— Культ личности Сталина, как известно, партия осудила, — сказал Гончар. — Впрочем, про Молотова это я так, к слову. Просто вы в Совмине работаете, вот я и вспомнил, что Вячеслав Михайлович Молотов, можно сказать, не только ваш сосед, но и коллега. В некотором смысле даже — начальник. Как-никак бывший председатель Совнаркома, то есть Совета министров.
Леонов позеленел от страха. Гончар задал еще несколько вопросов, а затем отвел его в соседнюю комнатку, каморку, выходящую окном на помойку, положил на шаткий столик стопку бумаги и вежливо попросил Леонова, чтобы он вспомнил все, подробно и конкретно, про нехороший анекдот, про Политбюро, где сидят дураки, и еще что-нибудь. Затем вышел в коридор и запер дверь снаружи. Леонова, напуганного до полусмерти, он отпустил, когда уже смеркалось, решив, что толку от него нет никакого, с этим сукиным сыном только время зря потерял.
Через четверть часа в дверь позвонили, на пороге стоял некий Сергей Быстров, молодившийся мужчина лет пятидесяти с седыми волосами, подкрашенными хной. Гончар усадил гостя на стул, разрешил курить и сказал, что разговор пойдет о Борисе Зотове. Ничего конкретного у госбезопасности на Бориса нет, но иногда к человеку, особенно если он много ездит за границу, не мешает присмотреться повнимательнее. А Быстров может помочь в этом деле, он председатель профкома в ЦК ВЛКСМ, где Борис работает, вот поэтому его и вызвали. Быстров не растерялся и не испугался, он принял это объяснение за чистую монету.
— Правильно, что позвонили, — одобрил он. — На то я председатель профкома, чтобы на три метра вглубь видеть, чтобы в людях разбираться.
Он начал длинно рассказывать, что Борис с виду человек правильный, даже идейный. Но если поскрести эту позолоту, под ней — гниль. Знающие люди рассказывали, что во время поездки во Францию Зотов тайком приобрел несколько видеокассет с порнографическими фильмами. И человеку, который жил с ним в номере, сказал, что кассеты не себе купил, якобы, близкий приятель просил и денег дал. А ведь у нас, в стране Советов, за порнографию тюремный срок положен. И на какие деньги, позвольте спросить, все это куплено? Борис наверняка валютой балуется. Купил-продал… Красиво жить не запретишь… Ты мне, я тебе…
Да, тесть у него большой человек, выдающийся, можно сказать. Но нельзя же всю жизнь тестем прикрываться от ответственности. Возможно, Зотов и женился только затем, чтобы отсидеться за широкой заслуженной спиной тестя. Недавно Борис написал заявление, чтобы ему выделили новую "Волгу". Зачем она ему, если ездит на "Жигулях", которым меньше двух лет? Ясное дело, "Волга" нужна, чтобы ее перепродать и незаконно заработать. Борис молодой, а уже деньгами испорченный, не знает, как трудовая копейка достается.
Когда председатель профкома выговорился, Гончар отвел его в соседнюю комнатенку, посадил за столик и дал бумаги, чтобы все письменно изложил, в итоге вышло девять страниц. Гончар поблагодарил профсоюзного лидера и отправил его домой. За окном догорал поздний вечер, ушел к себе в общежитие Лыков, исчезли прохожие, зажгли фонарь над входом в подъезд. А Гончар еще сидел в пыльной комнате, он положил ноги на стол и неспешно пил растворимый кофе, горячий, с кислинкой.
Глава 41
В последний день пребывания в Нью-Йорке делегации выпало редкое везение. На первую часть дня была назначена встреча с двумя активистами Коммунистической партии США, их выступление на тему "Борьба за мир в условиях гонки ядерных вооружений". Автобус обещали подать к гостинице в восемь тридцать утра, а дальше — поездка за пределы города, там хороший гольф-клуб, а в нем прекрасный конференц-зал. Хозяин гольф-клуба — старый коммунист, он разрешает партийцами собираться в этом зале и болтать хоть целый день, даже за свой счет кормит гостей и поит кофе.
Но вместо автобуса приехал только представитель консульства, тот самый долговязый парень в бордовой куртке по имени Павел, знакомый с первого дня. Он собрал группу в комнате, где рядами были расставлены стулья, и объяснил: в последний момент узнали, что один из докладчиков нездоров, — все-таки старость не радость, — проводить собрание без него нет смысла. Павел очень сожалеет, что сорвалось такое познавательное и крайне важное мероприятие. В связи с этим у членов делегации образовалось свободное время, не только во второй половине дня, как было заранее намечено, — а на весь день. Комсомольцы от радости хотели захлопать в ладоши, но переглянулись и решили, что это лишнее, — могут неправильно понять.
Павел, как обычно, стал нагонять страху. Мол, надо помнить, что многие районы Нью-Йорка официально закрыты для русских туристов. Нельзя сворачивать с центральных улиц, заходить в сомнительные заведения, в узкие пространства между домами, где прячутся грабители и насильники, вести разговоры с американцами, — среди них могут оказаться провокаторы. Надо проявлять бдительность и осторожность. Был случай, когда нашего командировочного зарезали бандиты, — он не захотел отдать обменянные в Москве доллары. Если вам приставят нож к горлу, отдавайте что есть, — жизнь дороже. Павел раздал "памятки туриста" на русском языке, которые совал всем комсомольцам, каждый день, там были отмечены запрещенные районы. Сказал, что теперь можно идти, пожелал приятного дня.
