— Или я разберусь с Морозовым или плохо кончу, — так стоит вопрос. Но одному трудно. Надо что-то делать, но я не знаю что. Словом, я стал искать человека, который… Ну, ты понимаешь. Но у Морозова врагов нет, — одни друзья. Всех врагов он уже давно на свалке прописал. Я понял, что у тебя с Морозовым разногласия. И решил потолковать: а вдруг получится вместе с тобой…
Корж выслушал внимательно, кивнул и сказал:
— Да, опер, кажется, рано я тебя похвалил. Ты все-таки не повзрослел. Все такой же мальчишка. Занять деньги у Морозова… Только ты мог придумать эту хохму. Черный юмор, в натуре. У тебя есть его адрес?
— В последний раз мне звонил человек Морозова. Встречался со мной и на своей машине отвозил за город. Тихое место возле речки. Морозов там прессовал двух парней. А когда закончил с ними, поговорил со мной. Сказал, что ждет от меня новую "Волгу". В принципе, я могу позвонить приятелю Морозова и назначить встречу. Придумаю какой-то повод.
— Где тебя можно найти? — спросил Корж.
Борис протянул ему визитную карточку с рабочим и домашним телефоном.
— Хорошо, я подумаю, — сказал Корж и поднялся. — Может быть, позвоню. Сейчас мы уйдем. Посиди тут немного, потом тоже уходи.
Корж и его провожатый вышли из комнаты. Хлопнула входная дверь, стихли шаги в коридоре. Борис посидел какое-то время, прислушиваясь к звукам. В соседней комнате кто-то остался, слышно, как на пол что-то упало, затем тихое постукивание, и снова тишина. Он поднялся, потянул на себя дверь. За столом у окна сидела старуха с лицом сморщенным, как печеное яблоко, и бельмом на левом глазу. Одета в теплый байковый халат, голову покрывал платок, на ногах валенки. Она пила чай из блюдца и посасывала кусок колотого сахара. Старуха посмотрела на Бориса без всякого интереса, в ответ на приветствие прошамкала:
— Здравствуй, милок. Здравствуй, коли не шутишь… Вот тут тебе оставили. Забери.
Она показала пальцем на паспорт, кошелек и удостоверение, лежавшие на краю стола. Борис поблагодарил, нырнул в темный коридор, постоял несколько минут под козырьком подъезда и вышел под дождь.
Глава 44
С раннего утра Гончар и Лыков сидели на заднем сидении служебной машины, стоявшей во внутреннем дворе многоэтажного дома по проспекту Мира, где жила семья Зотовых. Рабочий день Бориса начинался с девяти утра, но он жил по какому-то своему графику и переступал порог кабинета около десяти, но не раньше. Сегодня предстояло провести в квартире Зотовых так называемый негласный обыск, без протокола, понятых и прочих формальностей. И без ведома хозяев, разумеется. Гончар надеялся, — авось, среди вещей попадется что-то интересное для следствия.
Несколько оперативников заняли позиции возле дома и ждали, когда супруги Зотовы уйдут на работу. Первой вышла Галя, молодая, красивая, в туфлях на высоких каблучках, она не пробежала, а пролетела от подъезда до арки, и пропала. Гончар проводил ее долгим грустным взглядом, засмотрелся на тонкую талию и ножки, вздохнул, но ничего не сказал. Через час сорок вышел Борис. Он выглядел не выспавшимся и усталым, будто всю ночь работал. Борис был в брюках и рубашке с галстуком, пиджак перекинул через руку, в другой руке тонкий портфель. Обычно он ездил на работу на метро, но в этот раз сел в "жигули", стоявшие у подъезда, завел двигатель и отчалил.
Гончар посмотрел на часы и сказал, что на всякий случай надо подождать еще минут тридцать. Бывают, что люди забудут что-нибудь и возвращаются с полдороги, такие сюрпризы ни к чему. Стасу Лыкову не сиделось, он хорошо выспался и был готов спорить с начальником.
— За машиной Бориса следуют наши люди, правильно?
— Положим, так, — кивнул Гончар.
— Нас по рации предупредят, если он задумает вернуться?
— Должны предупредить.
— Так зачем сидеть и попусту тратить время?
Гончар промолчал в ответ. Больше не сказал ни слова ни оперативник, сидевший спереди, ни водитель. Гончар хмурился и думал о своем. Он не любил бумажную работу, часы, проведенные за письменным столом, делали его вялым и апатичным. За последние недели, перечитывая горы справок и отчетов, он наглотался пыли и так безнадежно сник, — что не бодрил даже растворимый кофе. Кое-какие надежды он связывал с встречей Бориса и Чаркиной. Но тут, — надо признаться, — все прошло не слишком удачно.
Борис отказался от предложения заглянуть на огонек и за бутылкой вина вспомнить молодость. А жаль, в комнате женщины уже была установлена аппаратура, в случае удачи, Гончар получил бы серию пикантных снимков, которые можно было направить на работу Бориса, его начальству, в партком и профком. А заодно уж и законной супруге. Никто не хочет испортить карьеру молодому комсомольскому вожаку или его семейные отношения, но сейчас, — это Гончару подсказывал опыт, — нужно выбить почву из-под ног Бориса, заставить его нервничать, лишить покоя, сна. В таком состоянии люди допускают роковые ошибки, совершают поступки, о которых жалеют остаток жизни, — но ничего не вернешь.
