Галя застонала, глубоко вздохнула и перестала дышать.
Гончар нашел на полу две свои стреляные гильзы, сунул их в карман. Захватив камеру, выскользнул из квартиры, захлопнув дверь, спустился вниз по лестнице, чтобы не столкнуться в лифте с кем-то из жильцов. В подъезде было тихо, он вышел в пустой двор, сел в подъехавшую машину и сказал:
— Эта сумасшедшая баба начала стрелять. Переступила порог и… Достала из сумочки наградной пистолет отца, и стала стрелять. Слова не сказала. Бах-бах… Я выстрелил в ответ и убил ее. На месте, одним попаданием.
Сидевший за рулем дядя Гена только крякнул и покачал головой. Иван Иванович потер ладонью лоб и тихо спросил:
— Что будем делать?
— Надо ехать к начальству, — ответил Гончар. — Блин, ну и дела…
Пол с Борисом сидели за столиком в ресторане и листали меню. Это был довольно большой полутемной зал, освещенной оставалась только эстрада, на которой разминался небольшой оркестр. Пахло сандаловым деревом и дорогим табаком. Официанты, одетые в бархатные бордовые куртки, расшитые золотой тесьмой, были элегантны и почти незаметны. Карта вин поражала воображение неподготовленного человека, здесь были французские вина и даже импортная водка. Борис сделал заказ, попросив, чтобы с рыбной и мясной закуской поспешили, — они голодны. Официант порекомендовал армянский коньяк двенадцатилетней выдержки и назвал цену.
— Выдержим, — кивнул Борис. — Скорее несите.
Пол молча показал пальцем на столешницу, затем прикоснулся к уху. Он спрашивал, прослушивает ли КГБ столик, где сидят иностранцы. Борис молча кивнул. Принесли коньяк и закуску, они выпили. Борис сказал, что русские рестораны совсем не похожи на американские. За океаном ресторан — даже самый изысканный, — это всего-навсего место, где люди едят и пьют. Туда ходят семьями, завтракать и ужинать. Ресторан в СССР — нечто другое, место распутного развлечения, грехопадения. Здесь редко увидишь семейные пары. Люди приходят, впрочем, тут без очков видно кто и зачем сюда приходит, можно просто оглянуться, посмотреть на эти лица, и все понятно без слов.
В Москве можно попасть в любые рестораны, — но не сразу, — захотел и пришел. В самые неприступные надо записываться за месяц, например в "Прагу", в другие, например, в "Арагви" — за неделю, в рестораны попроще просто люди стоят в очереди, суют пятерку швейцару, чтобы пустил, и пятерку метрдотелю, чтобы нашел место за столиком. Но есть один ресторан, посидеть в котором простой человек, да и непростой, не сможет. Вот этот самый ресторан. Почему так, — Пол скоро поймет.
Через полчаса оркестр исчез, заиграла музыка в стиле диско, на сцену высыпали девицы в разноцветных полупрозрачных накидках, прошитых золотой ниткой и сапожках выше колен. Они попрыгали, повертелись и вдруг сбросили накидки. Мужчины в зале отодвинули тарелки и стали смотреть на сцену. Девушки не рождали сильных эмоций, — похожи одна на другу, плоские, худосочные и жилистые, как крестьянские лошадки.
— Это единственное место в Советском Союзе, где показывают стриптиз, — сказал Борис. — Поэтому сюда почти невозможно попасть. И это здание, и этот кабак — построил американец Арманд Хаммер. Задумайся: единственное гнездо разврата на всю страну построено на американские деньги.
— Ты рассуждаешь, как большевик.
Борис хотел что-то ответить, но засмеялся.
Они вышли на воздух уже ночью, на улице симпатичная женщина спросила, не желают ли мальчики отдохнуть в хорошем месте. Услышав "нет", пропала в темноте. Они двинули вниз к набережной. Шли темными переулками, когда останавливались, Пол вытаскивал из сумки с фотоаппаратурой бутылку крымской мадеры, купленную в ресторане, делал глоток из горлышка и протягивал бутылку Борису. Вечер был теплый и ясный, высыпали звезды, ни машин, ни людей не видно. Только следом увязался подгулявший гражданин с толстым портфелем, на ходу он разговаривал сам с собой, задавал вопрос и отвечал. Иногда он пропадал в темноте, но издали были слышны его нетвердые шаги и глухое бормотание. Потом он грянул солдатскую песню, но быстро выдохся и вскоре совсем пропал.
Они вышли на пустую темную набережную, повернули в сторону Кремля. Ветер совсем стих, вода стала ровной, в ее темноте отражались редкие фонари.
— Ну и нажрался же я, — сказал Пол. — Давно я так не нажирался… Но сейчас мне легче.
— Дыши. Чувствуешь какой чистый воздух? Днем такого нет.
— Я вообще-то люблю Москву, — Пол остановился, поставил бутылку на гранитный парапет. — Но не ту, которую ты мне сегодня показал… Не Москву комсомольцев, общежитий, ПТУ и заводов с дымными трубами. А ту, которая еще сохранила патриархальный дух девятнадцатого века. Бульварное кольцо, Неглинка, Замоскворечье… Что-то есть в этом городе. Прелесть, которую словами не передашь. Представь, что совсем скоро ты попадешь совсем в другую страну. И уже никогда не сможешь вернуться… Тебе грустно? Всю оставшуюся жизнь будет не хватать Москвы. Ты будешь ждать с ней встречи. Но вы больше не встретитесь… Ты думал об этом?
Борис взял бутылку и сделал глоток из горлышка.