Борис почистил ботинки в бесплатном автомате, выпил бутылку "Кока-колы", поболтал с комсомолкой, похожей на манекенщицу, и поднялся наверх в номер, чтобы взять кошелек. Вошел и увидел литератора Петра Коновалова. Раздетый, он лежал на кровати, уставившись в потолок. Даже холодок по спине пробежал, — опять на миг показалось, — не дышит. На тумбочке початая поллитровка "Экстры" и открытая банка скумбрии в томате.
— Ты чего тут киснешь? — Борис сел на свою кровать.
— Не пойду я в город, — вздохнул писатель. — Деньги кончились. Какой интерес: болтаться с пустыми карманами, пялиться на витрины и слюни пускать. Одно расстройство.
— Могу выделить тебе, ну, долларов тридцать. Даже сорок. В Москве отдашь.
— А что за тридцатку купить можно?
— Часы хорошие.
— Нет, все равно не пойду. А если пойду, могу и не вернуться. За себя не ручаюсь. Подойду к первому полицейскому и попрошу показать, где тут русским дают политическое убежище. А у меня в Союзе сын. Как ему в школу ходить, друзьям в глаза смотреть? Ну, если отец такой непутевый. Предатель. И вообще…
— Ты бы поменьше языком болтал, — ответил Борис. — Если кто услышит эти разговоры, — больше за границу не пустят. Даже в Болгарию.
— И черт с ним. Лучше вообще никуда не ездить…
Борис снова спустился вниз, когда выходил из отеля, увидел Павла. Спасаясь от палящего солнца, представитель консульства стоял под тентом и курил.
Борис подошел, задал пару вопросов, показал рукой на паб, что через дорогу.
— Может, заглянем ненадолго, угощаю? Или в этом городе раньше трех часов выпивать неприлично?
— Господи, да кто на это внимание обращает? — обрадовался Павел. — Пей, когда хочешь.
Они перешли улицу и оказались за столиком в пустом пабе, взяли по кружке светлого, рюмке виски и закуску. Света было мало, пахло мореным дубом и кислым бочковым пивом. Поболтали о том, о сем, Павел написал на бумажке адрес магазина, где можно купить видеомагнитофон, мультисистемный, который будет работать в Москве. Про себя рассказал, что должность у него ответственная, хлопотная, с женой они здесь уже три года, но женщине даже с двумя высшими образованиями очень трудно найти работу в консульстве, а работать на американцев — нельзя. Наши ведут себя по жлобски, свои своим не помогают, сидят, друг на друга доносы строчат в рабочее время, чтобы показать начальству принципиальность и бдительность. Глядишь, еще на год командировку продлят, никто не хочет возвращаться на любимую родину. Но недавно повезло: жена все-таки устроилась в консульстве. Моет лестницу и вестибюль, хоть на полдня, но все же — работа, деньги.
— Тяжело вам тут, — сказал Борис.
— Да, нелегко приходится, — Павел иронии не заметил. — Зарплата копеечная. Так еще сверху давят: будем тебе выдавать половину не долларами, а чеками Внешпосылторга. Вернешься в Москву, в магазинах "Березка" сможешь купить те же товары, что здесь продаются. Короче, не хотят на служащих доллары тратить. Зажимают валюту. А в московской "Березке", ясное дело, — одно дерьмо. И по бешеным ценам. Они бы знали, черти, как эта валюта зарабатывается…
Тут Павел спохватился, что сказал лишнее, и замолчал и стал отвечать коротко — только "да" и "нет". Выпили еще, Борис сказал, что ему пора, и расплатился. Он добрался до магазина электроники на автобусе, купил видеомагнитофон и привез коробку в гостиницу. В номере плавал густой водочный аромат, на тумбочке стояла вторая бутылка "Экстры". Коновалов, зарывшись в подушку, тихо похрапывал.
Борис снова оказался на улице. Он шел по тротуару, зажав в кулаке монету в двадцать пять центов, чтобы позвонить. Но телефона автомата не попадалось. Иногда он подбрасывал монетку, ловил ее на лету и снова сжимал в кулаке. Когда он заметил автомат, не остановился, прошел мимо, подбросил монетку и опустил ее в карман: можно и попозже, времени еще много.
Случайно он набрел на большой книжный магазин "Барнс энд Нобл", долго бродил среди полок, брал в руки книги, листал, ставил на место. Сейчас в Москве, чтобы купить хорошую книгу, надо сначала сдать двадцать килограммов макулатуры в приемный пункт, получить талон и вместе с талоном идти в книжный магазин. Впрочем, список макулатурных книг невелик, — их всего около десятка: "Граф Монте-Кристо", исторические романы Лажечникова, рассказы Шукшина… В Москве полки магазинов завалены трудами Ленина, Маркса, переизданиями партийных документов, в иностранном отделе — книги советских журналистов, разоблачающих двурушничество и ханжескую демагогию западного общества, про капиталистических акул, которые нарушают права человека, рассказы о тяжкой жизни пролетариата, как черных притесняют, как под тяжким ярмом империализма надрываются западные женщины.