с ним заодно. Папочка не очень обрадуется. Как думаешь?
Борис почувствовал себя так, будто пропустил тяжелый удар под ложечку. Дыхание перехватило, он хотел что-то сказать, ответить, но не мог. Сел, словно парализованный, и таращил глаза в темноту.
— Пол Морис — журналист, — сказал он. — Он…
— Не хочу слушать этот жалкий треп.
Морозов отошел в сторону, взял за руку Лизу, увел за собой, посадил в машину, сам сел за руль и уехал. Борис встал, стараясь прийти в себя. Он смотрел на Дато, — тот лежал на траве с закрытыми глазами и не двигался. Кровь на лице стала засыхать. Другой мужчина со связанными руками и дрожащей головой стоял на коленях, тихо стонал и таращил глаза, будто чувствовал, что самое страшное еще не начиналось, но ждать уже недолго. Борис подошел к Дато, наклонился, приложил пальцы к шее, кажется, пульса нет.
Но тут кто-то подскочил сзади, и с размаху ударил по затылку веткой, короткой и тяжелой, как дубина. Мир закружился перед глазами, небо поменялось местами с землей, Борис почувствовал, что проваливается в пропасть. Он очнулся, когда небо сделалось черным, высыпали мелкие холодные звезды и появилась молодая луна. Он сел на холодную влажную траву, пощупал затылок. Болит голова, что ж, это неплохо, значит, он жив. Тлел костерок, слышался плеск близкой реки. А вокруг — никого. Откуда-то из темноты появился Быстрицкий с фонариком в руках.
— Ну, все в порядке? — спросил он. — Я давно уж дожидаюсь, когда вы в себя придете. Ничего страшного не случилось. Просто ушиб. Я осмотрел… Да, я немного понимаю в медицине.
Он помог подняться, довел до машины и принес портфель. Дорогой он молол какую-то чепуху, перескакивая с одного на другое. Мол, сегодня у Морозова было плохое настроение, у него какие-то неприятности, но он человек отходчивый, наговорил всякого, что поделать, — не сдержан на язык, — потом жалеет о сказанном, даже прощения просит. Да, и такое бывает… Борис чувствовал себя ужасно, голова раскалывалась, на шее, в том месте, куда ударили палкой, было довольно глубокое рассечение, из ранки сочилась кровь. Быстрицкий сказал, что к врачу идти не надо, а то он будет приставать с вопросом, как при каких обстоятельствах получил травму, кто ударил и чем. И не окажет помощи, пока не услышит правду. Кроме того, врачи обязаны сообщать милиции о таких вот, подозрительных травмах.
Они заедут в гараж Быстрицкого, это по дороге, там есть все необходимые медикаменты и чистая вода. И вправду, до гаража доехали быстро. Быстрицкий, включил в боксе свет, очень ловко, словно профессиональный врач, обработал рану, заклеил ее пластырем. И сказал, что это сущий пустяк, царапина, не стоило беспокоиться. Затем посадил Бориса в машину и отвез домой. Борис открыл дверь квартиры во втором часу ночи. Жена уже спала, он разделся, сел в кухне и приложил к затылку кубики льда, завернутые в полотенце.
Глава 36
Пол сидел на широком подоконнике и смотрел за окно. Долгий день превращался в фиолетовый вечер. Пол взял стакан с широким днищем, сделал глоток виски, разбавленного водой. Он ждал Галину Шубину, она обещала привести художника Валентина Егорова, просила помочь этому парню, но какая помощь нужна, — не захотела объяснять по телефону. Пол прикурил сигарету, слез с подоконника и, заложив руки за спину, побродил по комнате. Из мебели здесь всего два стула и бельевая тумбочка, на широком окне нет занавесок, на стенах полтора десятка картин современных московских художников, купленных по случаю.
Он не любил и не умел ждать, а Галя привыкла опаздывать. Время шло, Пол волновался. Сегодня от Бориса приедет посылка, — несколько фотопленок с отснятым материалом. Не встречаться самим, а передать пленки с Галей, идея хорошая, — проверить эту женщину, провести личный обыск, — не рискнет никто. Если Галю попробует остановить на улице оперативный сотрудник КГБ, — грянет скандал. Но Галю не остановят на улице. Все знают, кто она такая, всем знакомы правила игры, согласно которым дети членов Центрального комитета КПСС, — неприкосновенны. Все это так, но Пол все равно волновался.
С высоты второго этажа виден внутренний двор, закатанный асфальтом и заставленный автомобилями, где нет ни единого дерева, только голое плоское, как лепешка, пространство, вечно темное, со всех сторон закрытое забором и домом, где жили иностранцы. Дом построен при Сталине, высокий, отштукатуренный и окрашенный серой и бежевой, с белыми лепными украшениями, портиками, и прочими архитектурными излишествами, которые уже вышли из моды.
Собственно, это даже не один, а три дома, соединенные вместе общими боковыми стенами, если смотреть сверху получится что-то похожее на латинскую L. Два первых дома заселены москвичами, в третьем доме, который стоит фасадом в тихий переулок, живут граждане капиталистических стран, служащие крупных зарубежных компаний, дипломаты, аккредитованные в Москве, и журналисты. Чтобы по мере возможности предотвратить общение советских и иностранных граждан, а также их детей, задний двор огородили забором, кирпичным, метров пять высотой. Все четыре подъезда выходят на этот темный двор, попасть сюда можно одним путем — через арку, глубокую и темную.