— Старина, ты же знаешь, что у меня нет выбора. Я не могу все переиграть, вернуться в в ту точку, откуда начал путешествие. Разорвать билет и остаться на том вокзале. Я понимаю, что в чужом городе меня никто не ждет, никому я там не нужен. Старая истина — предателей не любят. Ни свои, ни чужие. Другой вопрос: где чужие и где свои? Да, меня никто не ждет, но я все равно еду…
— Ну, а если бы свершилось чудо, время повернуло назад… И вот ты снова стоишь на перроне с билетом в руке. И можно сделать выбор: ехать или остаться. Ну, как бы ты поступил? Остался?
— Я все это сто раз передумал, — Борис хлебнул из бутылки. — Так долго думал, что мозги превратились в подгоревшую кашу. Главное для меня — не самому вырваться, а посадить на этот поезд сестру. И точка. Я давно жду поезда, но он опаздывает.
— Но почему так? Это мне нужно знать как литератору, журналисту. Ты ведь не из-за денег?
— Нет, конечно. Можно долго объяснять, но ты все рано поймешь неправильно. Надо прожить тридцать лет в этой стране, в моей шкуре… А словами не объяснишь. Так-то, брат.
Бутылка упала на асфальт и разбилась. Пол достал сигареты и прикурил. Темно, далекие фонари и черная река. Вдалеке Борис увидел зеленый огонек такси и поспешил навстречу.
Глава 49
Вечер и ночь Стас Лыков провел в служебном кабинете в Кисельном переулке. Гончар ушел в главное здание, на прием к начальству, а с ним Иван Иванович и дядя Гена. Лыков выключил свет и пытался поспать, даже задремал на полчаса, приснились ему мальчишки в телефонной будке. Они болтали по телефону с бабушкой, Лыков стучал в стекло, сначала монетой, потом кулаком, но никто не обращал на него внимания. Он очнулся, сел на диване и долго не мог понять, где он, что это за комната, пропахшая табаком и пылью. После полуночи вернулся Гончар. Лицо было землисто-серым, уставшим. Он сел на диван к журнальному столику, согрел чайник и молча выпил чашку кофе. Лыков не задавал вопросов, он молча сидел за столом у занавешенного окна и, чтобы чем-то себя занять, копался в бумагах. Гончар налил вторую чашку и сказал:
— Подсаживайся. Бери чашку.
Лыков пересел на другой стул. Гончар, не дожидаясь вопросов, сказал, что было совещание, на самом верху, первые лица присутствовали, но фамилий называть не стал. Прочитали его рапорт, приказали устно все объяснить и ответить на вопросы. Потом он ждал в приемной, снова пригласили через час с лишним. Уже все было решено. Он подготовился к худшему, но обошлось. Если довести до сведения Шубина правду, — за зятем следили без его ведома, залезли в квартиру незаконно, без ордера, не соблюли никаких процессуальных норм, — за это можно под суд отдать не только Гончара, много кого.
Но тут такое дело, что под суд не отдают, правда никому не нужна, и этот первый вариант — сдать майора Гончара на съедение Шубину, — даже всерьез не рассматривали. Хотя ему устно вынесли взыскание, и официально оформят выговор, — нельзя иначе поступить. Но, — главное, — с дела не снимут. Конечно, глупейшая смерть молодой женщины — это трагедия, но надо не посыпать голову пеплом, а работать дальше. Сейчас они близки к успеху, и отнять победу у того, кто для победы многое сделал, — против правил. Поэтому рассматривали две версии происшествия.
Галина Зотова убита случайным злоумышленником, вором. Она вернулась с домой, когда в квартире орудовал злоумышленник. Достала из сумочки наградной пистолет отца, но преступник тоже оказался вооружен и неплохо стрелял. У версии много недостатков, но ее можно как-то доработать. Вторая версия — более правдоподобна, жизненная. Галину застрелил ее муж Борис. Последнее время супруги не ладили, было много денежных споров, скандалов, — это подтвердят соседи. Борис возобновил связь со своей старой любовницей — Антониной Чаркиной. Разумеется, она даст исчерпывающие показания, подтверждающие интимную близость.
Галина, зная об изменах мужа, не находила себе места, ревновала. Вчера бытовая ссора переросла в трагедию. Во время скандала Борис выстрелил в жену, — именно так будет выглядеть окончательная версия: бытовое убийство на фоне неприязненных отношений. На самом деле в момент трагедии Борис Зотов находился в метро, где-то в районе станции Парк культуры, значит, у него нет никакого алиби. Впрочем, алиби — вопрос десятый, не существенный. По сообщению оперативников, наблюдавших за ним, Борис вошел в квартиру без четверти одиннадцать, то есть примерно через два часа после смерти жены. Что он там делал — неизвестно, но в милицию не звонил, вообще телефонную трубку не снимал. В одиннадцать двадцать пять он вышел из подъезда. Был одет в темную куртку и брюки, на плече спортивная сумка. И оперативники, дежурившие во дворе, Бориса разумеется, не задержали — не было команды.
Зотов сел в свои "Жигули" и уехал куда-то, за его машиной не следили. Может быть, сейчас он у какого-нибудь приятеля. Надо выговориться, излить душу, принять трудное решение. По-человечески его понять можно, он женился не по расчету, а по большой любви, а сегодня пережил большую трагедию. Возможно, он просто струсил, когда понял, что в этом деле может стать первым подозреваемым, — и не позвонил в милицию. Вообще все это странно, как-то не похоже на Зотова… Он ушел из квартиры, где остывающее тело жены, — поступок не в его пользу. Когда начнется официальное милицейское расследование, — как Зотов объяснит свое бегство, что скажет в оправдание. Словом, он проявил малодушие и навредил самому себе.