Пол встречался взглядом с Лизой, — и словно обжигался, — старался смотреть в сторону, на макет двигателя. Поршень, казалось, имел фаллическую форму, двигался не ровно, а как-то рывками вверх-вниз, и это движение рождало новые ассоциации и греховные мысли. Пол глотал слюну и переводил взгляд на студентку, она отвечала двусмысленно полуулыбкой, приоткрывала ротик. Появлялся кончик розового языка, он облизывал губки и пропадал. Пол переминался с ноги на ногу, ожидая, когда же закончится демонстрация работы двигателя, превратившееся в форменное мучение. Или этот двигатель — вечный, и сладкая мука не кончится никогда…
Потом подошли к столу, где стопкой сложили стенгазеты, выпущенные за два последних года. Пол снова старался изобразить заинтересованность, но помимо воли косил взглядом на Лизу, стоящую крайней в ряду, так, что никто, кроме иностранца, ее не видел. Она, продолжая улыбаться, положила пальцы на грудь, ловко расстегивала и застегивала пуговичку белой рубашки. Но вот убрала руку, — а пуговица осталась не застегнутой. Пол успокоил себя мыслью, что его физиономия вряд ли способна понравиться такой вот красотке. Эта девочка возбудится разве что от вида толстого бумажника, но коммерческий секс, — это не для него.
Студенты наметили обширную программу, они хотели показать комсомольскому начальнику и прогрессивному американскому журналисту, большому другу СССР, механические мастерские, поделки из дерева и металла, а потом, после обеда в столовой ПТУ, — отдельные номера будущего концерта, — три песни, танец революционных моряков и поэтический номер "греза солдата", — для будущих новобранцев. Но американский гость, сказал, что плохо себя чувствует и поспешил откланяться. Кажется, он не обманывал. Пол выглядел бледным и каким-то рассеянным. Напоследок он сделал несколько снимков, где Лиза оказывалась на первом плане.
Вышли на улицу, повернули направо. Народа навстречу почти не попадалось, — жилых домов в округе по пальцам считать, — одни заводы. Воздух пропитан запахом горелой резины и густой до тошноты, сладковатой вонью тухлого мяса и вареных костей, — это благоухала пугающая желто-серая громадина Микояновского мясокомбината, снабжавшего колбасой пол-Москвы. Они вышли на мост, было шумно, по Волгоградскому проспекту ползли потоки машин, внизу тянулись бесконечные железнодорожные пути, заставленные товарными составами.
— Старик, статью о комсомольских активистах я вряд ли смогу продать, — сказал Пол. — В Америке комсомольцы никого не интересуют. Лучше помоги написать о греховных местах.
— Потерпи, будут тебе и греховные места. В СССР такой порядок. Есть обязательная программа, — передовики, ударники, романтики… И дополнительная, — проститутки, притоны, валютчики… Без обязательной программы нет дополнительной. Если я буду водить американского корреспондента только по катранам, малинам и кабакам, мне укажут на неполное служебное соответствие.
— Почему в Москве почти нет наркотиков?
— Со временем все появится. Мы еще обгоним Америку.
Они перешли мост, перебежали Волгоградский проспект, пользуясь тем, что движение на проспекте окончательно встало. Вошли в кирпичное административное здание, школу рабочей молодежи завода Ленинского комсомола, здесь учатся заводские комсомольцы, приехавшие по лимиту из разных городов Советского Союза. Они не получили десятилетнего образования у себя на родине, наверстывают здесь.
В учительской уже ждали трое парней и пара девушек, — лучшие комсомольцы школы, всем уже далеко за двадцать. Они серьезные, с усталыми лицами, у троих — обручальные кольца, когда-то все они умели улыбаться, но разучилась радоваться жизни. Сегодня двое из них приехали сюда специально на встречу с иностранным корреспондентом, потому что секретарь заводской комсомольской организации сказал — так надо. Трое учатся в первую смену, через полтора часа надо на завод, а там восемь часов на конвейере или у станка, затем на метро и автобусе возвращаться в общежитие. А там — семьи, дети, — даже на сон времени нет. Никто об этом не сказал вслух, но все без слов понятно. Посмотрев на эти усталые лица, Пол тоже погрустнел.
Программу гостям устроили примерно ту же, что и в ПТУ: рассказ о созидательном труде, общественных нагрузках. Комсомольцы принимают участие в субботниках, в общежитии создали самодеятельный театр, один парень, такой рыженький, живой, — рабочий корреспондент заводской газеты "За советскую малолитражку". Напечатал более сотни заметок. В следующем году будет поступать в полиграфический институт на факультет журналистики.
Другой комсомолец, бригадир сборщиков, рассказал, как в прошлом году ездил во Францию, перенимать опыт на заводе "Рено", видел их конвейер, старался лучше понять принципы организации труда… Мог ли он, простой парень из русской глубинки, мечтать, что окажется во Франции и посетит завод "Рено". Конечно, нет. Но вот родной завод помог встать на ноги, выйти в люди. Кстати, американцы делают большую ошибку, когда отказываются покупать автомобили "Москвич", — они не хуже фордовских образцов, по надежности не уступают, — и цена отличная. Так и передайте всем американцам: вы делаете ошибку…
На том экскурсию закруглили, поблагодарили комсомольцев, вышли на улицу, где ждала машина. Борис сказал, куда ехать, минут через двадцать они вышли возле девятиэтажного панельного дома в несколько подъездов, — образцового заводского общежития. Тут гостей ждали три симпатичные комсомолки, которые провели их по коридорам и комнатам, в каждой стояли две-три железные кровати, а на стенах пришпилены кнопками портреты артистов из журнала "Советский экран".
