Похороны преступного авторитета Игоря Морозова собрали много народу, на кладбище было не протолкнуться. Для поминок арендовали ресторан в пригороде Москвы. Но Олег Пронин, ближайший друг и помощник покойного положенца, и еще пять человек дождались окончания отпевания в церкви и сразу ушли, даже не присутствовали на погребении. Они сели в две "Нивы" и поехали в деревню Успенское, — путь неблизкий, надо было торопиться. На трассе, уже в Карелии, они посадили в машину местного парня, некоего Наума, который должен был показать дорогу.
Добирались окольным путем, в объезд. Прибыли в сумерках, загнали машины в лес, вытащили из багажника два ящика консервов и спальные мешки, к дому подобрались сзади, сломали замок и вошли. Сразу стало ясно, что Борис Зотов здесь пока не появлялся. Дом оказался большим, но сырым, запущенным. Вечер просидели впотьмах, свет включали пару раз, возле окон старались не курить, чтобы с улицы не видно было. Но печь пришлось истопить, иначе в холодном доме можно до смерти замерзнуть. Разговаривали мало, в основном о Зотове, приедет он или нет. Как ни крути, — вероятность есть. Не случайно же выпала бумажка с этим адресом.
В Москве навели справки. Оказалось, что дом принадлежал родственнице женщины, с которой Зотов когда-то состоял в близких отношениях. Эту бабу Антонину Чаркину в городе найти не удалось, на ее московской квартире на звонки никто не отвечал, на работу она последние дни не приходила и не звонила, сослуживцы не знали, куда она пропала, где ее искать. Единственный столичный родственник, двоюродный брат, школьный учитель математики, — тоже ничего не знал.
С Борисом Зотовым — ситуация совсем странная, запутанная. Ползли слухи, которые позднее подтвердились, что его жена Галя убита, а сам он исчез, как сквозь землю провалился. И кажется, — он первый подозреваемый. Один мент, подполковник из ГУВД Москвы, слил информацию, что Бориса ищут за убийство жены. А он где-то прячется, возможно, уже не в Москве. Если сопоставить все факты, можно сделать вывод, что Борис бежал вместе с этой Антониной Чаркиной, бывшей любовницей, и теперь со дня на день наверняка объявится в Успенском. Пронин решил не дожидаться новостей в Москве, а выехать на место.
Утром дом опять выстудился, но с печью решили обождать до вечера. Сели вокруг длинного самодельного стола, перекусили, попробовали перекинуться в буру, но не пошло. Включили транзистор, слушали музыку и московские новости, ждали. Вадим Агапов, он же Резаный, остался за столом, он раскладывал пасьянс, улыбался каким-то своим мыслям и поглаживал бороду, скрывавшую шрамы на шее и щеке. Иногда он посматривал в окно и снова принимался за карты. Резаный думал, что Борис сюда не явится. Он наверняка заметил, что потерял бумажку с адресом. Если у него и были планы залечь здесь на дно, то он наверняка хорошенько об этом подумал и поменял решение, — верх взяла осторожность. И выбрал какое-то другое место, поспокойнее и подальше.
Но Резаный не высказывал вслух эти мысли. Ему уже пару раз напоминали, что тем вечером, когда на съемную квартиру заявился Борис и запросто положил несколько человек из своей пушки, — он, Резаный, не оказал сопротивления. Сидел на своем стуле, вжав голову в плечи, и смотрел, как убивают друзей. С другой стороны, — это любому дураку понятно, — что он мог сделать голыми руками против ствола? Ну, пристрелил бы Резаного этот псих, неужели кому-то стало от этого лучше, легче на душе? Никто из парней вслух его трусом не назвал, но это несказанно слово "трус", оно было где-то рядом, совсем близко, словно в воздухе висело. Не хотелось, дать повод, чтобы его сейчас заподозрили в малодушии. Поэтому Резаный хранил молчание и перекладывал карты.
Оторвался от своего занятия, посмотрел в окно и присвистнул. От дома через дорогу в их направлении шагал какой-то долговязый мужик в синей рабочей спецовке и кепке.
— Глядите, — сказал Резаный. — Идет какой-то хмырь.
— Местный алкаш, — сказал кто-то. — На бутылку не хватает. Скажет: добавьте рубль.
— В деревнях люди экономные, на водку деньги не выбрасывают, — ответил Резаный. — Тут самогон.
Со своего спального мешка поднялся Олег Пронин, встал у окна и сказал.
— Похож на мента. Что ж… Надо впустить.
Глава 61
Дверь распахнулась наружу, на крыльцо вышел мужчина с бородкой и усами, одетый в брезентовую куртку, — он улыбался гостю. Осипов вошел в дом, за ним бородатый. Дверь закрылась.
— Похоже, Бориса там нет, — сказал Гончар. — Чужой человек. Ладно… Осипов вернется, тогда расскажет, что и как.
— Да, напрасно прождали этого Бориса, — вздохнул Лещ.
— Интересно, кто этот бородатый? Может, вор залез?
— Наверное, кто-то из рыбаков, — ответил Лещ. — Ну, заглянул переночевать. Может, хозяйка кому-то ключ оставляла. Тут не Москва, нравы простые. Ключ от дома запросто друг другу доверяют. И воров нет, — в домах брать все равно нечего. Небогато люди живут.
— Что взять — всегда найдется.
На улице ничего не происходило, с Онеги дул слабый ветерок, разгоняя клочья холодного тумана, где-то на другом конце деревни лаяла собака. На стене тикали ходики, Чаркина, сидевшая на стуле в темном углу, тяжело вздыхала, будто воз тащила. Гончар пристально глядел в окно, переводил взгляд на часы. Прошло уже двадцать пять минут, по-прежнему никого не видно. Плохо, что стало совсем светло, теперь к дому незаметно не подберешься. Беспокойство росло.