Напротив арки железная будка с окошками, днем и ночью, сменяя друг друга, дежурят милиционеры. Они знают в лицо всех жильцов, их жен, детей, прислугу. Если во двор попадает чужак, он должен объяснить милиционеру, куда держит путь. Пол увидел, как во двор вошла статная женщина в бежевом в белый горошек платье и солнечных очках, за ней плелся долговязый субъект лет сорока в затертых джинсах, вытянутых на колеях, и старом пиджаке. Он нес картину, упакованную в оберточную бумагу. Милиционер проводил парочку взглядом, но останавливать не стал. Он знал Галю в лицо, знал, к кому она идет. Через стекла будки было видно, как он снял трубку телефона и стал набирать номер.
Пол открыл дверь, впустил гостей. Егоров пожал руку хозяина и представился.
— Значит, здесь вы обитаете? — он стал озираться по сторонам, будто в музей пришел. — Да, неплохо. Очень даже симпатично…
От Егорова исходил запах, которым пропитались все московские художники. Дешевого табака, скипидара, водки и масляной краски. Пол, привыкший удовлетворять любопытство своих гостей, предложил Егорову экскурсию по квартире, точнее, двум квартирам, соединенным вместе: в стене пробили дверь, и трехкомнатная и четырехкомнатная квартира превратились в одну семикомнатную.
Пол водил гостя из комнаты в комнату и рассказывал, что вот здесь была комната Шерон, — бывшей жены, соседнюю комнату занимал их сын Джеймс, ему десять лет, то есть уже двенадцать, да, бежит время. После развода Шерон с сыном живет в Нью-Йорке. А бедняга Пол ютится здесь, — в жалких семи комнатах, с двумя кухнями и кладовыми. Пол улыбнулся своей шутке, но Егоров оставался серьезным, он бубнил под нос: "да, неплохо, неплохо…".
Пол показал комнату, приспособленную под корреспондентский пункт. Тут стояли два письменных стола, телетайп, шкафы с бумагами, несколько пишущих машинок, от больших электрических, до механических, портативных. Следующие две комнаты даже не обставлены. По стенам развешены картины модных московских художников. Наконец, последняя комната — домработницы, это русская женщина, которая убирается, готовит еду, ночует изредка — у нее семья в Подмосковье, муж и трое детей.
Сели в кухне, большой и светлой, на столе тарелки с закусками, салатная плошка с лобио, приготовленным Марией.
— Я подозревал, что иностранные журналисты хорошо живут, — сказал Егоров. — Но чтобы в такой роскоши… Семь огромных комнат на одного. Кому рассказать, — не поверят.
— Редакция моей газеты сняла эту квартиру, когда я был женат. Когда остался один, новую квартиру искать не стали.
Виски Егоров не разбавлял, пил его рюмками, как водку. Ел жадно, много курил, восторженно рассуждал о Пикассо, строго судил московских художников.
— Илья Кабаков? — посмеивался он. — Это который в детском журнале "Мурзилка" волка и колобка рисовал? Говорят, он скоро получит заказ от журнала "Пионер". Попросят изобразить что-нибудь из жизни молодых строителей коммунизма. Костер, барабан, галстук…
— Но ведь он не только для детей работает…
— Да, и для взрослых поспевает, — пишет на коммунальные темы, в основном — унитазы и раковины. Надо сказать, — получается. Это его тема, писать сантехнические изделия. Нет, дорогие товарищи, это несерьезно.
— А что вы думаете о Глазунове?
— Стилизация под лубок. Поделки для западного обывателя. Россия в экспортном исполнении. Вы на Западе представляете Россию именно такой, лубочной: березки, елочки и Кремль посередине. И еще чтобы снежное поле и одинокая церквушка. Плюс морщинистая старуха, похожая на ученую обезьянку. Он для вас и рисует. Иллюстрации Достоевского — это еще туда-сюда. Но все остальное — хлам. Уж извините за прямоту…
Пару раз Пол встречал этого парня в дружеских компаниях, но Егоров вряд ли об этом помнит, — тогда он был не в форме. Он симпатичный парень, но не мешало поставить коронки на зубы, испорченные сигаретами и чифирем, и закончить с выпивкой, чтобы не умереть от водки в расцвете лет.
— Ну, хорошо… А как вам Олег Целков? Вы же не станете возражать, что он большой художник?
— Олег хороший парень, его творческий путь делится на две части. Сначала он рисовал все подряд: женщин, автобусы, арбузы… И про него говорили: подает надежды. Но однажды с ним случился приступ белой горячки. В бреду он увидел чертей, мясные морды разных цветов и полноты. Худые, толстые, зеленые, синие, красные… Олегу они понравились, что с той поры он рисует только эти рожи. Певец одной песни. Какой-то дурак написал в западной газете: рожи Целкова — гениальное произведение искусства. Возможно. Но, по-моему, та картина хороша, которую не страшно повесить на стену. А вешать этих чертей… Нет уж, увольте.