Все приезжие, все из деревень и рабочих поселков, все, сколько себя помнят, мечтали приехать в Москву, поселиться в общежитии. И так до самой пенсии, — работать на заводе "Москвич" и жить в общежитии. Если выйти замуж и завести ребенка, — дадут отдельную комнату. Это же мечта любой девушки. Своя комната, — это звучит, как волшебная песня. В свободно время комсомольцы делают стенную газету, участвуют в субботниках, зимой — лыжи и коньки, летом — туристические походы. Палатки, песни под гитару… Везде молодые люди живут интересной полнокровной жизнью и уверенно смотрят в прекрасное будущее.
А личная жизнь сложилась? Девушки смутились. Пока еще нет, но вот-вот, ведь иногда любовь приходится ждать долго. Именно настоящую любовь, а не какие-то шуры-муры. Пол чирикал в блокноте, девушки переглядывались, посмеивались, а украдкой — вздыхали. Да, немолодой корреспондент, но еще ничего, симпатичный… Пол выглянул из окна. Видны серые бетонные коробки, длинным строем уходящие к горизонту. Это все — заводские общежития, в основном мужские, но и женских немало. Сколько их? А никто не считал. Пол загрустил и шепотом пожаловался на усталость, вышли из здания, когда на землю легли фиолетовые тени.
— Я не сентиментальный, — сказал Пол. — Но сейчас мне так грустно, что хочется плакать.
Сели в машину, поехали в Центр международной торговли на Красной Пресне. Там постояли во внутреннем дворе, осмотрелись. Из дверей выскользнула нарядная женщина лет сорока, ярко одетая и злоупотреблявшая косметикой, представилась Ниной Николаевной, по поводу сегодняшнего гостя ей уже звонили, вот пропуска, столик в ресторане заказан.
Нина Николаевна провела гостей в фойе. Спросила, как удобнее общаться, на русском или английском. Подхватила мужчин под руки, потащила за собой. На ходу рассказала, что комплекс построен на деньги и под руководством большого друга Советского Союза, прогрессивного американского бизнесмена Арманда Хаммера, который был знаком с Лениным и вообще всеми партийными вождями. Здесь гостиница, деловой центр, магазины, сувенирные лавки, школы для изучения русского языка для иностранных бизнесменов. Это кусок запада в социалистической стране. Они осмотрели стенды с русскими сувенирами, завернули в учебный класс, где даже вечером шли занятия, для них была приготовлена целая экскурсия, но Борис сказал, что у американца был трудный день.
Глава 48
Запоздало Гончар протянул руку к фонарику, но выключил его не сразу, крошечная кнопка заедала. Но вот стало темно, Гончар сидел на ковре, прислушивался, но слышал только монотонный гул за окном. Он хотел подняться на ноги, но в следующую секунду блеснула вспышка, близко раздались хлопки пистолетных выстрелов. Пуля просвистела над головой, задела вазочку, стоявшую на телевизоре. Зазвенело, посыпалось битое стекло.
Гончар сунул руку за пазуху, в подплечную кобуру, выхватил пистолет и дважды выстрелил в то место, где должен находиться невидимый в темноте стрелок, услышал звук падающего тела. И снова тишина и монотонный гул за окном. Он поднялся, включил свет. И так стоял пару минут, не в силах поверить тому, что видит. Возле двери на боку лежала Галя Зотова, юбка высоко задралась, обнажив бедра, на светлом плаще яркое пятно крови. Рядом на полу пистолет, похожий на Макарова, но меньше и ручка не из темной пластмассы, а светлая, кажется, костяная. Гончар взял со стола бумажную салфетку, поднял пистолет, на затворе гравировка: "Товарищу Шубину от оружейников Ижевска". Он бросил пистолет, словно обжег руку.
Постоял немного, оглядываясь по сторонам, будто хотел кого-то увидеть. Он подумал, что женщина мертва, но тут Галя задвигалась, подтянула колени к животу и застонала. Он присел на корточки, перевернул Галю на спину, — пуля вошла в грудь, чуть выше сердца, прошла навылет. Галя стала дышать тяжело, с нутряным свистом. Гончар подумал, что вызывать "скорую помощь", пожалуй, поздно. Еще две-три минуты, — и все кончится…
Он осмотрел стену, пуля вошла неглубоко, даже не пробила насквозь слой сухой штукатурки. Гончар поковырялся лезвием перочинного ножика в стене, доставая кусочек еще теплого свинца. Вторая пуля попала в косяк двери, эта вошла глубже, сильно деформировалась, превратившись в лепешку. С ней пришлось повозиться лишние пару минут. Когда Гончар закончил, Галя была еще жива, она открыла глаза и смотрела на него внимательно, часто смаргивая, словно хотела надолго запомнить. На ее глазах выступили слезы, темными разводами растеклась тушь, стало казаться, что у Гали синяки на лице. Гончар топтался на месте, проклиная себя за нерешительность.