Борис не соблазнился прелестями бывшей подруги, устоял. То ли с годами научился беречь репутацию комсомольского функционера, выбирать связи, то ли совсем остыл к этой женщине. А разговор о ребенке, болезненном мальчике, разговор больше похожий на грубый шантаж, не вызвал бурных эмоций, отклика в отцовском сердце, Борис только обещал достать деньги, — и все на этом.
Через полчаса на седьмой этаж поднялись два техника в рабочих комбинезонах, с ними Гончар и Лыков. Еще один техник, в рабочей куртке и штанах, был на этаже, он уже справился с двумя замками и оставил входную дверь в квартиру приоткрытой. Теперь техник размотал катушку с проводом, вытянул кабель на полу лестничной площадки, залез на стремянку и копался в распределительном щитке. Если кто из соседей поинтересуется, что за люди в подъезде, — электрики проводку чинят.
Последним вошел в квартиру Гончар, запер дверь с внутренней стороны. Еще попахивало подгорелой яичницей и кофе. Квартира двухкомнатная, не маленькая, но какая-то запущенная, обставленная кое-как, здесь мало семейного уюта. Гончар натянул резиновые перчатки, надел поверх ботинок пластиковые бахилы. В квартире не должно остаться никаких следов пребывания чужих людей. Техники начали обыск от входной двери, пошли в сторону кухни, и дальше по часовой стрелке через коридор к ванне, туалету и комнатам. Они перебирали вещи, делали фотографии. Гончар приказал Лыкову сесть за кухонный стол, и молча сидеть и наблюдать, как работают эксперты криминалисты.
Сам побродил по кухне, блуждая взглядом по сторонам. Пожелтевшие от времени полки, грязная посуда в раковине, посередине прямоугольный стол, несколько стульев и табуреток, окно выходит во двор. На деревянном подоконнике роман Ремарка "Три товарища" в зелено-серой потертой обложке и вчерашний номер газеты "Московский комсомолец", судя по тому, как сложена газета, ее не читали, ей били мух. Тут же на подоконнике увядший цветочек в большом глиняном горшке.
Гончар прошелся коридором, оказался в спальне. Он заглянул в ящики трильяжа. Обычная женская ерунда: полупустые склянки от духов и крема, не распечатанная колода карт, железная коробка из-под конфет с бумажным мусором: старыми квитанциями из ломбарда, стопкой облигаций государственного займа выпуска тысяча девятьсот сорок седьмого года, несколько писем от двоюродной сестры и старых фотографий.
Он сел на неубранную двуспальную кровать, осмотрел и прощупал матрас, перешел к трехстворчатому шкафу, румынскому с продольными и поперечными латунными полосами и запыленным зеркалом в полный рост. Глянул на свое отражение и подумал, что выглядит уставшим, серым, будто запылилось не это зеркало, а его лицо. Он открыл дверцу, выдвинул ящики, осмотрел содержимое. Тут он поднял голову и увидел на шкафу фотоувеличитель, Гончар придвинул ближе стул, залез на него. На этой штуковине не было пыли, кажется, увеличителем пользовались недавно. На шкафу слой пыли, а на фотоувеличителе нет.
Рядом глянцеватель, тоже тщательно протертый. Из бумаг известно, что Борис увлекался фотографией с юности, но занимается ли этим сейчас — ничего не сказано. Гончар сделал пометку в блокноте и перешел в другую комнату, — нечто среднее между гостиной и рабочим кабинетом, мебели много, но вся не новая, из разных гарнитуров, на полу круглый ковер, на стенах картины маслом, фотографии в рамочках под стеклом, две книжные полки.
Берем первую книгу, наугад, что это? Так… Сборник сочинений московских поэтов, библиотечка "Тебе в дорогу, романтик". Смотрим дальше. Другая книга нестандартного размера, твердый переплет, но на ней — ни названия, ни имени автора. Похожа на альбом, но не альбом. Гончар раскрыл книгу, так и есть самиздатовская литература: перепечатанные на тонкой бумаге антисоветские тексты Войновича, Гинсбурга, Синявского. Рядом перепечатка Солженицына, тоже сброшюрованная, прошитая, в твердом переплете, — "Раковый корпус". Одно название чего стоит, ясно, — раковый корпус — это Советский Союз, а его граждане безнадежно больные люди, которым назначено свыше умереть в муках. Вошел Лыков, он засиделся на кухне и жаждал новых впечатлений. Он тоже стал смотреть книги, присвистывая время от времени.
— Знал бы товарищ Шубин, что читает его дочка с зятем, — Лыков листал "Доктора Живаго" Пастернака, изданный в Париже в издательстве "Умка Пресс". — Господи, да он бы просто со стыда умер. Я вот одного не понимаю, товарищ майор, почему государство носится с этими инакомыслящими? Разъяснительные беседы, товарищеские суды по месту жительства… В итоге им за антисоветскую деятельность дают чисто символические сроки — год-другой ссылки или колонии-поселении. Иногда добавляют статью за педерастию, ну, чтобы срок побольше назначили. А они отсидят, снова вернутся. И все идет по новом кругу.
— А ты что предлагаешь?
— Можно вопрос решить быстро. Адреса мы все знаем. В одну ночь всех берем, в течении недели проводим заседания суда. Каждому — лет по десять. А по окончании срока — бессрочная ссылка без права жить в крупнейших городах СССР. Никаких диссидентов больше не будет в помине. А горстка евреев, что собралась Израиль, путь уезжает. Без них воздух чище.