Он обратился к Лещу:
— Твой напарник Осипов, он языком потрепать любит?
— Он мне не напарник. Мы третий день как познакомились. Он в Петрозаводске работает, а я в районе. А болтать попусту он, кажется, не любитель. Неразговорчивый.
И снова стало тихо. Гончар решил, что можно подождать еще немного. Если бы что-то случилось, Осипов наверняка в минуту опасности сумел подать знак, крикнуть или выстрелить, он опытный сотрудник, все-таки столько лет на оперативной работе. Тут поднялся Иван Иванович:
— Что-то мне это не нравится, — сказал он тихим придушенным голосом, с хрипотцой. Говорил он так, будто на шею накинули петлю и затянули. — Кажется, пора идти.
— Отправляйся, — приказал Гончар. — Дядя Гена, ты тоже пойдешь. И ты, Лещ. Оружие приготовьте.
— А мне можно с ними? — спросил Стас Лыков. Он томился без дела и был бы рад любому заданию. — А то уж устал сидеть.
— Ничего, еще потерпишь, — нахмурился Гончар.
Дядя Гена поднялся, улыбнувшись, и сказал:
— Не волнуйся, Алексей Иванович, мы быстро. Проверим и назад. Засиживаться и чай пить не будем.
Гончар видел в окно, как трое оперативников вышли и двинулись вперед, но не группой, а на расстоянии нескольких шагов друг от друга. Иван Иванович — слева, Лещ справа, посередине шел дядя Гена. Возле дороги Лещ замешкался, зачем-то, — будто вдруг замерз, — вытащил из кармана мятую кепку, натянул на голову. Хоть и был в высоких резиновых сапогах, стал обходить лужу, но поскользнулся на мокрой глине и замахал руками, чтобы не упасть. Гончар, наблюдая за его неловкими суетливыми движениями, выругался шепотом.
Иван Иванович шел медленно, держал руки в карманах плаща, поглядывал на дом. Он перешел дорогу, остановился, посмотрел по сторонам, — улица пуста. С озера по-прежнему дул ветерок и, кажется, заходила тяжелая туча. Иван Иванович поднял с земли прутик, словно хотел соскрести грязь с сапога, но передумал, бросил. Он не хотел входить через калитку, следом за дядей Геной, видимо, задумал обойти дом сзади, заглянуть в окно, посмотреть, что делается внутри. Заборчик едва держится, одна секция лежала на земле. Другая секция была не прибита к столбу, а примотана проволокой и тоже готова упасть. Видимо, в этом месте, через сломанный забор, Иван Иванович хотел войти на участок. Но остановился и стал чего-то ждать, словно примерялся, что-то про себя прикидывал.
Дядя Гена поднялся на крыльцо, постучал, подождал немного и снова постучал, уже сильнее. Было видно, как дверь приоткрылась. На крыльцо вышел не бородач, а какой-то другой мужик, по виду заспанный или с перепоя. То, что произошло дальше, Гончар хорошо не разглядел. Раздались сухие хлопки пистолетных выстрелов, — это стрелял дядя Гена. Человек, появившийся на крыльце, упал грудью вперед, рухнул на ступеньки и сполз вниз.
Дядя Гена выстрелил еще раз, шагнул вперед и тут будто споткнулся о невидимое препятствие, повалился ничком. Были видно только подметки его сапог, облепленные глиной. На крыльцо вывалился уже знакомый мужик с бородой, в руках он держал охотничье ружье. Все произошло быстро, будто в кино. Человек вскинул ружье, плотно прижал тыльник приклада к плечу и выстрелил в Ивана Ивановича, стоявшего на открытом месте. Сначала из одного ствола, затем из другого. Иван Иванович был убит первым же выстрелом. Он шагнул назад, будто получил сильный удар в корпус и упал на спину, лицом вверх. Куртка на груди была разорвана картечью, лицо залито кровью.
Лещ, стоявший посередине дороги, все видел, но, кажется, не мог поверить глазам. Несколько мгновений он просто стоял, парализованный страхом. Зачем-то бросился вперед, но понял, что выбрал не то направление, хотел повернуть обратно, но тут снова поскользнулся на жидкой глине и сел в грязь. Бородач на крыльце переломил ружье, из стволов выскочили, запрыгали по доскам дымящиеся зеленые гильзы. Он вытянул из кармана два патрона, зарядил ружье.
Бородач действовал не очень быстро, но проворно, — движения были точными, уверенными. Он вскинул ружье. Лещ поднялся, оглянулся назад и понял, что времени, чтобы добежать до спасительного укрытия, не осталось. Он вытащил пистолет, надеясь сделать прицельный выстрел, но Бородач опередил, пальнул сразу из двух стволов.
Старуха хозяйка слышала выстрелы на улице, она заволновалась, вылезла из-за печки, но ни о чем не спросила, только перекрестилась на икону. Чаркина сидела в темном углу, от страха не знала, куда деться. Она до тошноты, до обморока боялась выстрелов, но больше всего боялась Гончара, который может убить ее только потому, что у него плохое настроение. Гончар заметил, как справа, с дальнего края, почти вне зоны видимости, в их сторону дорогу перебежал человек, за ним другой. Бежали быстро, но, кажется, ружей нет. Бородач по-прежнему стоял на крыльце, в левой опущенной руке он держал ружье, правой расстегнул куртку и стал скрести ногтями грудь. Он смотрел на дом через дорогу, словно за марлей, закрывающей окна, мог видеть все, что происходит в комнате. Гончар оторвался от зрелища, вытащил пистолет.